Митька оглядел свой новый вельветовый костюм, измятый, измазанный глиной, болезненно поморщился и побрёл к дому. Уже темнело. В домах кое-где светились окна. А прошлый год в этот вечер в каждом доме пели песни, на улице ребята с девушками плясали под гармонь. Вот так прошёл этот Первомай в деревне Ромашки. Не весело он начался и быстро кончился. Завтра с утра опять на работу.
На четвёртый день после праздника колхоз «Красный самолёт» приступил к весенней пахоте и севу. Пахали плугом оставшиеся две лошади. В основном поля раскапывали лопатами. Работали все: женщины, старики, старухи, ребятишки. Митькина бригада: Лапоть, братья Вруны, Самовар, Лилька и ещё две девчонки — работали отдельно. Копали наперегонки — кто больше выработает. Победу в соревновании всегда одерживал увалень Лапоть. Самовар работал кое-как. Его уговаривали, стыдили, ругали и даже пытались колотить, но ничто не помогало.
Митька решил окончательно выяснить вопрос о побеге на фронт.
«Стёпка что-то нарочно тянет, — думал он. — Говорил, как потеплеет и поправится мать, так и рванём. Мать давно поправилась, на улице жара, а Коршун ни мычит ни телится. Сегодня же побегу к нему…»
В обеденный перерыв Локоть объявил бригаде, что ему надо сходить домой и что если он скоро не вернётся, то чтоб его не дожидались и продолжали копать. За себя он назначил Лаптя. Лилька возмутилась и сказала, что она не станет подчиняться Лаптю.
— Попробуй только, — сквозь зубы процедил Локоть и погрозил ей кулаком.
С поля Локоть направился к кузнице. Ещё издалека он услышал звонкий крик наковальни.
Стёпка махал кувалдой, дед Тимофей постукивал молоточком.
— Стоп, — сказал кузнец и, подхватив клещами железную пластинку, сунул её в горн.
Стёпка швырнул кувалду, вытер рукавом взмокший лоб и оглянулся. У входа стоял Локоть с лопатой на плече.
— Здоро́во. Чего прибёг?..
— Поговорить, — ответил Митька.
Стёпка сел на порог, Митька примостился рядом.
— Работаешь, значит? — спросил Локоть. — Чего делаете?
— К жнейке махало ладим, — ответил Коршун.
Помолчали. Стёпка догадывался, зачем пришёл Локоть.
Митька ждал, когда первым заговорит Коршун. Он не заговаривал первым. Митька встал, взял кувалду, стукнул два раза и бросил.
— Не под силу, — усмехнулся Коршун.
— Нам тоже достаётся немало. Посмотри, — и Локоть показал ладони с чёрными мозолями.
Дед Тимофей выхватил из огня раскалённую пластинку, швырнул на наковальню и крикнул:
— Давай, паря!
Коршун схватил кувалду, занёс её за плечо. Глухо ахнула наковальня, и посыпались искры. Дед, звонко постукивая молоточком, указывал, куда бить. Стёпка махал кувалдой, искры разлетались брызгами, пластина на глазах растягивалась, меняла цвет, а когда она посинела, дед крикнул «стоп!» и, подхватив железяку клещами, бросил в ведро с водой.
Вода зашипела и выбросила клубок пара. Стёпка размазал по лицу копоть, подсел к Митьке. Дед Тимофей вышел из кузницы, опустился на чурбан, вытащил из кармана кисет с махоркой и стал закуривать.
Стёпка толкнул Митьку локтем.
— Зачем прибёг?
— Как будто сам не знаешь, — буркнул Митька и оглянулся на деда. Он, согнувшись, жадно курил. — Когда же, наконец? Так и лето пройдёт.
Стёпка поднял ржавый гвоздь и нацарапал на земле: «Ни когда».
— Что же ты молчишь? — прошипел Митька.
Коршун кивнул головой.
— Читай.
— «Ни когда», — прочёл Митька и усмехнулся, — Грамотей. «Никогда» пишется вместе.
Стёпка нахмурился, сдвинул брови к переносице.
— А мне наплевать, как пишется. Только на фронт я теперь не побегу.
Митька опешил. Ему показалось, что он ослышался.
— Чего ты вылупил глазищи? — грубо спросил Коршун. — Сказал нет, и всё!
— Почему?
Стёпка не ответил и стал чертить гвоздём треугольники. Митька схватил его за руку.
— Почему ты не хочешь? Я столько сухарей насушил и…
— Потому что всё равно поймают и вернут. А потом, правильно говорит Выковыренный: «Надо и в тылу победу ковать». Понятно?
— По-нят-но! — по складам протянул Локоть и с горькой обидой добавил: — Тебе хорошо так говорить. Сам-то на фронте уже побывал.
Коршун вспыхнул.
Глаза у него заметались, он сжал кулаки и с ненавистью посмотрел на Митьку. Но потом притих, согнулся и глухим голосом выдавил:
— Не был я на фронте.
Локоть схватил Стёпку за плечи, с силой повернул к себе лицом и, задыхаясь, спросил:
— Значит, ты всё наврал?!
