— Что… что здесь? Почему… стоите? — женщина хватала ртом воздух.
В этот момент девушка открыла глаза и повернула голову в их сторону… В литературе всегда существуют штампы. Покровский знал, что напиши он когда-нибудь: «в ее широко распахнутых глазах он увидел небо и вечность», любой мало-мальски уважающий себя критик вдоволь посмеется над ним. Но ведь все так и было! Девочка посмотрела на ворвавшихся в комнату. Вначале Арсений прочитал в ее глазах недоумение — человек явно возвращался откуда-то и еще не понял, где он. Потом — улыбка:
— Галя, здравствуй! Ой, и вы у нас? А я что — спала?
— Господи! — Галина опустилась на стул, — ну и напугала же ты нас.
В этот момент в комнату вбежала Лена и еще какая-то, незнакомая Покровскому женщина.
— Дочка!
— Леночка, да все в порядке. Ты ушла к Ире, я ждала Тишу и вроде бы задремала…
— Слава Богу, — Лена перекрестилась, — а я-то подумала…
— Или не задремала.
— Ты что-то видела?
— Да, но об этом не сейчас. Не обижайся.
И только в этот момент Елена заметила Покровского. Ее глаза вмиг потемнели. Так бывает, когда на солнечную поляну, полную цветов, вдруг налетает ветер, принося с собой грозовую тучу. И то, что только мгновение назад дарило покой и радость, вдруг замирает в ожидании бури. И она разразилась, здесь, в этой комнате.
— Послушайте, а вы что здесь делаете?
— Я? — растерялся Арсений.
— А кто же еще, тщеславный писака! Растерялись, что в отличии от других не бросилась к вам на шею, хлюпая от восторга соплями.
— Послушай, Лена, ты…
— Помолчи, Галина! Он достал меня. То клоунаду под окнами устраивает, то является без приглашения. Я вас сюда не приглашала.
От такой несправедливости внутри у Покровского все закипело. Вспомнил старый добрый способ и стал считать про себя.
— Один, два, три.
— Лена, мы тебе сейчас все объясним…
— Не надо мне ничего объяснять! У меня есть и глаза…
— … четыре, пять, шесть…
— … поэтому будьте так добры, писатель земли русской…
— … семь, восемь, девять…
— … сделайте так, чтобы вас больше здесь не видели. Никогда!
— … десять.
Не помогло.
— Дамочка, успокойтесь. Ухожу.
Сделал паузу. За словом он никогда в карман не лез.
— Теперь я понимаю, почему в старых сказках подле прекрасных принцесс всегда мачехи-ведьмы крутятся. Наверное, для всеобщей гармонии.
Повернулся, и вышел, ни с кем не попрощавшись.
* * *
Галина любила просыпаться в субботу утром. Просыпаться, чувствуя себя в тепле и уютной безопасности. Просыпаться, зная, что никуда не надо идти. Лежать с закрытыми глазами и думать о чем-нибудь хорошем. Например, о том, что скоро она станет бабушкой. Раньше Галина боялась этого слова, а теперь ей не терпелось дождаться того дня, когда с Машенькой и малышом или малышкой в коляске они будут гулять по набережной в Старовожске и разговаривать, разговаривать…
Солнечный зайчик прыгнул по потолку. Надо же, впервые за столько дней — на улице солнечно. Зайчик спустился на видавшие виды шторы, пробежался по одеялу и остановился у нее на лице. Галина зажмурилась. А может, на самом деле не все так плохо? Странно, но и строки приходили к ней чаще в утренние часы, чем вечерами, когда тоска одиночества и неприкаянности хватала за горло и душила, душила, душила…
В дверь позвонили. Галина уже собиралась вставать, но дверь открылась (опять забыла закрыть!) и она услышала основательный топоток детских ножек. Тихон, святая душа, пришел навестить старую приятельницу…
Галина по-прежнему лежала с закрытыми глазами. Тихон подошел к кровати, осторожно коснулся ее руки.
— Спишь?
— Угу.
— Неправда, не спишь. Если б спала — не разговаривала бы.
— Просто я вежливая очень. Когда меня спрашивают, я отвечаю.
Тихон задумался, переваривая услышанное.
— А я, теть Галь, вежливый?
— Поживем, брат, увидим.
Она открыла глаза и улыбнулась мальчугану.
— Доброе утро!
— Кому как…
— Не поняла.
— У меня доброе, у тебя доброе, а у Лены не очень. Мама к ним ходила, говорит, плачет соседка.
— Ира уже сходила к Ермоловы, пришла домой, все рассказала… Сколько же сейчас времени, дружок?
— Когда уходил, большая стрелка была на двенадцати, а меленькая между девятью и десятью.
— Сложно-то как. Сейчас, брат, дай представить. Полдесятого? Ну, я и соня!
— Получается, у тебя чистая совесть, — вид у Тихона был уморительно серьезен.
— Вот как? А почему?
