Высокое сводчатое помещение полно звуков — поражающих своей мощью и удивительно нежных, ласкающих слух. Не только Рийна, но и Рейн оказывается в их власти. Он забывает о Рийне, о новой, незнакомой Рийне, он дает увлечь себя и мятежному протесту, и сменившей его тихой мольбе, и отчаянию, и робкой надежде. Его покоряют чувства, заключенные в музыке.
Рейн и Рийна как бы слились воедино, ведь они чувствуют одно и то же. Будничное, приземленное куда-то отступило, исчезло. Им открылся новый мир — мир светлых и сильных переживаний. Они вошли в него, и он укрыл их от всего дурного. Этот мир возник в них самих, он оградит их от плохого и злого.
Музыка кончается. И наступает тишина. Добрая чистая тишина. Тишина словно звенит под высокими сводами, беззвучно звенит в них самих. И они вслушиваются в это безмолвие с тем же трепетом, с каким только что внимали потоку звуков.
Рейн, словно очнувшись, оборачивается к Рийне. Она поднимает глаза. В них вопрос: ты чувствовал то же, что и я?
Они выходят на улицу, под раскидистые вековые липы. Идут, не выбирая дороги, неспешно, от одного дерева к другому.
И вдруг, словно все ее заботы и печали ушли вместе с музыкой, словно она вновь обрела себя, Рийна спокойно и просто говорит:
— Спать хочется…
— Так пошли домой, — соглашается Рейн.
— Нет! — Рийна передергивает плечами. На ней только блузка и юбка. Но, может быть, дрожь пробирает ее не от холода.
— Нет, сегодня я не пойду туда, они опять пьют.
— Так пошли к дяде Яну.
Рийна уже как будто готова согласиться, но все же отказывается:
— Нет, не стоит… Зачем беспокоить…
— Куда же ты пойдешь? — спрашивает Рейн.
— На работу.
— На работу? Спать?
— Да. Я же посудомойкой работаю. Вечерняя смена скоро кончит. Там тихо, тепло. До самого утра можно побыть, подремать на стульях, — усталым голосом объясняет Рийна.
Еще раз предлагает ей Рейн пойти к дяде Яну, но Рийна не соглашается. Неужели Рейну не понятно — как она пойдет к совершенно чужому человеку!
Рийна поворачивается к Рейну, берет его за руки и сердечно говорит ему:
— До свидания, Рейн! Не думай обо мне слишком плохо! И держись от Ильмара и его дружков подальше! Спасибо тебе за все!
И прежде чем Рейн успевает что-то ответить, сообразить, что это, наверное, прощание, Рийна уже вскочила в автобус и уехала.
26
«Я провела в классе анонимную анкету. Каждому предлагалось написать о своих планах на будущее. Абсолютно честно, без всякого ложного стыда. Обещала, что если и узнаю по почерку, то, естественно, это останется тайной…
Удивительные, уму непостижимые планы у них! Никогда бы не поверила, что такие деловые, вроде бы практичные ребята способны строить, так сказать, воздушные замки. В школе кажется, стоит человек на земле, знает реальную жизнь… А в анкете расфантазировался, читаешь и только диву даешься…
…Или взять другого парня из моего класса. Знает, как обстоят дела дома, знает, какие у матери доходы, думаете, он собирается идти работать — как бы не так! Он, видите ли, мечтает поступить в институт фотоискусства! В ГДР! Представляете! О материальном положении семьи он не задумывается, то, что в этот институт от нашей страны посылают считанных людей, его не интересует. Это для него все пустое. Он мечтает — и все тут!.. Прожектер, каких поискать!
Я провела с ними беседу, так сказать, подвела итоги. Попыталась, естественно, не называя имен, образумить фантазеров, спустить их с облаков на землю. В том плане, что жизнь есть жизнь, человеку надо есть, пить, одеваться, и об этом нельзя забывать… Стране, мол, требуются рабочие руки — об этом также нельзя забывать. И государство рабочих всячески стимулирует… И чем мечтать о заграничных институтах, лучше бы подумать о технических училищах. Туда принимают на базе средней школы. Поучишься год-другой — и у тебя уже есть профессия, поступишь работать, и семье помощь и сам человек самостоятельный…» (Из разговоров классной руководительницы с коллегами за чашкой кофе после уроков.)
