И какой-то высокий парень изо всей силы трамбовал шлак тяжёлой деревянной бабышкой.
— Мама, — позвал Платов Второй, наклонившись к ней, — устали, верно?
Она подняла к нему лицо, и Таиска увидела, как глаза её засияли добрым светом.
— Мы всем народом, — сказала баба Таня. — Народ дунет — ветер будет!
Платов Второй взял её руку в огромной брезентовой рукавице и подержал в ладонях, будто согреть хотел.
— Ты обедал сегодня, сынок? — спросила баба Таня.
Больше из их разговора Таиска ничего не услышала, потому что дедушка Матвеюшка, разгребавший лопатой гору шлака, запел. Он запел тонким голосом:
Мы кузнецы, и дух наш молод,
Куём мы счастия ключи-и…
И работавший неподалёку старый почтальон Кузьма Семёнович сразу же расправил сутулые плечи, вытер взмокший лоб и подхватил:
Вздымайся выше, наш тяжкий молот,
В стальную грудь сильней стучи…
Голоса их вздрагивали, наверное, от сырости и непогоды, но тут все разом поддержали песню: и Надежда Ивановна, и молодые девчонки, и ребята, которые не знали слов, но всё равно пели. И песня зазвучала крепко и дружно под стук бабышек и скрежет лопат.
— Серёгин! — позвал Платов Второй своего помощника. — Распорядись: бульдозер с работ не снимать. Теперь грузовики пойдут вверх своим ходом. Отправляйся быстро: одна нога здесь, другая — там! Пригонишь сюда движок. Дадим на дорогу свет. И ещё: пришлёшь три отбойных молотка. Да не забудь брезентовых рукавиц побольше.
Надежда Ивановна подошла к ним:
— Распорядись, Илья, чтоб пригнали рабочий вагончик-теплушку. Ребятишек спать уложим. Да и взрослым надо обсушиться. А к утру мы весь участок дороги закончим. Утром машины пойдут без задержки.
— Правильно. Исполняй, Серёгин! — сказал Платов Второй. — Да прихвати несколько байковых одеял из общежития. И в рабочую столовку передай моё срочное задание: доставить сюда, на место работ, горячий обед на всех. Понял?
Серёгин убежал, а Таиска стала думать: бывают ли на свете ночные обеды и, если бывают, дают ли на третье компот.
Тут она увидела Илюшу. Вместе с другими ребятами он волоком тащил по грязи корыто с чёрными шлачками, которые все вместе, оказывается, называются шлаком. Шофёры подтянули корыто ближе к машине и высыпали шлак прямо под задние колёса.
— Теперь, пожалуй, пройдём своим ходом, товарищ начальник, — сказал Платову Второму бритый шофёр и полез в кабину.
Илюша увидал: он положил руки на баранку.
«Сейчас, вот сейчас…» — волнуясь, думал Илюша.
Заработал мотор. Под колесом скрипнул шлак. Огромный, тяжёлый, как бегемот, грузовик, переваливаясь с боку на бок, выкарабкался из ямы и пошёл, пошёл вверх. И за ним в сыром воздухе низко повис над дорогой бензиновый дымок.
Сейчас же зарычал второй грузовик и тоже, качнувшись, пошёл вверх.
Сразу стало темнее на дороге. Теперь её освещала только третья машина. И в этом последнем луче неподвижно стояли люди и смотрели вслед маячившим в дождливой мгле красным огонькам.
— А если третий грузовик уйдёт, станет совсем темно, — поёжилась Таиска.
— Не уйдёт, — ответил Илюша. — Я сам слышал, батя просил шофёра подождать, пока движок пригонят.
— Какой ещё движок? — спросила Таиска. Ей было зябко, хотелось есть и спать, а тут ещё надо было понимать какие-то непонятные слова.
А Илюша, хоть и не озяб, потому что работал и ещё потому, что баба Таня успела-таки натянуть на него фуфайку, тоже устал и хотел есть. А тут ещё надо объяснять что-то.
— Никогда девчонки ничего толком не понимают, — сказал он сердито. — Движок — это такая передвижная «динамка» на колёсах. Ну, динамо, не знаешь, что ли?
— Знаю, конечно, — ответила Таиска. — Которая в футбол играет.
Илюша хлопнул себя ладонями по бокам.
— Да ты что! — закричал он. — Динамо, которая движок, — это же такая маленькая электростанция на колёсах, она ток даёт!..
— Наш соседский петух так же само крыльями бьёт и так же само задаётся, — сказала Таиска.
— Ах, петух! Ну и ладно! — обиделся Илюша. — А пока ты там три часа без толку ходила, мы уже полдороги замостили!
— А, без толку? — обозлилась Таиска. — Тогда ты ко мне больше не подходи, я с тобой не вожусь!
— Ну и не водись! — ответил Илюша и дёрнул Таиску за косичку, торчавшую из-под капюшона.
