— И как же прошла первая служба в храме? — спросила Маша.
— Первая служба? Так ведь не было ее. Убили их. И Корнилия, и Анну. — Лека говорил теперь так тихо, что мне приходилось напрягаться, чтобы услышать его. — Однажды ночью пришел Гоит. Не один — вместе с ним были отроки и еще какие-то люди — огромные, лохматые. Мы… не успели помешать.
— Как они убили их? — хриплым от волнения голосом спросил я.
— Что? А, как убили… Слушай, Болдырь, может, ты расскажешь?
— Нет уж, рассказывай ты, раз начал.
— Убили их… Одним словом, когда мы сбежались, дом уже догорал. И церковь тоже. Даже там их тел не нашли. Народ после говорил, что, видимо, Анну первой убили. Помнишь, Малыга, дед Завад рассказывал, что будто слышал, как кричал Корнилий, люто кричал. Наверное, у него рассудок повредился, когда увидел, как дочь убивают. Вот тогда он, судя по всему, и проклял и нас, и нашу деревню.
— Корнилий проклял? — переспросил я. — Вы же этого не слышали? Мало ли какой дед что придумает.
— Точно, проклял. — вступил в разговор доселе молчавший Зеха. — Мы с Гвором одного гоитского отрока встретили, он подтвердил это.
— А что произошло потом? — Маша едва скрывала свое нетерпение. — Белого Кельта и Анну убили, а что с вами случилось?
— То и случилось. — Лека встал и заходил по комнате. — Мор на деревню напал — и в одну неделю никого не стало.
— Никого, — печальным эхом отозвалось по комнате. Все наши гости закивали головами, видимо, вновь переживая случившееся.
— Подожди, Лек, — перебил друга Малыга. — Ты не забегай вперед. О клятве ничего не сказал.
— Точно. Гоит после убийства собрал всех и сказал, что выполнял волю Мары. Но взял он со всех клятву молчать до смерти, иначе он расскажет княжьим людям, что мы ему помогли убить монаха и его дочь.
— Но ведь это же неправда! — воскликнула Маша. — Зачем вы ее дали, клятву эту?
— Тебе легко судить, — Лека на мгновение прекратил свое хождение по комнате. — Просто ты не знаешь хорошо Гоита. Говорить он мастак. Если скажет, ему-то как раз и поверят, а не нам, темным дуракам. Связали себя с ним этой клятвой. Только не увидели мы людей княжеских, — мор через неделю на нас напал. Так и сбылось проклятье Корнилия.
— Но если мор, то вы все умерли. Разве не так? — Я чувствовал, что мы никак не можем подойти к самому главному.
— Так-то оно так, — подал голос Болдырь. — С одной стороны. А с другой — мы же сегодня разговариваем с вами, а разве мертвые могут разговаривать?
— Мы и сами многого не понимаем до сих пор, — перебил его Лека. — Сказал же, темные люди. Я разумею это так: тел от нас не осталось, а вот души… Болтаются души между небом и землей и никак не найдут пристанища.
— Проклятые мы, — опять раздался хор голосов.
— Вот именно. — Лека наконец сел. — Кому-то из наших это даже нравится. Вроде как бессмертные. Кто-то у мелких бесов, вроде Шишиги, на подхвате, кто-то продолжает служить Гоиту…
— Стоп, — не выдержал я, — бред какой — то. И где же вся ваша, простите, орава обитает?
— Я же сказал — между небом и землей. Вверху небо, внизу — Мара.
Мне показалось, что Лека обиделся на эти слова.
— Считай, что я тебе поверил, Лека. Значит, часть ваших земляков такой жизнью довольна…
— Разве это жизнь, Николай? — Лека опустил голову. — Представляешь, как болят зубы? А вот теперь представь, что вся твоя душа — один сплошной зуб. Больной зуб. Понимаешь? И еще чернее пустота в душе. Ты как-то Маше про черные дыры говорил. И был прав: и над Марой такие дыры, и в сердце каждого из нас. — Лека показал рукой на своих товарищей. Те дружно закивали головами.
— Боже, какая тоска! — словно стон вырвался из груди Болдыря. — И когда же она кончится?
— Первые лет сто мы как в тумане жили. Или как сказать — обитали? А потом родилась среди наших, тех, кто не хотел по бесовским правилам жить-обитать, легенда не легенда, а что-то вроде предания, мол, раз Гоит продолжает в человеческом теле обитать, то с Анной и Корнилием такое тоже могло случиться. Они придут, точнее, вернуться на Мару и снимут с нас проклятье. И мы наконец обретем покой… Долго мы ждем, как видите, — продолжал Лека. — Многих принимали за Корнилия и его дочь, всякий раз рождалась у нас надежда, и всякий раз она умирала.
— Постой, постой, — перебил я его. — Ты сказал Маше, что она хорошо не знает Гоита, следовательно…
— Вы правильно поняли. Гоит — по-прежнему человек. О двух ногах, двух руках.
