При опросе Филимончикова-младшего присутствовала Ксения. Оставшись вдвоем с Татьяной Филипповной, она глянула на нее искоса и произнесла:
— Пожалуйста, бытие…
— Какое бытие?
— То, что определяет сознание. Мадам берет верх, атмосфера ее мастерской.
— Ты о Варе? — В который раз Татьяна Филипповна пожалела, что как-то рассказала Ксении историю с катушками. — Мастерская забыта, — сказала она. — Варей на фабрике довольны.
Ксения пожала плечами, что делала при каждом упоминании о Шашкиной. Еще бы! Как-то она увидела у Аси карточку Вари — в локонах, в горжетке, с очами, устремленными ввысь. Похожую фотографию Варя когда-то высмотрела в доме одной из заказчиц. По разумению Вари, столь красивая поза говорила о любви и страдании, по разумению Ксении, — о том, что к Шашкиной надо внимательно присмотреться.
В последний вечер было не до споров. Ксения еще раз пожала плечами и отправилась по своим делам, а дел у Ксении Гущиной вдосталь. Райком РКСМ возложил на нее ответственность за вывоз детдомовцев в хлебородную губернию.
Татьяна Филипповна, неслышно ступая, зашла еще раз к старшим девочкам, надеясь, что Ася объявилась. Нет, Аси не было! Татьяна Филипповна опустилась на ее постель, сразу почувствовав неодолимую усталость.
Распахнутые окна выходят в парк. Верхушки лип почти заслоняют небо. Если привстать, увидишь вдалеке пруд, зеркально сияющий в яркую лунную ночь. Но Татьяна Филипповна не встает: нет сил.
С соседней кровати доносится сонное бормотание Кати. Девочка сбилась с ног, разыскивая Асю. Набегалась, наплакалась, спит. Все дети спят — ряды подушек, ряды детских голов. За день наработались и те, кто не попал в список уезжающих, кому придется провести лето в Москве, помогать Татьяне Филипповне готовить дом к началу учебного года. Все спят, словно солдаты после боя.
Однако усталость даже солдатам не мешает улыбаться во сне, тем более детям. Что же грезится будущим колонистам? Возможно, усадьба пана Щепановского, фруктовый сад, огород, полный сочной моркови, сладких, хрустящих стручков гороха. Пожалуй, кто-нибудь лакомится во сне парным молоком — ведь Черниговский исполком обещал детской колонии четырех панских коров…
Шурик не поедет в хлебородную губернию, останется здесь с матерью. Матери трудно без него. Никто не знает, как ей трудно. Из Сибири давно нет вестей, а ведь надо скрывать тоску от сотен пытливых глаз… Татьяна Филипповна взваливает на себя любую ношу, не дает себе ни минуты отдыха. Она и теперь вызвалась встать раньше всех и пешим порядком двинуться на Пятницкую, чтобы отыскать там дом, о котором только и осталось в памяти, что окошки, затянутые изморозью, да обледеневшее крыльцо, на котором растянулся укутанный по самые брови Шурик.
Еле поднявшись с постели, Татьяна Филипповна покинула дортуар, добралась до собственного ложа, не раздеваясь, повалилась на него и уснула.
Ася в это время не спала. Однако, чтобы понять, что же с ней произошло, надо вернуться к событиям прошедшего дня.
Весь день Ася трудилась не меньше других, даже, если хотите, больше. Ее выбрали старостой одной из артелей, занятых сборами в колонию, а коли ты староста, — носись по дому, спускайся то и дело в вестибюль, выполняй команду: «Уложи сюда! Отнеси туда!» Или: «Сбегай выясни насчет сенников!»
Кто мог подумать, что бывший латинист научится так распоряжаться? С тех пор, как он остриг свои космы и стал членом хозяйственной комиссии, он только и делает, что распоряжается.
Укладываться всегда весело, особенно в компании. Ксения перед завтраком обошла всех и сказала, что если ребята поведут себя организованно, сборы будут точь-в-точь коммунистический субботник. Дом имени Карла и Розы, коли он хочет быть достойным своего имени, должен подхватить почин рабочих — великий почин, по слову Ленина.
Ася старалась вести себя организованно. По дороге в парк — то к пруду, где артель Кати Аристовой начищала посуду, то к сараю, отданному столярной мастерской, — она ни разу не подскочила к сирени, ни одного цветка не понюхала. Неорганизованной она стала из-за Сил Моих Нету; та окликнула Асю, когда ей пришлось пробежать под лазаретными окнами:
— Аська!
— Некогда! Потом…
— Сказать секрет? Не хочешь — не надо.
Что значит «не надо»? Какой-то миг Ася по инерции продолжала свой бег, затем кинула на траву деревянные лопатки, изготовленные мастерской Каравашкина для младших колонистов, и подлетела к одному из раскрытых окон первого этажа.