— Тогда вот тебе! — Таиска ткнула Илюшу мокрым остреньким кулаком в плечо.
Тут, на счастье, их заметила баба Таня.
— А ну, пойдите сюда! — позвала она. Усадила их по обе стороны от себя на толстую шину. Укрыла их концами шали. Сунула каждому в руки по две сушки: — Грызите.
И вот они сидят, как птенцы под тёплыми крыльями. Пригрелись, подобрели.
Илюша грызёт сушку и думает: «Зря я сказал, что без толку ходила: батю и Серёгина кто привёл?» А Таиска тоже грызёт сушку и тоже думает: «Зря я про петуха сказала. Ведь какой вредный этот петух!»
Илюша почувствовал, что баба Таня суёт ему в руку леденец — и откуда у неё всегда находятся такие полезные вещи? — и ему сделалось веселее. Он собрался было сунуть леденец в рот, как вдруг ему вспомнился озябший красный Таискин нос, и Илюше сильно захотелось, чтоб этот леденец съела она. Под шалью, за бабы Таниной спиной, он протянул леденец Таиске и наткнулся на её сжатый кулак.
— На! — сказал Илюша.
— На! — сказала Таиска.
— Перестаньте мне спину молотить! — сказала баба Таня. — Одинаковые у вас леденцы, съешьте поскорей, пока не растаяли!
Когда же баба Таня сказала им: «Ладно, вылезайте, а то больно вы притихли, как бы не заснули!» — оказалось, что на дороге стало очень интересно.
Трактор притащил движок на колёсах и сам ушёл.
Монтёры быстро растянули провод, подвесили его — на чём, и не видно, будто прямо в воздухе, над головами людей, вспыхнули фонари, такие яркие, что в их свете заблестела каждая травинка, каждый мокрый сучок.
Затарахтела машина-компрессор, которая даёт сжатый воздух отбойным молоткам.
Они застучали, как пулемёты, отбивая от Бурого отвала груды твёрдого шлака.
Платов Второй сам показывал молодым ребятам, как управляться с отбойными молотками.
Он и Илюше дал подержаться за рукоятку, но молоток стучал и рвался из рук так сильно, что Илюша стал трястись вместе с ним. Ему не понравилось, и он почему-то сразу начал зевать.
Откуда ни возьмись, опять появился трактор с прицепом. Он привёз повариху из рабочей столовой и горячие щи в двух огромных бидонах, мясные. И ещё макароны. И хлеб. Компота не было.
А прицеп оказался вагончиком-теплушкой. Внутри всё было, как в доме, — стол, скамейки и печка с трубой. В углу, в ящике, был сложен кое-какой инструмент — топор, лопата, молоток.
На полке, в гнёздах, чтоб не свалились во время езды, стояли чайник и две алюминиевые кружки. А на стене был прибит плакат: «СТРОИТЕЛИ, СДАДИМ РАБОТУ В СРОК!» Только один гвоздь, пока ехали тряской дорогой, вылетел, и плакат висел боком.
По обе стороны от печки в вагончике были построены нары, верхние и нижние, и там лежали подушки и байковые одеяла — хочешь, спи, никакой дождь тебя не достанет. А не хочешь, всё равно спи. Потому что начальник строительства товарищ Платов приказал: всех младших ребят накормить в первую очередь и уложить спать. Но оказалось, что трёх младших уже увели домой. Илюшу с Таиской тоже с собой захватили бы, но они сидели у бабы Тани под шалью, их не заметили.
Илюша с Таиской съели горячие щи, съели макароны и по куску сахара. И хотя они кричали: «Не хотим спать, не хотим спать!» — но Платов Второй им сказал: «Рабочая дисциплина!» — и они тотчас улеглись. И как только баба Таня укрыла их байковыми одеялами, так тотчас и уснули. Потому что стояла уже глубокая ночь и всем детям пора было спать.
За тонкими стенами вагончика мерно постукивал движок, тарахтел компрессор, отбойные молотки простреливали темноту, и капли дождя барабанили по железной крыше.
Илюша спал без просыпу до самого утра. А под утро увидал во сне деда Илью и Платова Второго. Он увидал их сквозь какой-то густой частокол. Будто они сидели друг против друга за столом посреди вагончика, наливали чай из алюминиевого чайника в алюминиевые кружки и пили, хрустко откусывая сахар.
Лампа будто уже не горела, а в открытую настежь дверь тянуло свежестью и было видно утреннее серое небо и мокрые деревья.
И будто Платов Второй говорил деду Илье, что люди его выручили, к утру засыпали, уровняли, укрепили дорогу и ушли себе по домам. А дед Илья ответил только одно слово: «Народ!» — и больше не сказал ничего.
Потом частокол, сквозь который смотрел Илюша, сделался ниже, ещё ниже и вовсе пропал. Ничего не стало видно, только голос ещё слышался.