— Как это не страдает? — раздался голос преподавательницы физкультуры Инны Николаевны. — Так хвастается своими ужасными сальто, что уши вянут. Сергей Петрович, вы мне очень нужны!
— Бабушка, ну идём же наконец! Едва отошли директор и физкультурница, Матвей вцепился в бабушкину руку.
И вдруг бабушка рассердилась:
— Подожди с чепухой! Совсем меня задёргали! Никак не поспею сказать… Папа твой через неделю приезжает! Вот!
Матвей остолбенел. Потом завопил:
— Папа?! Приезжает?! Так что же ты молчишь, бабушка?!
У самых бабушкиных ног, прямо на земле, он перевернулся через голову. Свалился на бабушкины широконосые туфли.
Ребята хохотали. Бабушка всполошилась:
— Сумасшедший! Шею сломаешь!
От радости Матвей не знал, что бы ему такое сделать. Поднялся с земли и при всех кинулся целовать бабушку. Оказывается, больше всего на свете он хочет увидеть папу! Он и сам не знал, до чего ему нужно, просто необходимо увидеть папу!
Стоя в тени под платаном, Стеша строго наказывала Матвею:
— Чтобы в гости ко мне ты приехал! Слышишь? Адрес дяди Миколы записал?
— Я бабушке отдал записку с адресом.
— Ну, смотри, чтобы не потерялся! А я твой адрес в самую лучшую тетрадку записала, где у меня про птиц. Как я рада, если бы ты знал! — Она схватила Матвея за руки и закружилась вместе с ним.
Матвей знал, чему так радуется Стеша. Когда кончатся занятия в пятом классе, она насовсем переедет к дяде Миколе. Старики Чертополохи добились своего: им разрешили удочерить Стешу. С осени она будет учиться в поселковой школе.
— У меня уже две фамилии в метрике: Федотова-Чертополох, — болтала Стеша. — Тётя Донюшка-то как рада! Но я буду часто ходить сюда в гости к нашим девочкам, тут же близко.
А через несколько дней Матвей уезжал из интерната. Тоже, как и Стеша, насовсем. Не каждый год папа будет уплывать в дальние экспедиции, у него и в своём институте работы очень много.
Матвей со всеми простился, все пожелали ему счастья. Вместе с бабушкой они уходили по дорожке.
Матвей оглянулся. Вон темнеет кипарис под окном спальни. До чего же он знакомый, свой! Да всё тут такое знакомое…
Когда шли мимо волейбольной площадки, Матвей вдруг увидел на открытом месте небольшую фигурку. Какая-то девочка сиротливо стояла, опустив голову. Кажется, плачет? Тёмные тонкие косички… Да это Соня Кривинская…
Что-то будто толкнуло Матвея в грудь. Соня-то не только по субботам не уходит. Она и на лето не уедет из интерната. Некуда ей. Мама её в больнице, а больше никого у Сони и нет.
Как она вдруг улыбнулась ему и закивала на линейке! Обрадовалась, что его похвалили за номер на грузовике. А ведь он и тогда отвернулся. И очень-очень больно наколотил её за Чикота. Может, она уже сто раз раскаялась в той своей подлости? А может, Соня любит хитрить, потому что нет у неё ни папы, ни бабушки? А вдруг у неё, как у Стеши, совсем-совсем не станет никого родных? А другой дядя Микола ей не попадётся, чтобы взять её в дочки…
— Бабушка, дай мне что-нибудь! — торопливо потребовал Матвей. — Скорей дай!
— Что же тебе дать? — всполошилась бабушка. Она порылась в сумке. — Вот яблоко, что ли… Взяла нам на дорожку несколько штук.
Матвей схватил большое румяное яблоко и в несколько прыжков оказался на волейбольной площадке. Подбежал к Соне, протянул яблоко:
— Вот! Это тебе!
Соня просияла и взяла яблоко:
— Ты не сердишься на меня?
— Нет, — сказал Матвей. — Нет, нет, нет!
Он не знал, что ещё сказать, и топтался возле Сони.
— Здесь будет у нас летний лагерь, — сказала Соня. — Мы будем ходить на море очень часто. Нам обещали.
— Это хорошо, если часто, — пробормотал он.
— Ты напишешь мне письмо? — с надеждой в голосе спросила Соня.
— Писать письма я ненавижу, — честно сказал Матвей. — Но… всё-таки тебе я, наверно, напишу.
Он дёрнул Соню за косичку. Чуть-чуть. На один миг в глазах её появился испуг. Потом глаза стали от смеха узенькими, как щёлочки: она поняла, что Матвей так с ней прощается.
Матвей побежал к бабушке, а Соня махала ему рукой.
— Подружка твоя? — спросила бабушка.
Матвей не ответил.