— Как себя чувствуешь? — осведомилась Ася, не разрешая себе сразу проявить интерес к обещанному секрету. Вдобавок ей было неловко, что она, счастливица, едет завтра в колонию, а Нюша вынуждена остаться в Москве, да еще в лазарете. — Как здоровье?
— Здоровья не купишь! — последовал рассудительный ответ.
Да, Нюшины дела плохи. И сгубила ее не чахотка, не холера, не страшная, объявившаяся в годы войны испанка, а стригущий, или, как выговаривает сама Нюша, стригучий, лишай. Бедняга не подозревала, что у нее на макушке образовалась круглая лысинка; не подозревала и вот — перед самым отъездом в сытные края! — в присутствии доктора стянула с головы платок, чтобы отмахнуться от комаров. Не повезло Нюше… Надо же было, чтобы доктор шел именно по липовой аллее, вблизи которой девочки, постелив на траву одеяло, сражались в камешки!
Этот Яков Абрамович тоже хорош: свою макушку, небось, прикрыл платком с четырьмя узелками, а на чужие заглядывается!
— Тебя не узнать, — говорит Ася. Лазаретное начальство лишило Нюшу привычного в крапинку платка, и она сразу перестала походить на старушку. Своей худой мордочкой и торчащими ушками она скорее смахивает на мышонка. Ася скашивает глаза на смазанный йодом круглый лишай и вежливо осведомляется: — Скоро пройдет?
— Все в руках божьих, — степенно отвечает Нюша и вдруг расплывается в улыбке. — Яков сказал, быстро поставит меня на ноги. «Я, — говорит, — обязан, раз уж задержал тебя на свою голову».
— Чем поставит?
— Кислородом. — Бледные, слабые руки Нюши потянулись к окну, к зелени парка. — И сухарями.
Насчет сухарей верно. Их в поддержку детским домам Москвы собирали дети хлебородных губерний в знак пролетарской солидарности. Сухари прибыли в больших мешках — настоящие, без единого усика колючей шелухи, душистые, словно медовые пряники. На подоконнике перед Нюшей и сейчас лежал один из таких сухарей, обгрызенный с уголков.
— Подумаешь… — Ася приподняла свой локоть, на котором от ранки остался лишь синеватый след. — Когда меня ставили на ноги, я не хвалилась, что это секрет…
— Какой секрет? А-а, секрет… Это другое!
— Ну… Не тяни, Нюшка.
— Можно сделать открытие. Научное.
— Врешь!
— Клянусь! Ей-богу… Честное слово!
— Научное?
— Не упусти случай!
У Аси отнялись руки и ноги. Еще бы!.. Кто из воспитанников Дома имени Карла и Розы не мечтал о научном открытии?
Нистратов твердит на каждом занятии: «Нет большего счастья, как принести пользу народу своим вкладом в науку». И непременно приводит в пример Дарвина и Тимирязева.
Стать мучениками науки захотелось после рассказов про Галилея и Джордано Бруно. Каждому захотелось, каждый ждал, когда ему подвернется случай. Например, как Ньютону, которому, как только он решил открыть закон тяготения, упало в руки румяное, сладкое яблоко…
— Так какой же случай, Нюшка? — неожиданно охрипшим голосом произносит Ася. Она стоит уже не на земле, а на цоколе дома, впившись побелевшими пальцами в подоконник.
Нюша хитро улыбается.
— Девчонки от зависти лопнут! Я буду спать, ты открывать. Они же лезут во сне.
— Кто они?
— Господи… Воши! Поняла? Они же происходят от голодухи, от недостатка питания. Я, например, ослабла, усну, а они из-под кожи…
— Из-под кожного покрова! — солидно поправляет Ася и вдруг спохватывается: — То есть как это лезут?
Ее черные глаза выражают испуг, изумление, невероятный интерес. Голубые Нюшины глазки — тщеславие. Своим диковинным организмом Нюша гордится не меньше, чем способностью видеть вещие сны. Из-за того, что Асин отец был врачом, Нюша переносит на Асю долю своего уважения к этой профессии.
— Ты-то смекнешь… Слушай.
Ася слушает. Она с детства наслышана о микробах, о том, как ученые отыскали средство от оспы, от бешенства. Отец при ней не раз фантазировал по поводу будущих завоеваний медицины. Как же не обрадоваться возможности наблюдать на Нюшином диковинном организме зарождение вредных существ?! Зарождение тех, кого газеты называют бичом военного времени и разрухи!..
Как это сказал Нистратов? «Научное открытие появляется тогда, когда человечество испытывает в нем неотложную нужду». Разве Асина мама не умерла от тифа? Сейчас все скажут спасибо Асе. И красноармейцы в окопах и медицинский персонал, которому не хватает шелкового белья.
