В самом письме никакой для меня особой радости не было. Оно было вроде как деловое, просто, так сказать, Светина любезность в мой адрес. Меня и ее, то есть нас, это письмо никак не касалось, оно касалось именно что меня одного. Света сообщала мне следующее: случайно, в газете, где был напечатан мой рассказ, она прочла, что редакция провела опрос читателей и по результатам опроса мой рассказ был признан лучшим — первая премия. Случайно она об этом узнала в том смысле, что прочла газету — настенную расклейку — в этом маленьком городке, где она и была на кинопробах; вот почему сам номер газеты она мне выслать не может.
В общем это было ее, Светино, но как бы и не ее письмо, не очень-то именно от нее мне, да и сама новость почему-то не столько меня обрадовала, сколько всколыхнула, задергала: я писал рассказы — и все тут, никакая слава и премии меня не интересовали, я вообще хотел, чтобы почти никто не знал, что я пишу рассказы.
— Ну вот, — сказал мне вечером папаня, — кое-что проясняется. Дед поедет в санаторий на май, а в конце мая, когда школа твоя кончится, сразу же и махнем в Сибирь.
— Все вместе, или ты поедешь на разведку?
— Какая разведка? Ясно, что мы вчетвером едем.
— Уже точно вчетвером?
— А что, собственно? Откуда сомнения? Люля все правильно тогда сказала. Вас с дедом вдвоем нельзя оставить: оба как дети. Тем более, он не очень-то и здоров.
— Где будем жить? — механически спросил я.
— Как «где»? Дают трехкомнатную квартиру.
— А-а, ясно, — сказал я. Этот вопрос меня вовсе не волновал, да и вообще я неизвестно о чем спрашивал.
Я думал (все думал и думал) о письме к Свете. Никак у меня не получалось не то чтобы сесть за письмо, а именно начать, просто в голове начать писать, первые строки: я просто не знал, как написать такое письмо, с объяснением и вопросом. Куда проще было, ничего не спрашивая ни в письме, никак, самым обычным образом звонить Свете, когда она вернется, просить ее о встрече и, если она будет со мной встречаться, сообразить, хочет она со мной дружить или нет, простила, поняла меня или раз и навсегда обижена.
Но в том-то и дело, что меня тянуло на какую-то необыкновенную ясность, мне почему-то ее сразу захотелось получить, эту ясность: пан или пропал.
Я думал о письме, краешком мозга соображая, что еще день, два, ну, три — и в школе, конечно же, узнают, что я получил первую премию газеты за свой рассказ; опять будет шум, веселье и радость. Меня это угнетало: что за удовольствие быть у всех на виду, если этого вовсе не хочешь?!
Снова пришлось идти в драмкружок, хорошо, правда, что роль стражника была легкой, легче не придумаешь, и, главное, Джек Лисогорский так и не появлялся. Иногда я, хочешь не хочешь, сталкивался с ним в школе или на улице. Я успевал заметить, хотя тут же отворачивался, что и он отворачивается от меня: конечно, ему, старшекласснику, было не сладко вспоминать, как его отлупил малыш из шестого, но мне почему-то казалось (хотелось думать, что ли), что ему еще и стыдно за свою подлость с чужой запиской. Ну, а чего же я тогда отворачивался от него? Я призадумался и понял, почему. Мне вовсе не хотелось выглядеть победителем, вот в чем дело!
Я узнал в драмкружке, что знаменитая Юля Барашкина прислала вежливое письмо с отказом играть в нашем спектакле главную роль: киносъемки. И опять, между прочим, неплохую подсказку сделала наша Мика Петрова.
— В конце концов, — сказала она, — может быть, в школе полно талантов, а мы не знаем. В кружке народу не много, а в школе во-он сколько.
— Микочка! — сказала Инна Люциановна. — В школе все знают про драмкружок. Кто хотел — уже пришли к нам. Остальные, значит, не очень-то и интересуются.
Наша прелесть Микуля только весело рассмеялась.
— Ну, конечно, — сказала она. — Но я все учла. Мы повесим объявление, что проводим конкурс на роль главной героини. Абсолютно уверена, что раз конкурс — многие девочки обязательно проявят интерес. Это же престижно!
Микуля, несмотря на свои десять лет, оказалась тонким психологом. Объявление о конкурсе мы действительно повесили, вскоре нашлось сразу пятеро желающих, и самое потрясающее, что победила наша новенькая, Ириша Румянцева. Вскоре она начала репетировать, ей сшили костюм, жутко средневековый какой-то, и в нем, честное слово, она была просто красавицей. Уж на что была красивой Любаша Носик, вторая (или первая) главная героиня, но Ира мне нравилась гораздо больше. Гораздо.
