Пришел Суховерхов, обнял Артемку, сказал Небораку:
— Привез тридцать пик. К вечеру еще обещают двадцать.
Неборак кивнул:
— Хорошо.
Изменился Суховерхов после того, как узнал от Артемки о беде, что постигла его семью. Еще больше посуровел. Об одном мечтал, одного хотел: добраться до настоящего, боя и за все расквитаться с колчаковцами.
Суховерхов медленно скрутил козью ножку, присел на корточки, задымил.
— Коней надо подковать...
— Сделаем. Колядо дал двух кузнецов.
— А телеги сами уже починили. Только бы вот колесо переднее достать. Проверил — одно совсем негодное. Рассыплется в дороге.
— Попроси у дядьки Опанаса. У него, кажется, есть.
— Добро.
Разговаривают мужики просто, совсем по-будничному. Будто не военные дела решают, а свои домашние, хозяйские.
Суховерхов, докурив самокрутку, поднялся, взглянул на Артемку.
— Может, к нашим ребятам сходишь? Спрашивают все: где да где Артемка.
Засобирался и Неборак.
— В кузню пойду. Погляжу, как дела там...
Рота Неборака расквартировалась на широкой улице, рядом с площадью. Здесь было оживленно и шумно. В одном из дворов раздавались раскаты хохота. Артемка заглянул туда: на траве лежали и сидели человек десять мужиков и, хватаясь за животы, хохотали. Среди них увидел старого знакомого желтоусого мужика и Тимофея. Семенов тоже заметил Артемку, растянул губы в своей немножко смущенной улыбке и заспешил навстречу, волоча за собой, словно палку, длинную толстую пику.
Артемка засмеялся — очень уж вид у него потешный. Это Тимофей, должно быть, и сам понимал, потому что грустно произнес:
— Тяжела, окаянная: ни в руках, ни на плече. Не по моей силе оружие. Мне бы наган... А ты, говорят, при штабе теперь, в разведке?
Артемка кивнул:
— В разведке. Коня дали. Вороной, со звездочкой на лбу. Хорошо ходит и выстрела не боится.
Тимофей поскреб затылок, вздохнул:
— А я, вишь, в пехоте.— Показал на пику: — С энтой штукой уже третий день хожу. Все руки отмотала. Погибать, должно, из-за нее придется: пока буду поднимать, ан глядь, уже расстрелянный.
В этот момент раздался новый взрыв смеха.
— Чего они? — спросил Артемка, поглядывая с любопытством на мужиков.
Тимофей махнул рукой:
— Над Барином потешаются...
— Над каким барином?
— Да тут один... Прозвали так. Пришел к нам недавно. Хочешь — погляди, послушай.
В центре круга, перед пулеметчиком Афонькой Кудряшовым, сидел щуплый узкогрудый мужичонка с жидкой рыжеватой бородой. Он размахивал руками и крикливо убеждал Афоньку Кудряшова:
— Всё зубы скалишь? А ты не скаль. Слушай, чо я тебе говорю. Я-то получше твово знаю!
Артемка шепнул:
— Этот, что ли?
— Он самый.
— Почему же Барин?
— Погоди, узнаешь...
Афонька состроил серьезное лицо и очень миролюбиво произнес:
— Ну-ну, Яков, не буду. Валяй дальше. Значит, челобитную в Камень нести решил?
Мужичонка прямо-таки вскинулся:
— Решил! Еще бы не решить! Сразу и коня, и корову забрали! Думаю: в уезде власть поумнее нашей, разберется — вернут. Пришел, бумажку, прошение, значит, подаю. Взял ее этакий в очках с отвислыми щеками, читать стал. Потом глянул на меня и заулыбался, будто брата родного увидел. Рад, грит, в этакой глухомани благородного дворянина встретить.
Мужичонка примолк на секунду, оглядел слушателей. Желтоусый, подавив смех, спросил:
— А что это он тебя так навеличил? С перепою, поди?
— С какого такого перепою, коли я в сам деле из дворян.
Мужики хохотали. Один ткнул в бок другого:
— Видал? Барин.
— А рылом будто и не похож...
— У него в нутрях усе благородство. Кишка тонкая...
И снова хохот. Мужичонка озлился:
— Чего гогочете? Правду говорю: дворянский я. И грамота царская была.
— За што же тебе такая благодать вышла?
— Не мне: всей деревне. Царицу Катерину Вторую мы спасли...
— Да ну? — ахнули мужики.— Тогда ишо и пеленок твоих не стирали. Как же это ты исхитрился царицу-то спасти?
Мужичонка совсем распетушился, раскричался:
— Да не я, не я! Што за народ глупой! Прародители мои. А я уже по наследствию дворянский... Они тогда в Расее жили, в Курской губернии. Вдруг весть пришла: царица Катерина куда-тось едет в своей карете, и путь лежит через нашу деревню. У нас шум, гам, радость, а мужики соседской, через речку, деревни взяли и подпилили сваи на мосту, чтоб царица, значит, вместе с каретой разбилась. Наши прознали, донесли по начальству. Осерчала Катерина: ту деревню, всю как есть, на каторгу отправила, нашей дворянство пожаловала. И землю дала... Только вот не в Курской губернии, а здесь, под Славгородом. Переселила нас. Вот и живем там. Дворяновка деревня. Слыхали?