В автобусе он смотрел в окно и упорно молчал.
— Что притих? — ласково спросила бабушка. — Жить там ни за что не хотел, а теперь взгрустнулось?
А Матвею и, правда, было грустно. В интернате остались Костя, командир его звёздочки, настоящий товарищ, маленький смешной Воронков, хлопотливая Томка, Любовь Андреевна, бедняги Окуньки, которых дома колотят. С Костей и Колей он обменялся адресами, они обещали приехать друг к другу в гости. Но когда ещё это будет? Там, в интернате, осталась Соня… Антонина Васильевна! «Училка» у них хорошая: она давала ему интересные задачи. А Стеша-то, Стеша! Со Стешей они тоже обещали непременно навестить друг друга…
— Видать, оставил ты там кусок сердчишки-то своего, а? — добродушно промолвила бабушка и почему-то вздохнула.
Молча Матвей смотрел на шоссе за окном автобуса. Матово поблескивал на солнце асфальт. Серо-фиолетовая лента шоссе извиваясь убегала вдаль.
— Вот, значит! — Генка Круглов поправил очки. — Придётся тебе, Дёмин, заняться звёздочкой. Раз Иванова уехала.
Хороший парень Генка. Математик — будь здоров! В шахматы на последнем турнире двух семиклассников обыграл. А главное — очень свой, товарищ: ни перед кем не задаётся, никогда не кривляется. Не зря его выбрали председателем совета отряда.
Однако сейчас вечное Генкино «вот, значит» показалось Косте глупецким и неуместным.
— Ничего не «вот, значит», — сказал Костя строптиво. — Не хочу, и всё тут! Это девчонкино дело. Дайте другое поручение.
— Да Костя, это же легко! — Света Кольцова улыбнулась подбадривающе и снисходительно. — Маленькие — они хорошие, послушные. Будешь с ними альбом клеить. Я тебе помогу.
Света второй год октябрятская вожатая. Ещё когда учились в четвёртом классе, возилась с первоклассниками. Ей, конечно, легко.
— Какой ещё альбом? — Костя метнул на Свету возмущённый взгляд. — Не желаю!
Наташа Терехова оторвалась от книги:
— Так ведь договорились уже. Пионер должен подчиняться решениям совета отряда. И неважно, что другие октябрятские вожатые девочки. Для разнообразия пусть будет мальчик.
И эта командует! Читала, впившись в книгу, будто она одна дома, а не в классе на заседании. И вот высказалась. А ещё редактор стенгазеты!
— Отчего бы тебе, — ехидно сказал Костя, — на руках не походить, а не на ногах? Для разнообразия?
Терехова хохотнула, захлопнула книгу и вскочила:
— Ах, как остроумно! Вот нарисуем на тебя карикатуру: ходишь вверх ногами. И напишем: «Разнообразие по методу пятиклассника Дёмина». Я пошла. Уроков тьма-тьмущая. А мне ещё за Соней в детсад идти. — Вильнув косой, как лиса хвостом, Терехова решительно направилась к двери.
Света Кольцова устремилась за ней, на ходу крикнув:
— Костя, приходи завтра во второй класс, слышишь? На большой перемене.
— Не злись! — немного виновато сказал Генка и поправил очки. — Правда некого было назначить. Все так заняты: у кого музыка, у кого фигурное катание…
— А я, значит, без талантов, так меня куда хочешь пихай? — свирепо спросил Костя.
Да пусть его хоть пнём считают, но отказаться-то от такого нескладного поручения не удалось — вот в чём досадища!
— Ну что ты, Костя! При чём тут — без талантов?
В дверях показалась уборщица тётя Клаша:
— А вы, часом, не прозаседались?
Насупленный и мрачный, Костя зашагал в раздевалку. И не обернулся на призывы Генки Круглова:
— Подожди! Вместе пойдём.
Домой Костя шёл самой дальней дорогой. От огорчения. Брёл по деревянному тротуару, гнал ногой ледяшку и думал о своей горькой участи.
Тряпка он, недотёпа, и больше никто. Ну как это не суметь отказаться от того, чего делать ни за что не хочешь? Он не знает, как и подступиться-то к малышам.
Костя споткнулся о наледь и чуть не упал. Всё-таки удержался на ногах. Огляделся рассеянно.
Всё кругом белым-бело: деревья, крыши домов, тротуары, сугробы по обочинам. Заснеженный их городок будто потонул в тумане. Облака нависли — словно мягкое одеяло над головой. Часа четыре, а уже сумрачно. Кое-где окна — жёлтые, яркие заплатки на белесом фоне. Небо серое, и лишь в одной стороне разметалось зарево. Это — отсветы над заводом, сердцем их городка. Там кипит жизнь. Там, на заводе, отец…