В то же время я ходил на репетиции (раз уж пообещал Евгении Максимовне) без всякой охоты. Я стоял на сцене, как пень, ничего не делая, пока остальные трудились в поте лица и бушевали страсти, только для того, чтобы не пропустить два момента и сказать вовремя: «Да, мой король!» и «Нет, мой король!». Конечно, важно было не путать, когда говорить «да», а когда «нет», чтобы не получилось бессмыслицы. Именно почему-то на репетиции, когда, хочешь не хочешь, но мне приходилось следить, кто из героев что говорит, у меня вдруг замелькало в голове письмо к Светлане. Я испугался, что забуду потом это верное ощущение, правильные слова, и, когда репетиция окончилась, пулей полетел в свой класс и сразу же, как автомат, застрочил ручкой по бумаге. Суть письма была схвачена, я успокоился и уже поздно вечером, а после и ночью, написал письмо целиком.
Вот оно:
«Здравствуй, Света! Если у меня получится дописать это письмо правильно, как я и задумал, я пошлю тебе его завтра. Наверное, ты вот-вот вернешься с киносъемок и получишь его, тогда позвони мне сразу же, но я и сам буду звонить, можно? Спасибо тебе за твое письмо и за сообщение про то, что я получил за рассказ первую премию. Не знаю, как это объяснить, но этой премией я не то чтобы не очень доволен, но просто у меня от нее никакой радости нет. Я просто иногда пишу рассказы для себя, вот и все.
Это письмо, которое я сейчас тебе пишу, и есть то самое важное для меня письмо. Мне очень важно в чем-то разобраться, что-то понять, узнать, что ли, у тебя, а в разговоре я не умею.
В общем, я поехал к Юле, а попал к тебе. Я вполне мог ничего не говорить тебе, этот мальчик-писатель (то есть я) просто бы не приехал бы тогда к Юле, ни тогда, ни потом, совсем никогда, и все было бы хорошо. Но я сказал тебе правду, сказал, что ехал не к тебе. Я много раз потом ругал себя за это, и все-таки я правильно сделал, что сказал правду. Может быть, тебе было тогда неприятно, что я поехал не к тебе, а к Юле, может быть, тебя это обидело и ты мне этого не простила, может быть, то, что я хочу сказать тебе, я скажу зря, потому что уже поздно об этом говорить, но я скажу. Я много думал о том, что произошло. Я действительно не знал, не догадался, когда познакомился с тобой на льду, что ты. Света, и Юля — один и тот же человек, но вот что я понял. Я понял, что я все-таки это знал, не могу этого объяснить, но знал. В голове не знал, не подумал так; вроде как я это чувствовал, а в мысли это не переходило. Знаешь, как я хочу сказать: ты бы никогда не понравилась мне, если бы не была Юлей… В общем, я уверен, что вовсе не две девочки мне понравились, а одна, именно что одна, хотя сразу я об этом не догадался.
Вот и все. Я очень хочу не догадываться, а именно знать, хочешь ты со мной дружить или нет. Если вдруг я тогда обидел тебя, задел, то, может быть, то, что я рассказал тебе, изменит твое отношение ко всему?
Извини, что такое вот большое письмо. Когда получишь его и прочтешь, скажи мне все прямо или напиши — как тебе удобней, так и сделай.
До свиданья. Алеша».
Утром я бросил это письмо в почтовый ящик.
Кто-то закрыл мне сзади глаза ладошками именно в тот момент, когда я проталкивал конверт в ящик. С трех раз я не отгадал. Это была Ириша Румянцева.
— Роман в письмах? — спросила она.
— Дурочка, — сказал я, — ничего общего.
Но, кажется, она заметила, что я покраснел.
— Поздравляю, Волков!
— Алеха, ну ты гигант!
— Волков, Волков! Это ты и есть Волков?!
— Это наша знаменитость, братцы!
— Леха! Отлично! Высший класс!
— Лёшечка, ты наша куколка!
— Во выдал! Первая премия!
— Наш собственный писатель. Не в каждой школе есть.
— Ур-ра!
— Леха, дай пожать лапу!
Я просто не знал, куда деваться. Что меня еще раздражало, так это то, что сейчас криков радости было в миллион раз больше, чем тогда, когда в школе узнали просто сам факт, что напечатали мой рассказ: получалось так, будто премия куда значительней и важней, чем сам рассказ. А если бы не было никакой премии? Или бы просто конкурс в газете не проводился? Конечно, всем радостно (почему-то в тысячу раз больше, чем мне), что я стал такой знаменитый, но, по-моему, дело все-таки в рассказе, а не в премии.
Мне очень нравится наша Евгения Максимовна, но она меня чуть с ума не свела. В начале своего урока (прямо при мне, само собой!) она целую вечность говорила о моем чуть ли не величии: талант, скромность (раз я скрывал, что пишу рассказы), прекрасный стиль, точные детали, свобода изложения материала, гибкость мышления и так далее и тому подобное, результат — первая премия в городе.
