Все, все, все, Хайди, ш-ш-ш.
Но я, конечно, могла только догадываться о том, что произошло на самом деле, потому что, как я наконец начала понимать, в жизни были вещи, которые мы не могли знать наверняка.
Я позвонила Бернадетт без четверти два. Она долго не подходила к телефону — раздалось больше десяти гудков. Сначала я подумала, что, возможно, ее нет дома, но потом поняла, что это невозможно. Бернадетт всегда была дома. Наконец она взяла трубку, но ее голос звучал странно — я подумала, что виновата плохая связь.
— Ты меня слышишь, Берни? — спросила я.
— Да, я тебя слышу, — ответила она. — Я ждала твоего звонка.
— Мне столько нужно тебе рассказать! Ты не поверишь. У мамы есть день рождения, Берни, и имя. У мамы такое красивое имя…
— Не сейчас, милая, — сказала Берни.
Я совсем не ожидала услышать это в ответ. Я думала, что она сразу засыплет меня вопросами, чтобы скорее услышать, что я узнала. Вместо этого она попросила меня позвать Руби.
— Руби? — переспросила я. — Ее здесь нет, Берни, я сейчас в Хиллтопе. Я же говорила, что поеду с Роем.
— А Руби еще не приехала?
— Нет, Берни, у нее сегодня выходной. Она осталась дома, — сказала я.
— Тогда мы поговорим позже, — произнесла она. — Перезвони мне.
— Погоди, Берни, не вешай трубку. Я хочу рассказать тебе про маму, — настаивала я.
— Не сейчас, солнышко. Перезвони мне потом. — Она отключилась.
Я долго стояла, держа в руках телефон и не понимая, что только что произошло. Почему Берни не захотела со мной говорить? Почему ее голос звучал так странно? Должно быть, она не спала всю ночь из-за мамы. Миновав прихожую, я вышла на крыльцо, чтобы собраться с мыслями, — у меня все еще кружилась голова.
В тот день было так холодно, что мое дыхание застывало в воздухе. Я чувствовала запах горящей листвы. Я посмотрела наверх в поисках птиц, но небо было совершенно пустым. Затем я услышала, как к дому подъезжает машина. Это было такси, на заднем сиденье которого я с удивлением увидела Руби.
Я наблюдала, как она расплачивается с водителем через стекло. Затем она вышла из машины и захлопнула дверь, но, вспоминая это сейчас, я, как ни странно, не слышу хлопка. Казалось, во всем мире внезапно убавили звук. Порыв ветра бросил прядь волос на лицо Руби. Волосы забились ей в рот, и она убрала их за ухо.
Молча она быстро прошла к месту, где я стояла, и обхватила меня руками. Внезапно я все поняла. Печальный туман, который я выпустила из ящика комода, пришел совсем не за Руби. Он пришел за мной. Вонзив в меня холодные пальцы, он окутал мое сердце, пока Руби тихо шептала:
— Бедняжка. Бедная, бедная девочка.
Хотя моя мама умерла на тринадцать лет позже моей бабушки, мне казалось, что я потеряла их в один день.
Руби обняла меня и отвела в дом. Берни позвонила ей и попросила, чтобы она была рядом со мной, когда я узнаю про маму. Она набрала номер Берни, а я приложила трубку к уху и слушала.
— Твоя мама ушла от нас во сне, солнышко. Я думала, что она просто легла вздремнуть после того, как у нее ужасно болела голова. Помнишь, я тебе тогда говорила? Но прошло время, а она все не просыпалась. Я зашла к ней в комнату, и она…
— Умерла? Мама умерла?
Как только я произнесла эти слова, я не могла больше находиться в своей коже. Я хотела вывернуться наизнанку, стряхнуть с себя это чувство, как муравьев. Это я была во всем виновата. Я была так поглощена своими делами, что даже не спросила этим утром, как мама себя чувствует. А Бернадетт уже знала, что ей становится хуже.
Нам с мамой нужно, чтобы ты приехала домой.
Но я ее не послушала.
Берни попыталась меня утешить. Она сказала, что я все равно не успела бы приехать вовремя, чтобы попрощаться. Руби обнимала меня и гладила по спине, а Рой обхватил нас обеих, словно завернув в свои большие, сильные руки.
Мы приехали домой, и Руби набрала мне ванну, а потом уложила в кровать, хотя было еще совсем рано. Она принесла мне тарелку супа, но я не могла ничего съесть, и Руби сидела со мной рядом, пока я наконец не уснула. Когда я проснулась, было уже темно и в доме стояла тишина. Некоторое время я лежала, пытаясь ни о чем не думать и ничего не чувствовать. Я хотела, чтобы все исчезло. Закрыв глаза, я забралась с головой под подушку. Что-то гладкое и прохладное коснулось моего лица, и я поняла, что это мой блокнот, который я спрятала там прошлой ночью.
