груздями.
Я принялся за нее усердно и временами, кажется, слышал тот самый писк за ушами, который отличает добротного едока от анемичного создания, едва ковыряющего в тарелке.
Всех больных, страдающих отсутствием аппетита, плохим сном, малокровием и худосочием, следует без раздумий отправлять в леса недельки на две. Успех лечения заранее обеспечен. Давно известно, что лес — целитель, но не умеем мы еще как следует пользоваться его дарами. Много-много лекарств пришло и приходит к нам из леса, но вряд ли можно представить, сколько векового дубового здоровья таят нетронутые чащи, сухие боры и светлые опушки. В лесу скрыты средства от рака, белокровия, туберкулеза — от всех болезней, перед которыми еще пасует иногда всесильная современная медицина.
Мне представляется курорт не в том виде, в каком он есть, где отдыхающие с утра до вечера бродят между корпусами, от столовой до танцплощадки, и где лес служит скорее красивым обрамлением отдыха, а не местом его.
Не лучше ли дом отдыха из лесных избушек, где люди будут жить, питаясь молоком, мясом дичи, яйцами и медом, ягодами и грибами, не исключая, конечно, картошки и хлеба. Дни и ночи они будут дышать сосновым воздухом, бродить по лесам, купаться в озерах, ловить рыбу, загорать на песчаных плесах. Притом они не срубят ни одного дерева, не осквернят траву яичной скорлупой или бумагой, не сорвут без надобности лишнего цветка. А пока такие курорты устроят — они уже сейчас доступны всякому без путевки и решения обкома профсоюза. Требуется лишь немного свободного времени, немножко решительности, самую малость денег на дорогу, как можно меньше боязни волков, комаров, клещей и змей. Зато побольше хлеба, картошки, луку и прочего — сколько в состоянии вынести спина и ноги.
Отправляться в леса надо пешком. От выезжающих на «Волгах», «Москвичах», «ИЖах» и прочей технике слишком сильно пахнет бензином, сибаритством, водкой, ленью и другими запахами, которых лес не переносит. Будьте уверены, он найдет, чем отплатить.
Сколько бывает сломанных рессор, вспоротых покрышек, колес, севших по оси в жидкую грязь, ведомо лишь ему одному. К тому же погода всегда солидарна с лесом: она портится при виде мотоохотников, мототуристов и даже моторыбаков.
До заката бродил я по лесу. Подымался на вершины увалов, заходил на глухие просеки, слонялся по зарастающим вырубкам, продирался через болотный густяк. Тетерева далеко поднимались на крыло, заслышав мои неосторожные шаги. Рыжеватые зайцы не торопясь убегали в кусты, словно знали, что я не буду стрелять. Дятлы удивленно поглядывали вслед. Смешная птица — дятел. Человека совсем не боится и часто платится за чрезмерное доверие. Начинающий охотник считает первейшим долгом разрядить по нему свое новое ружье. И все-таки дятел любопытен и добродушен. Бывает, подлетит — рукой достанешь. Прилипнет к стволу, переберется на другую сторону и смотрит, выглядывает, так и сяк поворачивает расписную красивую голову. Его берестяная спинка, алая шапочка и клетчатый заостренный хвост очень в тон березовым стволам, коре сосен, осин и лип. Да это можно сказать о любом лесном жителе. В лесу все просто, красиво, а если говорить канцелярским языком, то — целесообразно.
Солнце уже садилось, когда я вышел из темнеющего леса на луговину к Рябиновке. Две важные коровы и черно-белая телочка смотрели на меня с коровьим равнодушием, из стороны в сторону жуя и обмахиваясь хвостами. Два выводка белых гусей чинно, семейно тащились с речки. Ворота у кордона были отперты. Возле стояла запряженная в телегу калмыковатая лошаденка с девичьей челкой между ушами. А возле лошади и телеги суетился высокий, сухой и голенастый мужчина в серой рубахе с опояской и полосатых дешевых брюках, заправленных в рыжие хромовые сапоги. При ближайшем рассмотрении лицо у него оказалось бледным и благообразно постным. Постным блеском лоснился большой прямой нос, начинающийся от самого лба. На голове со свинцовой проседью по вискам плотно сидела форменная фуражка с двумя потемнелыми медными веточками.
«Это, наверное, и есть Павел Васильевич — тутошний лесник», — подумал я, поздоровался и хотел пройти мимо.
Но лесник остановил меня.
— Билетик ваш, гражданин, предъявите, — официальной скороговорочкой попросил он, подходя.
Я достал охотничий билет.
Он долго рассматривал его, листал, шевеля губами.
Потом все так же сухонько, быстро спросил, будто прислушиваясь к своему голосу:
— Ну, как охотка-то?
— Я не на охоту.
— Вон чо!
— Просто поживу вот пару деньков, погляжу и уйду…
— А чего глядеть-то хотите?
— Ну лес… Грибы, ягоды собирать…
— Ага… Так…
В это время из ворот показалась коренастая и толстая женщина с круглым неприветливым лицом. Она недружелюбно, вприщур посмотрела на меня и остановилась, сложив руки под наливным бюстом.
«Экая медведица!» — подумал я.
Лицо Павла Васильевича выразило скрытое беспокойство. Он вежливенько вернул билет и затоптался возле телеги.
— Пожить, значит… — как-то растерянно повторял он. — Значит, пожить?..
* * *
— Как тут живется Павлу-то Васильевичу? — спросил я хозяина за кружкой вечернего чая.
Иван Емельяныч, видимо, был не в духе: не то воротившийся лесник задал ему перцу, не то еще что.
Он помолчал, со свистом схлебнул чай с блюдечка, которое держал по-старинному — всей пятерней, похрустел сахаром и лишь тогда обронил:
— Помешшик он.
— Как? — поперхнулся я.
— Помешшик и есть, — повторил Иван Емельяныч уже более словоохотливо. — Живет. Что ему не жить? Получает мало, конечно. Вот хоть бы и я… Так ведь он лесом в десять раз больше наживает… Одне ягоды возьми… Он их возами в Свердловск-то всю зимушку возит. Грибы солит, рыбу ловит. Весной насакал ее в Истоке невпроворот. Лещ по Истоку шел, а Павел-то Васильич заездок сделал, перегородил Исток и давай черпать. Оба с Ефросиньей — жонка евоная, видал? А лещ мерный, во какой, заслонка… и продать не продал всего. Тепло ударило. Проквасил. Все из-за жадности из-за своей…
Иван Емельяныч хотел было продолжать, но, видимо вспомнив что-то, только губами пожевала, усмиряя раззудившийся язык: «Кто знает, человек незнакомый все-таки». Однако молчать было свыше сил, и он снова осторожно заговорил:
— Да Павел Васильич еще ничо, хозяйственный мужик просто, а вот жонка его… Уж до того жадна, до того жадна! У ее каждая кринка, можно сказать, наперед сосчитана. Коров пару держит. Тёлок выкармливает. Гуси у ее, уточки, куриц штук сорок… Ну, вот лошадь еще. Живут. Где же им до лесу радеть, ежели они то по домашности, то в городе у сыновей, то на базаре… Никак невозможно. А жалованье у нас плохое, мало платят.
Старик закряхтел и, не подымая глаз, начал ощупывать карманы в поисках кисета с махрой.
А