— И живет неподалеку от вас, — помог товарищу, трудно подбиравшему слова, Болдырь.
— Не может быть! Вы шутите, ребята? А мы вот с Машей не верим в переселение душ. И в то, что это нас с ней когда-то убивали здесь — не верим, как и в то, что Гоит по земле тысячу лет бродит.
— Послушайте, — взмолился Лека, — я же не рисовался перед вами, когда сказал, что мы — темные люди и многого не понимаем до сих пор. Не знаю, может, вы с Корнилием и Анной как-то иначе связаны, а может… и никак не связаны. И зря мы все это вам рассказали. Но то, что Гоит ходит по земле, — правда. Имя сейчас у него другое, но сердце по-прежнему черное. И, как прежде, продолжает он служить дьяволу. Ведь Мара — сейчас мы это понимаем — дьявол в обличье, скроенном из наших глупых верований и заблуждений…
— Не глупых, — поправил Леку Гвор.
— Что? — сразу не понял тот.
— Верований — не глупых, а страшных.
— Что теперь толку об этом говорить? Ничего в подлунном мире не меняется, ты это знаешь не хуже меня, друг мой Гвор. Такие, как Гоит, продолжают творить черные дела, а люди по-прежнему слабы, как мы когда-то. — Лека горько усмехнулся. — Если бы вы знали то, — вновь обратился он к нам с Машей, — что узнали мы за девятьсот лет…
— Догадываюсь, но сейчас я от тебя хочу узнать только одно: кто Гоит? Помогите нам с Машей, и мы поможем вам. Что молчишь? Ты так хорошо говорил про черные дела Гоита и ему подобных, а о глупых и страшных верованиях вообще замечательно сказал… Не такие уж вы темные, ребятки. Ну, что скажете?
Наступило молчание. Его нарушил Малыга. Видимо, самого юного из наших гостей сильнее всех задели мои слова.
— Не ругайте Леку. На самом деле он самый смелый из нас. Он, да еще Болдырь. Это они уговорили нас открыться перед людьми, то есть перед вами. Такого сроду не было. Уже завтра, нет, сегодня, Гоиту все доложат о том, где мы были.
— Тем более, чего же тогда вы боитесь? — воскликнула Маша.
— Потерять последнюю надежду, — глухо отозвался Болдырь. — Если мы окажемся ко всему прочему еще и клятвонарушителями, чего нам кроме адовых мук ждать? Гоит про эти дела хорошо знает, он нам прямо так и говорит, мол, мы с вами теперь одной веревочкой связаны и лучше терпеть тоску, чем в геенне огненной гореть.
— Да, нам страшно, — поддержал друга Лека, — но когда вы появились и так быстро стали до всего докапываться, мы даже духом воспряли.
— Это точно, — закивали головами остальные.
— К тому же, — продолжил он, — согласитесь, мы вам все-таки помогли. Вы же узнали то, ради чего приехали сюда.
— Согласен, — сказал я, — но, может, ты знаешь, кто нам из Ирландии написал?
— И кто вам из Ирландии писал, и кто в вирши облек предсказание о нашей судьбе — я не знаю. Догадываюсь только, что если на земле существует зло, то должны существовать и добро, и те, кто ему служит. Ведь жили когда-то Корнилий и Анна… Разве нет других, тех, кто… — его голос вдруг дрогнул, — кто молится за таких, как мы? Я не сомневаюсь, что Корнилий, который теперь рядом с Господом, жалеет о своем проклятье и тоже помогает нам. Или пытается помочь.
— И Анна тоже, — сказал Малыга.
— Что? — переспросил его Лека.
— И Анна молится.
— Конечно.
Я посмотрел на улицу. Серые зимние сумерки словно нехотя забрезжили за окном. Поймав мой взгляд, спохватились и наши гости.
— Припозднились мы, — от имени всех произнес Лека. — Как говорится, пора и честь знать.
— А я еще один вопрос не успела вам задать.
— Может, в следующий раз? — попросил Машу Болдырь.
— Светиться неохота, — сказал Гвор, и все дружно засмеялись.
— Вот-вот, я на эту тему хочу спросить, — настаивала дочь. — Вы же жили, если вам верить, почти тысячу лет назад. А разговариваете с нами, будто всю жизнь в СССР жили.
— Где жили? — переспросил Лек.
— В Советском Союзе.
— Брось, — махнул он рукой. — Если ты думаешь, что мы все время сидим в ваших домах, смотрим этот ящик, как его…
— Те-ле-ви-зор, — подсказал Малыга.
— Точно. Мы этого и сейчас не понимаем. По молодости, когда еще интересовался, я знал что в России Рюриковичи царствовали. Поверь, когда тебе стукнет четыреста лет — уже все равно, кто на земле правит. Все это преходяще, Анна. Ой, что это я? Конечно же, Маша. Оговорился. Больно похожи вы с корнилиевой дочкой… Да, а вот слова, они ведь как вода в песок впитываются. Мы могли бы с тобой по-нашему говорить, по-русски.