— Папа говорит: «Чем чище совесть, тем крепче сон».
— Надо же. Ладно, ты давай иди на кухню, доставай всякие вкусности, а я подниматься буду…
Через пятнадцать минут они пили чай с сушками и конфетами, Тихон болтал не умолкая, а Галина думала о Лене. Значит, плакала? Какая вчера была некрасивая сцена! Когда Покровский ушел, Лена нашла в себе силы даже улыбнуться, мол, и до свидания. Но Галина заметила, что когда Арсений сказал те слова — «мачехи-ведьмы крутятся», Ермолова вздрогнула, будто ее ударили хлыстом.
— Слушай, Тишань, — вдруг сказала Галина, — а давай-ка мы Наташу с Леной проведаем? Тебе ведь вчера так книгу и не прочитали?
— Не прочитали.
— Кстати, ты, наверное, напугался очень?
— Напугался, но не очень. И не за себя, а за Наташу.
— Ты молодец у нас. И сразу бросился за помощью.
— Я же мужчина.
— Конечно! Ну, пойдем?
* * *
— Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро? — увидев их, улыбнулась Наташа.
— А мы не с пустыми руками, солнышко. Сейчас будем чай пить с конфетами.
— Так что ж меня не предупредила, теть Галь, — огорчился Тихон, — в меня больше не влезет.
— Не беда, ты чаю попей, а конфеты не ешь.
— Хитрая! Я лучше наоборот…
Наташа сидела на том же диване и читала какую-то книгу.
— Что читаем, солнышко?
– «Флавиана».
— Это что, про древнюю Иудею что ли?
— Почему про Иудею, Галина?
— Был такой историк иудейский, Иосифом Флавием его звали.
— Нет, Флавиан — это священник сельский.
— Понятно. Интересная книга?
— Очень.
— Слушай, Наташа, — вступил в разговор Тихон, — а почему тогда Флавиана? Это так жену его зовут?
— Чью?
— Священника.
Девушка залилась звонким смехом. Тихон обиженно насупился.
— Ну, прости меня, Тишань, — Наташа потрепала мальчугана по волосам, — я неправильно выразилась. Галина спросила, что я читаю, я ответила: «Флавиана». А надо было, учитывая твою дотошность…
— Очень похвальную, заметь, — перебила Наташу Галина.
— Конечно, так вот, надо было ответить так: «Я, Наталья Ермолова, читаю книгу «Флавиан» протоирея Александра Торика».
— Теперь понятно. А кто такой прото…
— Слушай, любопытная Варвара, бери конфеты и позови тетю Лену. Кстати, Наташ, а где она?
— На втором этаже.
— Вперед, альпинист, — ласково подтолкнула Галина ребенка.
Через минуту к ним присоединилась Елена. Она подошла к дочери, бережно поправила плед в ее ногах.
— Что читаем, ангел мой?
— «Флавиана».
— Это про древнюю Иудею, кажется? Что вы смеетесь?
— Мы любя, Ленок. Как себя чувствуешь?
— Как чувствуют себя по утрам ведьмы? Плохо чувствую, Галя, плохо.
— Послушай, но ты ведь вчера тоже…
— Что тоже? Я ему сказала правду. А правду, как известно, говорить легко и приятно.
— Кто тебе такую ерунду сказал?
— Классику надо читать, Галочка.
— А, по-моему, нет ничего труднее, чем говорить правду. Представляешь, ты врач, к тебе приходит больной, ты знаешь, что он безнадежен. Тот человек смотрит на тебя, а в глазах надежда. А ты должна… Да ладно, не будем об этом…
— Это совсем другое.
— Почему другое? Правда всегда одна, — тихо сказала Наташа.
— И с чего ты решила, что всегда говорила правду, — поддержала девушку Галина.
— Ах, вот вы как?! Вы еще пожалейте его, бедненького. Почему решила, спрашиваешь? Во-первых, интуиция. Чувствую я людей, понимаете, чувствую. Во-вторых, учителя по жизни хорошие попадались, научили. В-третьих, подключаем элементарную логику…
Галина и Наташа переглянулись, даже не пытаясь сдержать улыбку, что не могло не укрыться от Ермоловой:
— Да ну вас! — похоже, Елена обиделась всерьез. — Друзья называются…
— Леночка, просто ты противоречишь себе, — Галина подошла и обняла соседку, — говоришь, а потом про логику. Откуда у нас, женщин, логика?
— Это у вас откуда, а у меня есть. Наверное, потому, что сколько себя помню и за себя, и за того мужика и живу, и вкалываю.
— «Сколько себя помню»… Сколько тебе годков, Леночка?
— Много. Скоро сорок стукнет. Ты, Галин, не отвлекай меня. Мы о логике говорили.
— Говорили…
— Так вот, вся эта моя триада — и интуиция, и опыт, и логика говорят мне, что Покровский — пусть и не бесталанный писатель, но как человек…
