Мы с Серёгой стояли молча. В то время когда перечисляли мои пороки, он обернулся ко мне и незаметно кивнул на газеты, которые я по-прежнему держал в руке. Во мне медленно закипала ярость. Почему все обращают внимание на мои недостатки, но никто не хочет заметить, как я их исправляю?
— Кстати, мама, — сказал я очень холодно. — О твоем трусливом и эгоистичном сыне сегодня написала «Комсомольская правда». Можешь убедиться.
Я небрежно швырнул газеты на стол. Они разлетелись веером. Одна из них даже упала на пол. Мама почему-то подобрала именно ее.
— Гарик, что ты выдумываешь? — сказала мама, растерянно посмотрев на Геннадия Николаевича.
Тот развел руками и встал.
— Вы разверните, — сказал Серёга маме. — На третьей странице. Давайте покажу.
Отстранив его руку, мама торопливо развернула газету.
Геннадий Николаевич тоже взял газету. Со стола.
— «Всеобщая забастовка…» — настороженно читала мама. — «Индия накануне выборов». Гарик, я надеюсь, ты не пошутил?
— Внизу, — подсказал Серёга. — «Коммунистическое воспитание».
— «Коммунистическое воспитание», — торопливо прочитала мама. — «Комсомольцы… хозяевами жизни…» Гарик, смотри-ка! Сыночек! — вдруг закричала она. — Геннадий Николаевич, вы нашли? Сережа, ты читал? Сыночек, дай я тебя поцелую.
— Мама! — грозно прикрикнул я, поспешно отходя к окну.
Мне было стыдно Геннадия Николаевича. Я слышал, как Сергей хмыкнул за моей спиной. Что за отвратительная привычка целоваться при посторонних!
Геннадий Николаевич будто случайно подошел ко мне и строго прошептал:
— Верезин, обними мать.
— Потом, — шепотом ответил я.
Мама наконец оторвалась от газеты.
— А ну, накрывать на стол! — счастливо прикрикнула она. — Гарик, Сережа. Сейчас все будем обедать. Геннадий Николаевич, может быть… Немного вина? Гарик, немедленно позвони папе.
В передней раздался звонок. Мама закричала: «Я сама, сама!» — и побежала открывать.
— Гарька, — сказал Серёга, — там вроде наши.
Мне тоже послышались голоса Борисова, Иры и даже Ани.
— Заходите, заходите, — радушно приглашала мама, распахивая дверь. — Наш герой дома. Сейчас будем обедать. Гарик, займи гостей, а я разогрею обед.
Аня, Ира и Кобра раскраснелись, и от них пахло морозом. Я смотрел на Аню и против своей воли глупо улыбался. Она тоже улыбнулась мне, смущенно и лукаво, но тут же нахмурила брови и отвернулась. Это, по-видимому, означало: не выдавай нас, здесь посторонние.
Я стремительно подбежал к двери (сейчас мне почему-то все хотелось делать стремглав) и закричал на всю квартиру:
— Мама! Мы будем все обедать! Все!
— Как хорошо, что вы здесь, Геннадий Николаевич! — сказала Аня, когда я вернулся к столу. — Класс хотел попросить вас заступиться за Сперанского и Иванова.
Она рассказала, что Мишку и Серёгу исключили из школы на три дня.
— Не понимаю, чего ты хочешь, Мальцева? — сердито спросил Геннадий Николаевич. — И не подумаю заступаться. Еще не хватало, чтобы вы дрались в школе!
— Это была не драка, — возразил я. — Это была дуэль. Из-за принципиальных разногласий.
Геннадий Николаевич улыбнулся.
— Из-за чего? — переспросил он.
— Из-за принципиальных разногласий, — повторил я. — Бывают же такие случаи, когда спор не решается голосованием.
— И решается кулаками? — усмехнулся Геннадий Николаевич.
— Какие там принципы! — вмешалась Аня. — Просто подрались, как всякие мальчишки! Но ведь выручать-то их надо! Правда, Ира?
— Конечно, — моментально согласилась Ира. — Я то же самое хотела сказать. Только другими словами.
— Что ты понимаешь в драках, Мальцева? — возмутился Костя. — У них была именно дуэль. Даже при секундантах.
— Драка — всегда драка, — безапелляционно заявила Аня. — Правда, Геннадий Николаевич?
— Чего вы ее слушаете? — закричал Серёга. — Если бы вы знали, из-за чего я подрался.
— Спятил? — зашипел на него Кобра.
— А чего? — невозмутимо сказал Серёга. — Будто Геннадий Николаевич сам никогда не дрался.
— Если по-честному, — вдруг сказал Геннадий Николаевич, — то, конечно, дрался. Но не из-за пустяков.
И, подмигнув нам, он потрогал свой синяк.
— Так ведь и я не из за пустяков.
— А из-за чего?
