— Во всем виноват этот слизняк Тагил. Я его в порошок сотру... собственными руками! — Даумант уже не владел собой.
— Успокойся! Ничего еще неизвестно. — Клав пытался сохранить хладнокровие. — С Байбой определенно ничего не случилось. Она со своим ансамблем, вероятно, уехала выступать.
— Я этого п-проходимца добуду живым или мертвым! — Даумант от волнения даже стал заикаться. — Я его...
— Этот псих действительно убьет Тагила! — всполошилась Санита. — Слышишь, Тагил не виноват. Он сам на Байбу страшно зол. Из-за нее в субботу вечером чуть концерт не сорвался в санатории. Что я тебе потом расскажу, Анна! Суперприключение! — Она шепнула что-то подружке на ухо.
— Что же теперь нам делать, Рейнис Карлович? — спросила Даце. — Рейнис Карлович, что с вами?
Первой опомнилась Марга и бросилась в канцелярию, где был телефон.
— Мамочка, милая, Рейнису Карловичу плохо. Ты же знаешь, у него больное сердце. Вызови, пожалуйста, «скорую помощь», ту, что со всяким оборудованием. Сидит, скорчившись, за столом. Хорошо, сделаем.
Ребята в это время сбегали за школьной медицинской сестрой. Добрая тетя Милда, подняв безжизненную руку учителя, долго искала пульс.
— Есть? — прорезал тишину полный страха голос Петериса.
— Не могу нащупать.
Казалось, учитель, положив голову на локоть, просто задремал или глубоко задумался. По руке рассыпалась волна седых вьющихся волос. Для ребят учитель всегда был пожилым, седым человеком, а медсестра помнила молодого, стройного мужчину с шапкой светлых волос. В эту школу оба они пришли сразу же после войны, каждый из своей воинской части. Тридцать лет уже прошло, тридцать лет...
«Для меня было праздником, когда ты иногда заглядывал в медпункт, — мысленно обращалась она к учителю. «У тебя, Милда, как в мирной гавани, тихо, уютно», — говаривал ты. А сам не искал в жизни ни тишины, ни покоя. Когда я еще тебе говорила: бросай ты свое учительство, побереги сердце, отдохни. «Успеется, — шутил ты, — вот буду в земле, тогда и...»
— Грех хоронить человека раньше времени! — опомнилась сестричка.
— Приехали! — сообщил Андрис, выглядывавший время от времени в окно. — Я побегу, дорогу покажу.
В класс торопливо вошел пожилой врач в старомодных очках, за ним два фельдшера и санитар с носилками. Врач долго не мог нащупать пульс в безжизненной руке учителя.
— Кордиамин!
Один из фельдшеров открыл кожаную сумку, достал шприц, набрал лекарство. Врач распорядился сделать укол в вену.
— Носилки!
Медсестра развязала учителю галстук, расстегнула воротничок рубашки. Врач при помощи стетоскопа пытался уловить биение сердца.
— Кофеин! Мезотон! Кислород! Фельдшеры исполняли приказания молниеносно.
— Хоть бы он выжил, хоть бы он выжил, — как заклинание твердили про себя Марга и Рита, зажав мизинец левой руки.
— Жив! — произнес врач. — Глубокий коллапс. В машину! Рейниса Карловича унесли.
Инфаркт — дело нешуточное, это восьмиклассники знали. А что такое коллапс?
— Это когда человек без сознания, — пояснила сестричка. — Не расстраивайтесь, все будет хорошо. Главное, жив. Полежит ваш учитель в больнице немного, глядишь, еще и танцевать на выпускном вечере будет.
Звонок звонил громко и настойчиво.
Отчим Байбы с ворчаньем поднялся из уютного кресла, стоявшего перед телевизором.
— Что тебе? — Он узнал Дауманта, но даже не подумал пригласить его в дом.
— Надо поговорить о Байбе. — Даумант ловко сунул ногу в дверную щель. Найковский нехотя скинул дверную цепочку и впустил Дауманта в квартиру.
— Где моя дочь? — со слезами в голосе спросила мать Байбы.
С заплаканными глазами, с мокрым полотенцем на голове она выглядела старше своих лет.
— Именно это и я хотел спросить у вас. — Даумант старался держать себя в руках.
— Это по какому праву? Ты ей кто, жених? — издевался Найковский.
— Успокойся, Николо, — остановила его мать. — Всюду искали, — повернувшись к Дауманту продолжала она, — и в милиции, и в морге. Все больницы обегала.
— Не плачь, найдется, — успокаивал ее Найковский. — Думаешь, мне не жалко...
— Тебе служанку жалко, а мне — дочь. А если она и в самом деле руки на себя...
— Ерунда! — прервал Найковский жену. — Поищи у музыкантов. Давно надо было до синяков избить, чтобы сидеть не могла, а не пускать с этими жуликами! Не слушала меня, кусай теперь локти!
— Что вы в пятницу сделали Байбе? — впившись взглядом в глаза Найковского, спросил Даумант.
— Ничего.
— Лжете! Санита видела, как Байба, вся в слезах, бежала по улице.