27
Рейн сидит за письменным столом и учит при свете зеленой настольной лампы уроки. Он уже долго сидит так, сложив на столе руки и не отрывая глаз от учебника. То ли материал такой сложный, что его приходится перечитывать по многу раз, то ли Рейн просто застрял на первой же строчке.
В комнате все по-старому. Только на стене, над кушеткой Рейна висит теперь еще и диплом фотовыставки. Рейн и почистил его и прогладил, наверное, теплым утюгом, но все равно вид у него довольно жалкий. Сразу скажешь, что этот замечательный документ прошел немалые испытания, прежде чем украсил стену.
Мать с ножницами в руках стоит возле круглого обеденного стола, на котором расстелен кусок материала песочного цвета. А на материи разложены выкройки, вырезанные из оберточной бумаги. На стуле стоит ручная швейная машинка. Если б Рейн поднапряг память, он наверняка вспомнил бы, что на этом «Зингере» шила еще покойная бабушка.
Мать сегодня в хорошем расположении духа, даже веселая. Вечер выдался такой, о каком она в душе давно мечтала. Рейн дома, рядом, занимается, а она шьет сыну блузон. По дому она уже все переделала, завтра во вторую смену, вставать рано не надо, так что можно будет еще послушать по радио вечерний концерт…
— С карманами делать? — спрашивает мать.
— Конечно, — отзывается Рейн и, повернувшись к матери, смотрит через плечо, как ножницы со скрипом разрезают материю. Смотреть-то смотрит, но мысли его далеко отсюда. Да, едва ли он готовился к завтрашним урокам, просто так сидел над книгой.
В последние два-три дня Рейн задумчив и молчалив. Вообще-то он никогда особой разговорчивостью не отличался. Всегда был немногословен, смеялся мало. Но в последние дни он стал как-то серьезнее, явно переживает что-то про себя. В нем произошли какие-то перемены — что-то он утратил, что-то приобрел.
Эти перемены заметила и мать. И они втайне ее радуют. «Мужает понемногу!» — с улыбкой думала она, и долгим взглядом смотрела на сына.
Повзрослел, возмужал… Конечно, это произошло не за день — два, но что правда, во всем облике Рейна чувствуется серьезность, самоуглубленность. Он изучает себя, пытаясь открыть в себе что-то, прийти к какому-то решению, найти ответ на какие-то свои вопросы.
— Ну ладно, сделаю с карманами… Карманы со встречной складкой… Да? — говорит мать, позвякивая ножницами. И тут же продолжает привычным жалобным тоном:
— Вот хорошо-то, что ты опять дома! Наконец-то эти дурацкие прогулки кончились! А то что ни вечер — все тебя нет, возвращаешься за полночь… Я так переживала, ужас… Ведь мало ли… Помнишь, отец говорил, что дом человеку дает, а улица отбирает…
Стук в дверь прерывает ее.
— Короткий требовательный стук. Он тут же повторяется. Человек за дверью, похоже, и секунды подождать не хочет. Не успевают они еще откликнуться, как дверь распахивается и кто-то стремительным шагом входит к ним. В несколько секунд миновав кухню и раздвинув ситцевые портьеры, в комнату врывается Рийна.
Все в ней выдает страх и беспокойство. Она бежала и теперь все еще не может отдышаться. Длинные волосы беспорядочными прядями свисают ей на плечи.
Рейн вскакивает со стула. Внезапное появление Рийны не удивило, не испугало его. Он настолько обрадовался ей, что никаких других чувств не испытывает. Рейн ведь пытался ее разыскать, но безрезультатно. В кафе ему сказали, что она уже второй день как не выходит на работу, заболела, наверное. А зайти к ней домой он не решился.
Рийна стоит задыхаясь, она все еще не в состоянии вымолвить ни слова.
Лицо матери стало замкнутым, неприязненным. Ясно, что вот-вот она скажет что-нибудь такое, отчего Рийна немедленно повернется и уйдет отсюда навсегда. Материнский инстинкт подсказывает ей, что это и есть та самая девчонка, которую она приметила как-то вечером в окно. И еще материнский инстинкт подсказывает ей, что вечерние прогулки Рейна наверняка связаны с этой нахалкой, которая не постеснялась ворваться в чужой дом.