— Не слыхали,— сказал Афонька.— И слышать не хотим: подлецы твои прародители! И ты, видать, тоже...
— А я-то пошто? — взъерошился мужичонка.
— По наследствию...
Желтоусый изнемогал, покраснел весь от натуги и еле выдавливал:
— Рассказывай... Про то, как в Камне... Давай, давай, штоб тя вывернуло...
Яков поуспокоился малость, стал снова рассказывать:
— И говорит энтот очкастый-то: рад, дескать, встретиться. Сразу, грит, видно, што ты благородных кровей человек, и хвамилия твоя знаменитая — Романов. Ты, грит, не сродственник Николаю Александровичу будешь? Какому, спрашиваю, Николаю Александровичу? Хто он такой? А это, грит, бывший наш царь-батюшка, император всея Руси. Ну, я, конешно, сробел... Нет, говорю, не сродственник... Жалко, отвечает, очень жалко... А графа Шомполец-кого ты знаешь? Я совсем застеснялся: не знаю, говорю. Ну, не беда, счас познакомлю... И зовет охвицера. Вот, грит, энтот благородный человек желает побеседовать с графом Шомполецким. Окажи милость, сведи к нему. Охвицер заулыбался радостно, взял меня под ручку, повел, а я спрашиваю: а насчет коня и коровки как? Энто, грит, Шомполецкий разъяснит, он мигом усе сделает... Ну, думаю, важный, видать, Шомполецкий. Еенерал, поди. Вывел охвицер меня на двор, позвал двух солдат, говорит весело: а ну, познакомьте энтого с Шомполецким. Очень, грит, мечтает...
Грохнул хохот.
Смеялся Артемка, смеялся Тимофей, желтоусый уже только икал, выкатив глаза. Артемка, глянув на него, совсем закатился. Один лишь Яков был серьезным: не до смеху, видать, ему было.
— Не успел я разобраться, а солдаты хвать меня да на лавку. Привязали и шомпола вытаскивают. Понял я тогда, хто такой «граф Шомполецкий», закричал им, што я благородный дворянин, дескать, што нельзя меня пороть. Закон-де есть такой. Тогда один из солдат подошел ко мне и на ухо шепчет: «Ежели ты, сукин сын, в сам деле из дворян, то я тебе счас таких всыплю — бога увидишь...»
Желтоусый всхлипывал:
— Уморил! Как есть уморил!.. Штоб тя об землю кинуло...
— Перепужался я до смерти, закричал солдату: соврал я, дескать, никакой я не дворянский, а обнаковенный трудящий мужик... «Ну, то-то же»,— сказал солдат, и бить стали, да руки, видать, сдерживали — не шибко шкуру попортили... Вот так-то дело было...
Смех не унимался.
— Знать, не с руки стало в барях жить?..
— А што с конем и коровкой?
Яков махнул рукой:
— Какая уж там коровка! Как выскочил со двора, да так и шпарил без оглядки до самой деревни. Прибег, вынул из-за иконы царицыну грамоту, наплевал в нее, порвал и выкинул. А сам — в партизаны...
У Артемки рот не закрывался: давно не смеялся так, даже под дыхалом заломило. Да вдруг оборвал смех, огляделся — темнеть начало, а Костя наказывал, чтоб к вечеру обязательно был в штабе. Тронул Тимофея:
— Пора мне. Костя уже, поди, ищет меня.
Тимофей провел Артемку до площади, приостановились. Артемка вдруг снова засмеялся.
— Чего ты?
— Барина вспомнил. Хороший мужик. Веселый.— А потом, уже отойдя несколько шагов, крикнул Тимофею: — А ты заходи к нам. Песни попоешь. У Кости гармонь есть, а играет он — ух, здорово!
— Да ну! — обрадовался Тимофей.— Приду. Завтра же и забегу!
Не пришлось назавтра попеть Тимофею, а разведчикам послушать его песни — случилось событие, которое враз все сместило и закрутило отряд «Красных орлов» в большом водовороте войны.
Вечером разведчики выехали узнать, не рыщут ли поблизости белогвардейские отряды, не готовят ли внезапный удар по Шарчино. Все, казалось, было спокойно. Костина группа, в которой находился и Артемка, уже возвращалась домой. Остановились в условленном месте, возле густого степного березового колка, и стали поджидать вторую группу.
Артемка посидел, посидел в седле да спрыгнул с коня. Прошелся, разминая ноги, потом упал в траву, потянул носом.
— Ух, пахнет как!
Костя тихо засмеялся:
— Ты, Космач, повсюду первым успеваешь.— И хлопцам: — Давайте и мы малость поваляемся.
Ночь была на диво голубой и тихой. Земля продолжала еще дышать солнечным теплом, а по травам заходил чуть приметный ласковый ветерок. Вокруг ни писка, ни шороха. Только изредка фыркнет лошадь, звякнут удила.
