Он рывком распахнул дверь. Господин Зеземанн коротко поздоровался с ним и тут же поспешил к дочери. Клара встретила отца восторженными возгласами, а он, увидав ее бодрой и совершенно такой же, как всегда, сразу успокоился, со лба его сбежали морщины, и он радостно улыбнулся. У господина Зеземанна всегда разглаживались морщины, стоило ему только услышать, что его дочь жива и здорова. А Клара так обрадовалась приезду отца, что почти уже полюбила поселившееся в доме привидение, ведь это из-за него папа вернулся домой!
— Ну-с, как поживает наше привидение, любезнейшая фройляйн Роттенмайер? — спросил он домоправительницу, при этом уголки его губ дрожали.
— Господин Зеземанн, увы, это не шутка, — очень серьезно ответствовала дама. — У меня нет ни малейших сомнений в том, что уже завтра утром господину Зеземанну будет не до смеха. То, что сейчас творится в доме, свидетельствует скорее всего о чем-то очень страшном, что произошло здесь в давние времена.
— Мне об этом ничего не известно, — пожал плечами господин Зеземанн, — однако я вынужден просить вас не оскорблять подозрениями моих достопочтенных предков. А сейчас позовите в столовую Себастиана, я хочу поговорить с ним с глазу на глаз.
И господин Зеземанн направился в столовую, а вскоре туда явился Себастиан. От господина Зеземанна не укрылось, что фройляйн Роттенмайер и Себастиан недолюбливают друг друга. У хозяина дома были по этому поводу свои соображения.
— Входи, Себастиан! — приветствовал он слугу. — И скажи мне честно и откровенно, это ты притворялся привидением, чтобы подшутить над фройляйн Роттенмайер?
— Нет, сударь, честью клянусь, не думайте ничего такого. Меня и самого страх берет, — признался Себастиан.
— Ну что ж, если все так обстоит, то не далее как завтра я покажу тебе и доблестному Иоганну, как привидения выглядят при свете дня. Стыдись, Себастиан, такой молодой, сильный парень, а бегаешь от привидений. Вот что, голубчик, ступай сейчас же к моему старому другу доктору Классену. Передай ему от меня сердечный привет и попроси прийти нынче вечером к девяти часам. Я специально приехал из Парижа, чтобы с ним посоветоваться. Скажи, что ему предстоит прободрствовать вместе со мною эту ночь, ничего не попишешь, положение обязывает! Ты все понял, Себастиан?
— Да, да, сударь, будьте покойны, все передам в точности!
Себастиан ушел, а господин Зеземанн вернулся к дочери, чтобы рассеять все ее страхи, связанные с привидением. Он был твердо намерен сегодня же все выяснить.
Ровно в девять часов, когда дети уже легли и фройляйн Роттенмайер тоже удалилась к себе, явился доктор. Это был седой человек с еще свежим лицом и живыми добрыми глазами. Он выглядел немного встревоженным, но вскоре после обмена приветствиями с господином Зеземанном уже звонко смеялся и, похлопывая по плечу старого друга, говорил:
— Для человека, у одра которого мне предстоит провести ночь, ты выглядишь вполне сносно, старина!
— Терпение, старина, — в тон ему отвечал господин Зеземанн. — Тот, ради кого тебе придется не спать ночь, будет выглядеть куда хуже, если мы его поймаем.
— Выходит, в доме больной, которого к тому же надо еще поймать?
— Хуже, доктор, много хуже. В доме призрак! У меня завелись привидения!
Доктор расхохотался.
— И это называется состраданием, а, доктор? — продолжал хозяин дома. — Жаль, что моя подруга Роттенмайер не в состоянии этим насладиться. Она твердо убеждена, что это один из старых Зеземаннов здесь безобразничает, искупая таким вот образом какие-то жуткие грехи.
— Она что, его в лицо узнала? — все так же весело спросил доктор.
Господин Зеземанн рассказал своему другу обо всем по порядку, упомянув, разумеется, и о входной двери, которая, по свидетельству всех домочадцев, каждое утро стоит настежь. Он добавил, что на всякий случай хорошенько подготовился к встрече с привидением, припас два заряженных револьвера. Вся эта история либо окажется дурной шуткой, задуманной какими-нибудь дружками кого-то из прислуги с целью напугать обитателей дома в отсутствие хозяина, и в таком случае что-нибудь вроде выстрела в воздух очень не помешает, либо же речь идет о ворах, которые хотят таким манером приучить домочадцев к мысли о привидениях, чтобы потом быть уверенными, что никто и носа не высунет, когда дойдет до дела. И в этом случае оружие тоже будет вполне уместно.
