Тетя стояла рядом и расстроенно смотрела на нас. «Я не виновата, голубчики! — говорил ее взгляд. — Но зачем же вы меня, старую, обманули?»
Мы с Явой переглянулись и глубоко-глубоко вздохнули. А потом я откинул одеяло, сел и сказал Яве, подставляя лоб:
— Бей! Не меньше шести!
Ява тоже сел и говорит:
— И ты мне… Вместе заработали… Поровну…
И мы одновременно влепили друг другу по шести щелчков. Пока мы это делали, дядя молча переводил взгляд с Явы на меня и с меня на Яву, а потом сказал:
— Я не знаю, что это означает. Меня это мало интересует. Но делаете вы правильно. И я хочу поддержать вас и добавляю каждому от себя. Прошу!
И дядя так залепил по лбу сперва мне, а потом Яве, что мне показалось, будто голова моя треснула, как кавун, на две половины и из обеих посыпались искры. Вы бы видели дядины пальцы — каждый, как сарделька.
— А теперь рассказывайте, — приказал дядя.
— Да подождите… Все из головы вылетело! Так бьют, да еще и рассказывай… — простонал я, хватаясь руками за голову и будто скрепляя две ее половинки.
Под моей рукой росла на лбу здоровенная гуля. Я глянул на Яву. На его лбу фиолетово наливалась точно такая же. Я смотрел на Яву, как в зеркало: одновременно и чувствовал и видел, как растет моя шишка, хотя то, что я видел, было не мое, а Явино. Позднее я узнал, что у кинематографистов это называется — синхронно.
— Ой, что же ты наделал?! — застонала тетка. — Так ведь детей и поубивать можно!
— Ничего, ничего, — спокойно сказал дядя. — Они хлопцы крепкие, выдержат.
— Да, вам ничего! А как мы теперь в кино сниматься будем? — трагическим голосом сказал я.
— Что? Какое кино? А ну рассказывайте!
— Да вы хоть холодное приложите. Нате вам ложки! — кинулась к буфету тетка.
Мы приложили ко лбам ложки. И вот так, держа их, начали рассказывать. Все. Честно. Исповедь наша, как пишут в газетах, неоднократно прерывалась рукоплесканиями и разными возгласами, так как тетка только и делала, что всплескивала руками и восклицала: «Ох господи!», «Ну ты смотри…», «Ай-яй-яй!»
Рассказали мы самое главное — про часы и показали их («О господи!»). Рассказали про Вальку и про Будку, про наши бои и ночные приключения («Ай-яй-яй!»). Рассказали про Максима Валерьяновича, про киностудию («Ну ты смотри…»).
Кончили тем, что вот-вот приедет за нами ассистент… Что теперь будет?
— Ну, ребята, я же не знал… — сказал дядя. — Я же не знал, что вы — артисты… Ведь ваших фотографий на улицах еще не продают… Нескладно получилось. Неудобно высвечивать синяками на весь Советский Союз… Вам нужно было не обманывать, а сразу честно признаться… Что ж мы теперь ассистенту скажем?
И тут — буквально как в пьесе, — только дядя сказал эту реплику, в дверь постучали. Тетка побежала открывать, а мы с Явой в бешеном темпе (вот, знаете, как в кино ускоренная съемка) начали одеваться. Ассистент вошел как раз в тот момент, когда мы, надев уже штаны, одновременно сунули головы в рубашки (таким образом ни ассистент наших лиц, ни мы ассистента не видели).
— Здрасте, здрасте, а я за вашими героями, — весело сказал ассистент. — Ребята вам, наверно, уже говорили.
— А как же, — как-то виновато сказал дядя. — Только они сегодня, к сожалению, немного… так сказать… не фотогеничны.
В этот момент мы просунули головы в рубашки, и ассистент увидел наши гули.
— Гм, — сказал он. — Привет, молодцы… Что ж это вы… А впрочем… — Он отошел, прищурился, посмотрел на нас как-то сбоку. — По-моему, ничего. Может, даже еще лучше будет… для типажа… для образа. Едем!
— Да пусть хоть позавтракают, — засуетилась тетя и побежала на кухню.
— А вы еще не завтракали? — удивился ассистент. — Уже ведь обед скоро.
— Мы не хотим! Не хотим! — отчаянно закричали мы с Явой, как будто нас резали. Чего доброго, ассистент передумает, пока мы будем завтракать!..
— Ой, тетя, не нужно ничего! — кинулся я в кухню и зашептал ей на ухо: — Я вам никогда не прощу! Никогда не прощу, если из-за вашего завтрака…
— Ну хоть возьмите с собой по бутербродику, — плаксиво сказала тетя.
— Давайте, только быстрей, а то он уйдет, — прошипел я.
Тетка забегала, закрутилась по маленькой кухне, как наседка. Разлила постное масло, разбила тарелку, но все же упаковала нам, наконец, два «бутербродика», которые весили, должно быть, килограмма полтора. Мы не стали спорить, чтоб не терять времени.
