— Ну да, — отозвался Колька. — Окунь шума не боится. Просто не подошел еще.
Это я и без него знал, что окунь не подошел. Но ведь и Колька знал, что на одной лодке впятером не рыбачат.
— Домой, что ли, поплывем? — предложил я.
И тут у меня клюнуло. Сразу было видно, что это не илларионский малек. Поплавок косо ушел под воду — так быстро, что я чуть не прозевал. Я подсек. Конец удилища пригнулся к самой воде. Рыба внизу ходила кругами, ее никак было не оторвать ото дна. Да я и не тянул напропалую. Просто держал жилку внатяг: устанет — сам поднимется. Рыба прижимала прилично, я знал, что там сидит неплохая штучка. Она не дергала, а просто давила вниз. Так ходит на крючке только крупный окунь.
Понемногу он стал подаваться наверх.
— Подсачок, — спокойно сказал я.
Но Колька и без меня знал, что делать. Он уже опустил в воду подсачок, хотя рыбины еще не было видно.
Я видел, как в глубине сверкнуло белое брюхо.
Жилку потянуло под лодку.
Я перевесился через борт, окунул удочку в воду. Медленно, постепенно я выводил его из-под лодки. Больше всего я боялся, что он наведет леску на якорную веревку. Тогда — привет.
Мне очень не хотелось, чтобы этот первый окунь сорвался. Я волновался. Но чем больше я волновался, тем спокойнее становился. Я смотрел под воду, но видел, что все побросали удочки и следят за мной.
— Выньте удочки, — негромко сказал я. — Сейчас запутается.
Но все сидели и смотрели на меня так, будто я тащил из-под воды бомбу. Все, кроме Кольки. Хоть он и извивался перед Наташкой, но рыбачить еще не разучился. Правой рукой он держал подсачок, а левой сгреб удочки и сунул их Иллариону.
Из-под лодки я окуня все-таки вывел. Он увидел лодку и снова рванулся в глубину, но уже слабее. Теперь можно было с ним особенно не церемониться.
Я потянул. Окунь поднялся, хватанул воздуху и закувыркался возле борта.
Колька поддел его подсачком.
Я положил удочку, отцепил окуня и бросил его на дно лодки. Он лежал спокойно, только шевелил жабрами. Плавники на его животе мелко дрожали.
— Вот это да! — крикнул Батон.
— Я таких никогда не видел! — сказал Илларион.
— Ему, наверное, больно, — вздохнула Наташка.
— Такие по одиночке не ходят, — сказал Колька. — Наверное, подошла стая. Давай лови, Наташа.
А Илларион все сидел с удочками в руках и разглядывал окуня.
— И таких здесь можно ловить каждый день? — спросил он.
— Если есть лодка, — сказал я.
Илларион вздохнул.
— Я попрошу отца, чтобы он купил.
— Да, — сказал я, — без своей лодки здесь делать нечего.
Подул небольшой ветерок. На воде появилась рябь. И сразу недалеко от лодки появились на воде круги. Окунь бултыхался и чмокал на самой поверхности — стая гоняла малька.
Пока Колька разбирался с удочками, которые запутал Илларион, я поймал еще четыре штуки — поменьше.
Потом стало клевать у всех, даже у Наташки. Колька насаживал ей червей, снимал рыбу, а она только удилищем махала. Мне было противно на них смотреть. Было непонятно, как может нравиться такая рыбалка! Наташка боялась червяков, боялась уколоться о рыбу. Когда мой окунь запрыгал и подкатился к ее ногам, она заорала так, будто ее змея ужалила. Когда у нее клюнул приличный окунь, она рванула удочку так, что половина жилки вместе с поплавком и крючком осталась на дне. Будь это моя удочка, я бы Наташке голову оторвал. Но Колька даже не сказал ничего. Он поставил запасной поплавок и норвежский крючок, как будто Наташке было не все равно: на норвежский крючок ловить или на кусок проволоки.
А стая подошла приличная. Я вытащил еще восемь штук, один был даже побольше первого. У Иллариона клюнуло что-то такое, отчего его удочка пополам разлетелась. Теперь он сидел и смотрел, как клевало у Батона.
А потом клев прекратился сразу у всех. Так бывает, когда стая уходит.
— Пошли домой, — сказал я.
— Может быть, поищем еще? — спросил Колька.
— Тебе-то зачем искать? Ты все равно не ловишь.
— Я ему свою удочку отдам, — сказала Наташка.
— Как? — спросил я. — Свою?!
— Мурашов, не придирайся. Такой сегодня день хороший, а тебе обязательно все нужно испортить!
— Для кого хороший?
— Для меня, для всех.
— А для меня так себе, — сказал я. — Сейчас бы у нас полная лодка рыбы была…
— Если бы что? — спросила Наташка.
— Если бы то…
Со стороны моря послышался звон мотора. Я увидел белую дюральку. Она почти наполовину вылезла из воды и шла километров на сорок. Это мог быть только Иван Сергеевич.