За этим разговором друзья спустились по лестнице и вошли в ту самую комнату, где недавно прятались Себастиан с Иоганном. На столе стояло несколько бутылок отличного вина. Ведь когда коротаешь ночь без сна, совсем невредно подкрепить силы. Еще на столе лежали два револьвера и стояли два ярких ручных фонаря. Господин Зеземанн не желал ждать встречи с привидением в полумраке.
Дверь в комнату плотно прикрыли, чтобы свет не падал в коридор. Это могло бы спугнуть привидение. Господа уютно уселись в креслах и принялись, попивая вино, рассказывать друг другу всякую всячину. За разговорами они и не заметили, как пробило полночь.
— Похоже, призрак нас учуял и сегодня уже не явится, — предположил доктор.
— Терпение, старина, он явится только в час, — заверил его хозяин дома.
Разговор завязался снова. Пробило час. Кругом было тихо, и уличный шум к этому времени тоже смолк. Вдруг доктор поднял палец.
— Тсс, Зеземанн, ты ничего не слышишь? — прошептал он.
Они прислушались. Тихо, но вполне отчетливо было слышно, как отодвинулся брусок, а затем дважды повернулся ключ в замке, и дверь открылась. Господин Зеземанн потянулся за револьвером.
— Ты совсем не боишься? — шепотом спросил доктор и медленно поднялся с кресла.
— Волков бояться — в лес не ходить! — прошептал в ответ господин Зеземанн и взял фонарь в левую руку, в правой он держал револьвер.
Впереди, тоже с фонарем и револьвером, шел доктор, а хозяин дома следовал за ним. Они на цыпочках вышли в коридор.
Сквозь распахнутую дверь с улицы в дом проникал бледный лунный свет, падавший на белую фигуру, недвижно стоящую на пороге.
— Кто здесь? — громоподобным голосом крикнул доктор, так что эхо прокатилось по коридору, и два друга с оружием и фонарями подскочили к белой неподвижной фигуре. Она обернулась на крик и сама тихонько вскрикнула. Босоногая, в белой ночной рубашке, на пороге стояла Хайди, устремив обезумевший взгляд на яркий свет фонарей и направленные на нее револьверы. Девочка дрожала, как листок на ветру. Господин Зеземанн и доктор изумленно переглянулись.
— Я полагаю, Зеземанн, это та самая маленькая особа, которая носит тебе воду из колодца, — заметил доктор.
— Девочка моя, что это значит? — спросил господин Зеземанн. — Что ты собираешься делать? Зачем ты здесь стоишь?
Хайди, белая как полотно, бесцветным голосом отвечала:
— Я не знаю.
Тут вмешался доктор:
— Оставь, Зеземанн, это по моей части. Иди, посиди в кресле, я же отведу девочку в ее комнату.
Доктор положил на пол свой револьвер, с отеческой нежностью взял девочку за руку и вместе с ней стал подниматься по лестнице.
— Не бойся, ничего не бойся, — ласково приговаривал он, — успокойся, ради Бога, успокойся, ничего тут нет плохого, не надо волноваться!
Войдя в комнату девочки, доктор поставил фонарь на стол, взял Хайди на руки, положил на кровать и заботливо укрыл одеялом. Затем уселся в стоявшее возле кровати кресло и стал ждать, покуда Хайди немножко успокоится и перестанет дрожать всем телом. Наконец он взял девочку за руку и сказал:
— Ну вот, теперь уже все в порядке. Только скажи мне, куда это ты шла?
— Никуда. Я даже не спускалась вниз, я просто вдруг там оказалась.
— Понятно. А может, тебе что-нибудь приснилось, знаешь, как бывает во сне, кажется, что ты все ясно видишь и слышишь?
— Да, я каждую ночь вижу сон, всегда один и тот же. Мне снится, что я живу у дедушки, слышу, как за окном шумят мои ели и думаю: звезды на небе сейчас такие красивые, и я бегу, открываю дверь и стою, а там так хорошо! А просыпаюсь — я опять во Франкфурте, — и Хайди вновь стала мучительно бороться с подступающими к горлу рыданиями.
— Гм. А скажи-ка мне, у тебя ничего не болит? Может, голова или спина.
— Нет, вот только тут всегда давит, как будто большой камень.
— Гм. Такое ощущение, будто ты что-то съела и хочешь от этого избавиться?
— Нет, не то, понимаете, это такая тяжесть, как будто хочется плакать.
— И ты плачешь?
— Нет, мне нельзя плакать, фройляйн Роттенмайер запретила.
— Значит, ты подавляешь свое желание плакать? Так? Правильно! Тебе ведь нравится во Франкфурте?
— О да, — тихонько проговорила Хайди, но вышло у нее не слишком убедительно.
— Гм, а где ты жила со своим дедушкой?
— На горном пастбище.
— Гм, а ведь там, должно быть, не слишком интересно, скорее, даже скучновато?