— Ишь какой хитрый! — сказал Сергей, подмигнув нашему классному.
— А что? — удивился Геннадий Николаевич. — Мы же как друзья разговариваем.
— Я-то вам расскажу — как другу. А вы-то меня накажете — как классный.
— Вот тебе и раз! — рассмеялся Геннадий Николаевич.
Он был явно счастлив. Неужели из-за того, что мы с ним разговаривали дружески? Если так, то он очень странный человек. Ему важнее симпатии нескольких непостоянных восьмиклассников, чем то, что он вчера проиграл Званцеву. Можно было даже подумать, будто Геннадий Николаевич сильнее стремится стать хорошим классным, чем олимпийским чемпионом по боксу.
— Я все равно не согласна, — обиженно проговорила Аня. — Дракой ничего не решишь.
— И я так думаю, — поспешно согласилась Ира.
— Чем же ты решишь, Мальцева? — язвительно спросил Костя. — Голосованием?
— Хотя бы.
— Что же ты решишь?
— Все.
— И хороший он педагог или плохой, тоже решишь?
На секунду мы замялись. Аня предупреждающе сдвинула брови. Я дернул Костю за рукав.
— Чего? — запальчиво спросил Костя. — Я же не сказал кто. Я сказал: «он».
Геннадий Николаевич насторожился.
— О ком же вы спорили? — спросил он безразличным тоном.
— Об одном учителе, — небрежно ответил Серёга. — Вы его не знаете. Он из другой школы.
— Ага, — сказал Геннадий Николаевич и замолчал. Лицо его помрачнело.
— Все-таки драки иногда необходимы! — сказал я с излишней горячностью. — Правда, Геннадий Николаевич?
— Только в исключительных случаях, — подхватила Аня. — Правда, Геннадий Николаевич?
— Правда, — вяло согласился наш классный. Он сидел, не поднимая головы, и складывал газету со статьей обо мне вдвое, еще раз вдвое, еще раз… И старательно заглаживал сгибы ногтями.
В комнате сделалось очень тихо. Я услышал, как мама крикнула из кухни:
— Гарик, накрывай на стол!
— Ну что ж, — невесело сказал Геннадий Николаевич, — я, пожалуй, пойду.
Не глядя ни на кого из нас, он встал и бросил на стол газету.
— Куда же вы? — испугался я. — Мама обед разогрела.
Ребята знаками показывали мне, чтобы я удержал классного во что бы то ни стало.
— У нас сегодня обед вкусный, — растерянно добавил я.
— Спасибо, — уже от двери отозвался Геннадий Николаевич. Обернувшись, он добавил с горечью: — По горло сыт. — И вышел.
— Гарик, проводи! — сказала Аня.
— Неудобно, — замялся я.
Едва хлопнула входная дверь, мы набросились на Кобру.
— Эх, ты! А еще журналист, — укоризненно сказала Аня.
— Что вы, ребята! — виновато оправдывался Костя. — Разве я нарочно?..
Он замолчал, потому что в комнату вошла мама с кастрюлей в руках.
— Гарик, что же ты не накрыл на стол? — спросила она. — Где Геннадий Николаевич?
— Ушел, — сказал Серёга. — Дела у него.
— Не везет нам на классных руководителей, — с сожалением проговорила Ира. — Этот, видно, тоже у нас не засидится.
Вскоре после обеда ребята ушли.
С минуту я постоял у двери, слушая, как затихают на лестнице шаги, смех, голоса. Мне вдруг стало очень грустно. Мама гремела посудой на кухне. Смеркалось. Вещи теряли свои очертания. Зажигать свет не хотелось. Это было похоже на воскресный вечер. Гости уже разошлись, ты возвращаешься в комнату, где в беспорядке стоят стулья, где в пепельнице полно окурков, и невольно начинаешь думать о том, что завтра понедельник, опять надо идти в школу. Я подумал о Геннадии Николаевиче. Теперь он будет ко всем придираться, особенно ко мне.
Надо было готовить уроки, писать статью для стенной газеты. Но теперь мне не хотелось ни читать, ни писать. Я хотел бы сейчас сесть в папино кресло, закинуть ногу на ногу и закурить. Как жаль, что я не умею курить!
В прихожей послышался робкий звонок. У меня сильно забилось сердце.
Это была Аня. Она запыхалась и тяжело дышала. От растерянности я так и не выпускал дверной замок. Мы стояли, разделенные порогом, и молчали.
— Кто там, Гарик? — крикнула из кухни мама.
— Это я, — помедлив, отозвалась Аня. — Я забыла варежку. Извините.
Я спохватился, что держу Аню на лестнице, и, пропуская ее в прихожую, спросил с разочарованием:
— Вправду забыла?
Минуту назад мне казалось, что Аня хочет сказать мне что-то очень важное.
— Конечно, — сказала Аня.
Подойдя к сундуку, она взяла свою варежку.