Он тоже заметил нас и повернул. Не доходя до нас метров сто, он заглушил мотор, чтобы не распугать рыбу.
— Как дела? — крикнул он издали.
— Иван Сергеевич, — заорал Батон, — плывите сюда, клюет мощно!
Дюралька на веслах подошла к нам.
— Как успехи?
— Окунь, — ответил я.
— Местный?
— Морской.
— Ого! — сказал Иван Сергеевич. — Стая?
— Была стая.
Дюралька стукнулась о наш борт. Иван Сергеевич заглянул в лодку.
— Молодцы! — сказал он. — Кто больше всех отличился?
— Мурашов, конечно, — сказала Наташка.
— А я думал — Стукалов. Он ведь у вас главный рыбак.
— Был, — сказал я. — А у вас что?
— Я у острова был, — ответил Иван Сергеевич. — Я сегодня окуня не искал.
На дне дюральки лежали две щуки килограмма по полтора.
— Щуки в этом году много, — сказал Иван Сергеевич. — Лови — не хочу.
— Что же вы больше не поймали?
— А зачем она мне? И эту-то кому-нибудь отдать придется. Я рыбу не люблю.
— Давайте нам, — сказал Батон.
— Берите.
Щуки полетели через борт и шлепнулись на дно нашей лодки.
— Вам хорошо на моторе, — позавидовал Батон. — Вы и к островам можете, и куда хочешь.
— На моторе, конечно, лучше, — согласился Иван Сергеевич. — На моторе окуня хорошо искать. Где чайки кружатся, там — малек, а где малек, там и окунь. Ну, счастливо вам ловить.
— А мы больше не будем, — сказал я.
— Тогда давайте я вас отбуксирую.
Мы подали Ивану Сергеевичу буксирный конец, и он дотянул нас до самого берега.
— Так, говоришь, лучше на моторе? — спросил Иван Сергеевич у Батона, когда мы вылезли на берег.
— Ясное дело, — сказал Батон. — У нас мотор тоже есть. Да разве отец когда даст…
— Правильно, что не дает. На моторе вы скорей потонете.
— Ну да… Дела-то — бензин залил и пошел. Он ведь сам крутится.
— Ну, садись, поехали. Посмотрим, как он сам крутится.
Дюралька сидит мелко; они влезли в лодку у самого берега; Иван Сергеевич оттолкнулся веслом, отплыли на глубину, остановились.
— Давай! — говорит Иван Сергеевич.
Батон дернул за стартер раз, другой — мотор молчит.
— Бензин подкачай.
— А где? — спрашивает Батон.
— Вот здесь.
Батон взял шланг в руки и не знает, что с ним делать. А там есть такая груша резиновая, ее нужно нажать раза три-четыре.
— У нас не такой мотор, — говорит Батон.
Иван Сергеевич подкачал бензин.
— Поехали?
Батон опять дернул несколько раз, сам запыхтел, а мотор молчит.
— Воздушную заслонку прикрой.
— Какую?
— Вот кнопка.
Батон нажал на кнопку одной рукой и дернул изо всех сил. Мотор откинулся в лодку и встал на стопор. Винт вылез из воды. Эти моторы так устроены, чтобы откидываться. Если за камень заденет, то винт останется целым.
— Что-то он сам не крутится, — говорит Иван Сергеевич. — Ну, а был бы ты далеко от берега. Да волна… Уже три раза бы перевернулся.
— Потому что мотор у вас такой, — тут три руки нужно, а две не хватает.
Иван Сергеевич подгреб к берегу.
— Кто еще хочет? Желудев?
— Я не умею, — отвечает Илларион.
— Мурашов?
— Можно, — говорю я.
Сел я в лодку. Отгреблись немного. Иван Сергеевич поставил лодку к берегу носом и смотрит на меня.
— Заводи.
Но эти хитрости у нас не проходят. На берег я не полезу.
— Разверните лодку, — говорю я.
— А зачем ее разворачивать? Заводи на холостых, потом вывернешь.
— Тоже можно, — говорю я и не подаю вида, что не сообразил сразу.
Я снял мотор со стопора, опустил винт в воду, еще раз подкачал бензин. Потом уперся в мотор левой рукой, нажал большим пальцем кнопку. На Ивана Сергеевича не смотрю, знаю, что все делаю правильно.
Дернул.
Мотор взвыл, будто его режут.
Я сбросил обороты до самых малых, включил передний ход и вывернул мотор насколько можно вбок. Мы развернулись почти на месте. Носом я нацелился на гряду, у которой мы раньше стояли, и стал понемногу прибавлять обороты.
Сначала дюралька как будто присела, но потом стала понемногу выходить на поверхность. Я дал полный газ, и мы понеслись. Лодка скользила по самому верху, нос поднялся над водой, и брызги разлетались где-то уже от самой середины; они падали далеко за кормой, там, где расходились усы пены. Мне казалось, что мы летим. Мне хотелось смеяться, но я сжал губы и внимательно смотрел вперед.