— Ты что, опять ее бил? — дрожащим голосом спросила мать.
— Нет, — солгал Найковский.
— Бил Байбу, бил, — злорадно выкрикнул Роландик. — Такую Байбе влепил пощечину, что только держись!
— И мало! Чтоб ее ноги в моем доме не было!
— Не забывайся, это и мой дом, и Байбы тоже.
— Роланд, а что было после того, как папа ударил Байбу? — присев на корточки перед мальчиком, спросил Даумант.
— А что мне за это будет?
— Хочешь настоящий револьвер, который стреляет?
— Хочу-у. Байба стала плакать и кричать, что она больше не может, что ее держат, как в тюрьме.
— А потом?
— А потом она убежала. Когда ты принесешь револьвер?
— Когда придет Байба. Я ей отдам. А вас... — повернулся Даумант к Найковскому, — если, с Байбой что-нибудь случилось, вас... — он уже не владел собой.
— Это мне ты угрожаешь? Может быть, сам девчонку испортил. А ну-ка, позвони, жена, в милицию, скажи — ворвался убийца, телефон — ноль два.
Даумант, громко хлопнув дверью, выбежал из квартиры Найковского.
— Хоть бы у Рейниса Карловича не было ничего серьезного, — переживала Анна, сидя в кафе «Вецрига» и ковыряя пирожное. — Не надо было тебе так кричать про Байбу.
— Думаешь, он из-за этого? — засомневалась Санита. — Чепуха! Полежит в больнице, полечится и выздоровеет. Даже хорошо, может быть, пришлют к нам молоденькую практикантку, не придется так зубрить. Ну вот, а теперь слушай... Только не падай в обморок! В субботу я была у Тагила на даче. И осталась ночевать. Маме сказала, что переночевала у тебя. Только не проболтайся.
Чашка с кофе, которую Анна только-только собралась поднести ко рту, застыла на полпути, глаза распахнулись от удивления.
— Честное-распречестное слово?
— Ы-гы, — подтвердила Санита с полным ртом.
— Байба тоже была?
— Эта Божья коровка? Были ребята из Тагилова ансамбля и... В общем так, слушай с самого начала. В пятницу, уже к вечеру, Байба промчалась по лестнице сама не своя: пальто нараспашку, глаза заплаканные, волосы растрепанные. А потом по улице понеслась, как ненормальная. Я, конечно, за ней. В вестибюле клуба налетаю на Тагила. Он про Байбу спрашивает. Ребята, мол, ждут, генеральная репетиция начинается, завтра выступать, а через полчаса освобождать зал. Ты бы слышала, как он отделал Байбу. Жуть прямо. Ну, а в самом конце — хоть всю жизнь гадай, не отгадаешь — пригласил меня в субботу на маленькую вечеринку. Не хватало одной дамы. Всю ночь я не спала, все обдумывала, что надеть. Кримпленовый брючный костюм уже не в моде, в нем, да еще с кружевами, я выгляжу желторотой первоклассницей. Надела голубое платье с серебристой нитью, которое мама купила на выпускной. Хорошо, что мои потащились в кино, оставила записку.
Машина, представляешь, несется под сто. Я рядом с Тагилом, ребята — позади, над чем-то смеются, а сердце у меня... так и прыгает от счастья. Я бы так хоть до Северного полюса мчалась. Потрясающе, грандиозно.
Ансамбль выступал в каком-то санатории. Программа всем понравилась, некоторые вещи даже играли на бис. А потом мы поехали к Тагилу на дачу. На самом берегу моря. Блеск, скажу я тебе. За соснами — было слышно — шумело море.
Тагил завел нас в большой холл. Горел камин, а на полу огромный пушистый ковер. Вокруг низенького столика удобные скамеечки на колесах. На стенах большие фотографии. На некоторых Тагил снят еще мальчишкой. Такое, честно, видела я только в иностранных журналах и кинофильмах. Наверх вела лестница, и там были комнаты.
Вдруг раздвинулись невидимые двери и появились три супердамы в джинсах и потрясных париках. Тагил нас познакомил — актриса, художница, пианистка, все, конечно, будущие. Художница пододвинула столик на колесах, а на нем что! Прямо глаза разбежались. Как в сказке, честно. В кофе они, конечно, добавили чего-то спиртного, так жгло в горле. От коньяка я сначала отказалась, боялась, что раскисну. Но актриса стала настаивать — надо, мол, со всеми наравне. Тагил включил магнитофон, потрясные вещи, честно. Танцевали до одури, а потом вповалку свалились на ковер перед камином. Смотрели на пылающие угли.
А потом — ну ничего не помню.
Утром просыпаюсь, смотрю — незнакомая комната, колоссальный туалетный столик с тремя зеркалами, широкая кровать, голубое атласное одеяло. Сначала не сообразила, где я. Порядочно, видно, вечером выпила. Смотрю — рядом, закутавшись в одеяло с головой, кто-то спит. Тагил, думаю. Меня аж в жар бросило. Стянула одеяло — жуть! Гирт, этот рыжий барабанщик! Изо рта вином разит, табачищем, противно прямо. Не понимаю, как он рядом оказался.