— Не всё. До Вологды — правда. А потом…
Стёпка рассказал, что случилось потом. Он действительно попал в эшелон с танками. Но что это были за танки? И куда шёл эшелон? В темноте он не рассмотрел, что танки-то были немецкие, горелые, подобранные с поля боя, и везли их в глубокий тыл на переплавку. Поезд не охранялся, поэтому Коршуну так легко удалось забраться на платформу. Поезд пошёл назад и привёз Стёпку опять на станцию Веригино. Здесь его, окоченевшего, вытащили из танка и отправили в больницу. А потом на милицейской лошади привезли в Ромашки.
— А где же ты пистолет, патроны, орден взял? — спросил Локоть.
— В танке. Там можно было много чего набрать. Даже пулемёт вытащить. А патронов этих хоть лопатой греби. Теперь ты обо мне, наверное, всем расскажешь. Да?
Локоть не ответил. Он взял гвоздь и стал чертить на земле крестики. Дед Тимофей, попыхивая цигаркой, смотрел на согбенные фигурки ребят, часто мигал и неизвестно кому говорил:
— Эх, голуби вы мои, голуби, вам бы только и бегать взапуски да на рыбалке с удочкой сидеть. А вон ведь как получилось-то. В их-то годы такой кувалдой махать. Коротко у нынешних ребят детство. Ох, как коротко! — Он раскрошил в пальцах окурок и опять полез в карман за кисетом.
Стёпка вдруг встрепенулся, стукнул себя по лбу кулаком:
— Вот дурак! Баранья голова. Ведь нам письмо!
— Какое ещё письмо? — равнодушно спросил Митька.
— Сто лет будешь гадать и не догадаешься! — воскликнул Коршун.
Митька гадать не собирался. Его мечта о фронте так неожиданно и глупо лопнула. И теперь ему было на всё наплевать. Стёпка запустил под рубаху руку и вытащил синий конверт, склеенный из тетрадной обложки.
— Специально захватил, чтоб тебе показать. Читай…
Митька нехотя взял конверт и прочитал обратный адрес: «… Кудымкарский район, п/о Болохонь, детдом № 3, Дудаковым».
— Дудаковым, — повторил Митька. — Придумают же люди фамилию.
— Ты читай, а потом будешь смеяться, — сказал Стёпка.
Митька вынул из конверта тетрадный листок в клетку и стал читать про себя.
— Вслух читай, — приказал Коршун.
Митька откашлялся и стал читать вслух.
— «Здравствуйте, Стёпа и Митя! Давно собирались написать вам, как мы устроились и живём. Генка хотел сам написать, да у него никогда не хватает времени». — Митька даже подпрыгнул. — Это же от ленинградцев. Ух ты, чёрт подери, письмо прислали! — Митька взъерошил волосы и посмотрел на Стёпку. — Как же это они узнали, где мы живём?
— Читай, читай, там всё прописано.
— «Я говорю: когда ты, Генка, напишешь письмо? А он: «Ладно, завтра напишу». Так всё и кормил меня «завтраками». Тогда я махнула на него рукой и стала писать сама.
Живём мы в детдоме, на берегу реки Орданки. Природа здесь очень красивая: много берёз, сосен тоже порядочно, а ёлок мало. Кое-где ёлка. Вода в речке светлая. С берега видно, как плавают рыбки, как по дну ползают разные жучки с паучками. Дом у нас не так чтоб очень большой, но порядочный, деревянный, покрашенный голубой краской. От солнца краска потрескалась и облупилась. В доме две спальни, для мальчиков и для девочек, и одна столовая. В столовой мы едим и занимаемся.
Генка, как только отъелся, сразу же побежал на фронт. Его поймали на станции, привезли в детдом и сказали, что если ещё побежит, то посадят в карцер. Генка не послушался и опять утёк. Его схватили и посадили на неделю в карцер. Мы его по очереди караулили, как арестанта. А в карцере ничего нет: пустая комната, железная койка и табуретка. Генка просидел два дня и заныл: «Выпустите, больше не побегу…» Теперь он исправился, ходит как шёлковый. Генку назначили бригадиром нашей рыболовецком бригады. Он рыбу ловит для столовой, потому что с продуктами у нас пока не всё налажено. А осенью будет много продуктов. Организуем своё подсобное хозяйство. Сейчас пашем землю, сажаем картошку с капустой и морковку. Плотники рубят свинарник для поросят. Мы за ними сами будем ухаживать. Ещё строят мастерскую. Будем шить рукавицы для фронта. Адрес ваш дал нам музыкант. Помните, вы его называли «дяденька Череп», а его зовут Игорем Владимировичем. Он тогда продал вам за картошку свою скрипку. А вы скрипку оставили. Игорь Владимирович, как увидел её, обрадовался и сказал, что вы настоящие ребята. Он не умер. И на своей скрипке играет в Москве, мы его слышали по радио. Наверное, помогла ваша картошка. Мы тоже с Генкой пекли картошку и всё вспоминали вас и сейчас вспоминаем. Писать кончаю. Допишет Генка. А меня девочки торопят идти в деревню на пекарню за хлебом. Мы каждый день ходим туда. До свидания. Жду ответа, как соловей лета. Ира Дудакова».