— Сейчас заедем к Максиму Валерьяновичу — и на студию, — сказал ассистент, подводя нас к «газику», который стоял у дома.
…Когда мы подъезжали к Лавре, я подумал про Вальку. Нужно было бы взять ее на студию… Она столько для нас сделала! Почему ей нельзя?.. Пусть стоит где-нибудь там, сзади. Раз есть в фильме мальчишки нашего возраста, может быть и девчонка… Тем более такая девчонка! Которая могла одна пойти против целой оравы… Которая не побоялась ночью спуститься в подземелье… Которая вообще ни черта не боится!
— Слушайте, — сказал я ассистенту, — а можно, чтоб с нами одна тут девчонка поехала?
— Девчонка? — усмехнулся ассистент. — А хорошая?
— Во какая! — поднял вверх большой палец Ява. — Просто хлопец, а не девчонка… Вы ее, должно быть, видели. Она вчера была с нами на студии.
— Правда, велено мальчишек, а впрочем…
— А ее можно загримировать под мальчишку. Никто и не заметит, честное слово! — с жаром сказал Ява.
— Ну что ж… Катайте за своей девчонкой. А я пока заберу Максима Валерьяновича. Ждите меня тут, возле таксомоторного парка.
Мы вылезли из «газика», и ассистент поехал.
У Валькиного подъезда Ява остановился, потоптался на месте, потом потрогал свою шишку и сказал:
— Может, кто-то один ее крикнет… Чего обоим бить ноги?
Вот крокодил! Он стыдится своего вида! Все равно же она заметит — рано или поздно!
И я сказал:
— Как хочешь, можешь идти один ты. Я не против. Она же больше твоя подруга, чем моя.
— Да нет уж, идем вместе… Просто я думал…
Что бы он там ни думал, а пошли мы все-таки вдвоем. Пошли, прикрывая ладонями свои лбы. Далеко идти нам не пришлось. Мы сразу встретили Вальку. Прямо у подъезда.
— О, здрасте! — радостно воскликнула она. — Ну, как у вас? Все хорошо? Дома не влетело? Чего это вы за головы держитесь?
— Здорово, здорово! — увернулись мы от ответа. — Мы за тобой… Едем на студию… Ассистент сказал…
— Неужели? Едем! А, да это у вас шишки на лбу!
Углядела-таки! Больше скрывать не было смысла. Мы опустили руки.
— А я знаю, а я знаю, отчего это! — простодушно сказала Валька. — Это вы, наверное, опять щелчки друг дружке давали… Точно?
Мы молча кивнули. И тут увидели Будку. Он шел по двору хмурый и насупленный и не замечал нас.
— Ой, а вы знаете, — зашептала Валька, — Будке так попало, так попало… Мать вернулась с работы раньше, чем обычно. Он пришел, а она дома. А вы же видели, какой у него был костюм… Такое было!.. Мне его жалко… И вообще он не такой уж плохой. Во всяком случае, не слабак, как некоторые… Хотя бы этот самый Юрка Скрипниченко…
Мы с Явой переглянулись. И, по-моему, одновременно подумали об одном и том же. Нужно взять его на киностудию!..
Ведь нам режиссер прямо сказал, чтоб мы прихватили одного-двух хороших хлопцев. И мы возьмем Будку. А что? Пусть сыграет в кино. Пусть прославится наш вчерашний враг, который завел нас в подземелье и думал напугать до смерти… Пусть! Нам хотелось быть сегодня добрыми и великодушными.
Будка не сразу понял, чего мы от него хотим.
— Га? Что? — повторял он, хлопая глазами.
— Да на киностудию… В кино сниматься… Не хочешь? — втолковывали мы ему. — Ты что, спятил? От такого отказываться…
Словом, когда ассистент, как договорились, подъехал к таксомоторному парку, нас было четверо.
Ассистент был человек наблюдательный. Заметив, кроме Вальки, еще и Будку, он сказал:
— Ясно… Значит, в пропуске нужно поставить цифру четыре? Я не ошибся?
— Ага, — улыбнулся Ява.
Максим Валерьянович, который сидел в машине, встретил нас, как всегда, шутливо:
— Привет, господа хорошие! Ничего не спрашиваю. Вижу: все в порядке… Были серьезные бои, но победа на нашей стороне… Так?
Я молча кивнул и отвернул рукав левой руки, на которой были часы.
— Вот и хорошо… Вот и хорошо. — Максим Валерьянович как-то загадочно усмехнулся.
— А что, не нашли еще того… царя? — спросил я.
— Посмотрим, посмотрим… — И он снова усмехнулся.
Мне показалось, что он что-то знает, но почему-то не хочет сказать. И одновременно я чувствовал: то, что он знает, добрая весть.
— Ну скажите, ну пожалуйста… — нетерпеливо попросил я.
— Терпение, господа, терпение! Все выяснится на студии… Кино, дорогие товарищи, самое удивительное чудо двадцатого века…
Все эти загадочные слова еще больше распаляли. Меня взяло такое нетерпение, что я не мог усидеть на месте: все время крутился и заглядывал в окно — когда ж эта студия…
