Лифт висел где-то далеко вверху, Сережа не стал дожидаться, пока он приползет, важная персона. Запрыгал через ступеньку, через две.
Лишь бы скорее добраться до Алены!
При этом он совершенно забыл, что не знает номера ее квартиры. Наверно, добежав таким манером этажа до шестого-седьмого, он бы наконец остановился, присел на ступеньку или на подоконник. И может быть, в чем-то разобрался бы.
На лестничной площадке четвертого этажа у раскрытой двери его ждала Алена Робертовна. Вот вам и интуиция, которой Сережа так боялся поверить.
Алена хоть и была довольно стройной девушкой, однако к спорту это никакого отношения не имело, и особой ловкостью движений она никогда не отличалась.
Но здесь так удивительно и ловко у нее получилось. Она сразу и как-то удачно взяла Сережу за руки своими холодными от волнения руками. И этот обжигающий холод Сережа Крамской запомнил навсегда. Не верите? А вы сейчас позовите-ка свою память, и она обязательно вынет из своих тайников не одно, а даже несколько прикосновений, которые вам не забудутся никогда.
— Ну, что же у тебя случилось, Сережа?!
— У меня?
— Ну а у кого же? Такой голос был!
Без лишних слов, без интеллигентных приглашений Сережа вошел в раскрытую дверь.
И с этого момента началась совсем иная жизнь для него.
Сереже казалось, что его голос абсолютно ровен. Лишь где требуется, он говорит потише или погромче.
На самом деле голос его вовсе не был ровен. Он весь извивался и дергался, словно под пыткой. Да ведь он и был под пыткой — волнением.
Дрожал, извивался Сережин голос. Алена Робертовна, глядя на своего ученика, не могла выдавить из себя ни звука. Гнев и ужас владели ею.
Но, к счастью, молодая учительница не умела по-настоящему злиться и мстить. Она была, что называется, поэтическая натура, главная жизнь у нее вся проходит в мечтах, в разных мыслях да фантазиях. Нет, такие люди не умеют злиться или мстить. Они доверчивы, и с ними, в общем-то, хорошо иметь дело.
Наверное, Сережа потому и пошел к своей классной руководительнице, что в глубине души все-таки знал: Алена ему зла не сделала. Боялся, конечно, а все-таки и… не очень боялся.
Пожалуй, можно было сказать, что сейчас Алена куда больше страшилась ученика Крамского, чем он ее. Вспомнилась вдруг географичка Лидия Павловна, которая красивым своим голосом спрашивала: «Ну, Алена? Что ваши дети?» Вот тебе и дети.
Ведь за ней шла настоящая охота, ей ставили безжалостные западни. И главное, кто? Человек, которому она воспитывала душу более двух лет!
Помнится, у него еще бабушка… с таким приятным разговором.
Называется: мальчик из хорошей семьи!
В то же время она еще раз и во всей красе могла видеть свою так называемую рассеянность.
Рассеянность, говорила она себе, да нет, это уж по-другому называется. Это называется невнимательность. А еще более по-другому эгоизм… То есть когда думаешь только о себе, витаешь в своих собственных фантазиях, а про других…
Но и никак она не могла отделаться от ужаса, какие же только эксперименты ни ставил над нею этот мальчик, чтобы уличить!
— Да нет, — сказал Сережа, — я не уличить. Я… чтобы Годенку спасти.
Сказав так, Сережа и правду говорил и не совсем правду. Наверное, Садовничья, когда подслеживала учительницу, хотела ее именно уличить. Но ведь Сережа про Таню здесь не упоминал. А сам он вовсе не собирался Алену «припирать», «выводить на чистую воду» и тому подобное. Он все это делал для справедливости.
Тут, кстати, неожиданно произошла довольно странная вещь. Дав слово, Сережа намертво молчал про участие в этом деле Садовничьей… Стоп. А как быть с остальными? Имеет ли Сережа право упоминать про те слежки и разбирательства, которые вел шестой «А»? Тоже вряд ли! Скажут: кто тебя об этом просил?
И тогда Сереже ничего не оставалось, как только все брать на себя.
Но когда усилия чуть ли не половины класса приписываются одному человеку, этот человек поневоле становится фигурой необыкновенной. Каким-то прямо богатырем!
Сережа, правда, получался фигурой не такой симпатичной, как богатыри. Но фигурой все-таки выдающейся. Бывают, знаете ли, такие особые злодеи, на которых — хочешь не хочешь, — а приходится взирать с потаенным восхищением. Про них иной раз даже книги пишут. Пример тому — знаменитая поэма Лермонтова «Демон».