Я села и включила свет. Как я могла подумать, что правда имела какое-то значение? Все это было не важно. Знание не меняло того, что было на самом деле. Одну за другой я вырвала страницы блокнота, скомкала и бросала на пол, пока наконец в потертой красной обложке ничего не осталось.
Я выключила свет и снова легла на бок, обхватив себя руками. Я начала тихонько покачиваться. «Все, все, все, — шептала я, окутанная холодным влажным туманом. — Все, все, все, Хайди, ш-ш-ш…»
— Рой, возвращайся пораньше. Сегодня на ужин тушеное мясо.
— Тушеное мясо? Не снится ли мне это? Ты же его сто лет не делала! — крикнул в ответ Рой.
— Хайди, бедняжка, совсем худенькая, — пояснила Руби.
— А, так мясо, значит, для Хайди? Если б не она, мы бы ели «Поп-тартс»[9] перед телевизором! — усмехнулся Рой.
— Ты в жизни не ел «Поп-тартс» на ужин и прекрасно это знаешь, Рой Франклин. А теперь иди-ка отсюда подобру-поздорову, пока я вообще не передумала тебе готовить.
Рой снял шляпу и, пригнувшись, нырнул на переднее сиденье. Он развернул машину и, проезжая мимо меня, крикнул, опустив стекло:
— Хайди, ты, можно сказать, зря жила на свете, если не пробовала тушеного мяса Руби!
Они пытались вести себя так, как будто все в порядке, но все уже не было как прежде. Я лежала в гамаке во дворе, где теперь проводила дни напролет, завернувшись в стеганое одеяло, в ночной рубашке и толстых шерстяных носках. Иногда Руби выходила ко мне и садилась на стул рядом с гамаком, но мы ни о чем не разговаривали. Мне нечего было сказать. Берни часто звонила, но я не хотела отвечать на ее звонки. Я знала, что они с Роем пытаются придумать, что делать с похоронами мамы, но не могла заставить себя принимать участие в этих переговорах.
Через некоторое время Руби вышла из дома со стопкой журналов в руках. Она села на стул рядом с гамаком, но я отвернулась от нее.
— Хайди, я знаю, что ты не хочешь об этом думать, но нам нужно поговорить про завтрашний день. Рой сегодня едет в аэропорт округа Салливан, чтобы забрать гроб. Нам нужно решить несколько важных вопросов.
Я высвободила одну ногу из-под одеяла и высунула ее из гамака, чтобы оттолкнуться от земли и раскачаться.
— Я думала, может, я тебя постригу? — сказала она.
Я зацепилась ногой за ножку ее стула, чтобы остановить гамак.
— Зачем мне стричься? — спросила я.
— Я подумала, ты захочешь немного привести себя в порядок, чтобы пойти завтра на службу.
— Какую службу?
— Пастор из методистской церкви скажет несколько слов.
— Что он скажет? Он же не знал маму.
— Кто-то должен что-нибудь сказать, — ответила она.
Рой сообщил мне, что они с Берни решили, что будет лучше, если маму похоронят в Либерти, где она родилась и выросла. Сначала они думали над тем, чтобы похоронить ее в Рино, рядом с матерью. Рой сделал несколько звонков и узнал, что Диан Демут похоронена на кладбище для бедняков в западной части города, но в конце концов Берни приняла решение в пользу Либерти. Они, конечно, спросили мое мнение, но я сказала, что мне все равно.
— Посмотри, пожалуйста, эти журналы, — сказала Руби, — чтобы понять, чего тебе хочется. Я не самый плохой парикмахер — я стригу Роя и нескольких наших соседей.
Она оставила журналы на стуле и ушла в дом. Через некоторое время я высунула руку из-под одеяла и забрала их в свое гнездо. На каждой обложке была красивая женщина с красными губами, блестящими волосами и такими белыми безупречными зубами, что они напомнили мне подушечки жевательной резинки.
Я не верила своим глазам — оказывается, на свете существовало столько разных причесок! Страницы журнала были заполнены словами «начес», «локоны», «каскад» и, особенно часто, «естественная». Разве не было бы самым естественным не стричься вовсе? — думала я.
Я завернулась в кокон из одеяла и направилась внутрь дома, в ванную. Открыв шкафчик с аптечкой, я отыскала в нем серебристые маникюрные ножницы. Стоя перед зеркалом, я начала отрезать спутавшиеся пряди волос, вначале осторожно, а затем зло, рывками, пока мне не стало так больно, что я расплакалась — в первый раз с тех пор, как умерла мама.
Руби услышала мой плач. Она пришла в ванную, отобрала у меня ножницы и обнимала меня, пока я плакала, а когда я успокоилась, вытерла мне лицо прохладным полотенцем. Затем она включила в раковине теплую воду и осторожно вымыла мне голову, а после я, все еще завернувшись в одеяло, последовала за ней на кухню, и она постригла мне волосы, пока я сидела на высокой кухонной табуретке.