Так думал Сережа, разглядывая себя в Алениных расширившихся зрачках… И ему, надо сказать, не особенно нравилось его положение. Он никогда не был особенно охоч до славы, а тем более до чужой славы.
Он уже представил, сколько мороки и объяснений ему теперь предстоит с теми как раз, кто до славы охоч.
— Скажи, пожалуйста, Крамской, — начала Алена Робертовна довольно робко, — как ты все-таки догадался, что я… — Она хотела усмехнуться, но усмешка не получилась, Алена Робертовна смогла лишь пожать плечами. — Что я… не виновата?
И тут Сережа извлек уже хорошо знакомый нам конверт, а из конверта половину журнальной страницы, которая тщательнейшим образом была восстановлена при помощи клея и тонких полос прозрачной полиэтиленовой пленки.
Я не берусь передать чувства, с которыми Алена Робертовна взяла зеленоватый листок. Скажу лишь, что руки ее крупно дрожали, и казалось, будто листочек тот ожил и собирается улететь в жаркие страны.
Уже через несколько мгновений она узнала страницу из своего журнала и узнала почерк Татьяны Николаевны. Но не стала ее рассматривать, как это в свое время делал Сережа. На нее вдруг нахлынули видения. Ей казалось, что она видит и весь журнал, лежащий в каком-то письменном столе. И если она еще сосредоточится, то сумеет рассмотреть и лицо девочки, которая сидит за этим письменным столом и что-то напряженно читает.
Однако хватит! Что за странные картины, что за выдумки.
Так сказала себе Алена, которая твердо решила начать новую жизнь — более строгую и четкую, более похожую на жизнь завуча Людмилы Ивановны.
— А скажи, пожалуйста, как это к тебе попало?
Сережа готов был к такому вопросу. Без видимых запинок он воспроизвел Танин рассказ, везде заменив имя Садовничьей на свое. И только про семь рублей ни слова. Почему? Да потому, что он верил: эти деньги украдены, чтобы просто стали заметны клочки журнала. То есть он верил, что это не настоящая кража. И в то же время не очень верил… Поэтому он сперва сам хотел разобраться, сам, не впутывая в эти сомнительные дела взрослых.
Так часто бывает. Взрослые говорят: «Детям этого знать не надо!» А ребята думают в каком-то важном деле: «Только б взрослые не узнали!»
Эх, побольше бы мы доверяли друг другу, попроще было бы и жить!
Итак, Сережа взялся излагать свою честную полуправду. А семь рублей сумел замаскировать.
Но совсем неожиданно он выговорил такое, в чем и себе не хотел признаваться:
— Тогда она вынула у Мироновой кошелек, положила туда… — И замолчал.
— Кто это «она»?
— Это… преступник…
— А почему ты сказал «она»?
— Честное слово, не знаю! — Сережа посмотрел на свою учительницу совсем не демоническим взором. — А зря неохота подозревать!
За мгновенье целый рой промчался в Алениной голове. На что же решиться? Что приказать ему раз и навсегда?
Но почему все-таки Крамской сказал — ОНА?
И снова мелькнула фигура девочки за письменным столом. Лицо ее было уже почти различимо.
«А зря не хочу подозревать!» Правильно! Он сам подсказал ей, что надо сделать.
— Вот что. Послушай меня! — Аленин голос стал неожиданно строг. — Я хочу. И я требую, чтобы ты все прекратил! Чтобы все было забыто!
Хм!.. Если бы это зависело только от Сережи.
Но ведь еще на нем висели, как пиявки, эти семь рублей… Конечно, на нем, раз он Алене ничего не сказал.
— Ты можешь мне обещать?
Сережа молчал.
— Или не можешь?
А он ведь ей не мог этого обещать. Эх, как было бы хорошо — раз-два: обещано! И конец.
Но не лучше ли будет именно найти того человека? Вернее, ту… Ну не важно, пусть «того человека»! Найти, тряхнуть его-ее: «Ты что делаешь, дубина! Тебе жить надоело?!»
— Пойми, Крамской. Мне сейчас далеко не до шуток. Ты затеял плохую игру. И я требую, чтобы…
«Да знаю я, что вы требуете…»
— Я не слышу твоего ответа, подтвержденного честным пионерским словом! Крамской!
Сережа молчал. Да и что же он мог сейчас обещать? Класс, разгоряченный следствием и погоней, остановить нелегко. Классу подавай виноватого!
Но, говоря честно, Сережа и на себя теперь не сильно надеялся. Ему все больше казалось, что он должен довести расследование до конца.
Алена словно схватила его мысли за шиворот:
— Недаром, понимаешь ли ты, недаром судить разрешается лишь юристам. То есть людям не только со специальным образованием, но и со специальной совестью!
