— А на следующий год, если не посрамлю вице-сержантскую честь, присвоят звание «вице-старшина».
— Да ну! — выдохнул Гурыба и вдруг закричал — Эх, вот здорово! Так это значит… — неожиданная мысль поразила его… — Это значит теперь тебя приветствовать надо? — с сомнением в голосе спросил он и выжидающе выдвинул вперед большую голову.
— Конечно… да разве вы понимаете приличия? — с сожалением промолвил Гербов.
— Понимаем! — возбужденно воскликнул Максим. — Вот увидишь! По коридору будешь идти, а и спрошу: «Товарищ вице-сержант, разрешите пройти вперед?»
— Ну, ну, посмотрим, — чувствуя какую-то приятную неловкость, ответил Гербов.
— Сенька, Сенька, Самсонов! — неожиданно закричал Гурыба, увидя на повороте коридора друга. — Ко мне! — И когда Самсонов подбежал, стал, захлебываясь, рассказывать ему, за что Семен получил такие погоны и как теперь к нему надо относиться.
— А я вам, ребята, ребус составил, — прервал его Гербов, протягивая лист бумаги. Они пару минут вертели ребус, но взгляд все время возвращался к золотистому ободку вокруг алого поля погон.
— Сема, спросил Гурыба, — а Володе Ковалеву присвоено?
Гербову неприятен был этот вопрос. Он знал, как переживал самолюбивый Ковалев, что не получил звания вице-сержанта. Володя имел пятерки почти по всем предметам, недавно за меткую стрельбу генерал вручил ему часы, Володина мишень с пробоинами висела в военном кабинете роты, и все же Ковалеву помешали вспыльчивость, несдержанность.
— Еще нет, — нахмурился Гербов, — но вскоре присвоят.
— Сема, — желая тоже удивить чем-нибудь его, сказал Самсонов, — а мы в отделении подсказывание поставили на научную почву. Может, вам пригодится…
Самсонов любил изъясняться витиевато, не всегда точно, понимая значение употребляемых слов. Гербов посмотрел с недоумением.
— Как это: подсказывание — на научной, почве?
— А так, — по обыкновению добродушно улыбаясь, начал объяснять Самсонов, — у нас в отделении есть группа «отвлекающая» и группа «подсказывающая». Отвлекающая…
— Знаете, друзья, — строго прервал Семен, — вы мне последнее время перестали нравиться… Вот ты, Сеня… — Самсонов невинно поднял белесые ресницы. — Вчера на прогулке плохо шел в строю.
— Понимаешь… — начал было Самсонов.
— Я видел! — оборвал его Гербов.
— Школьные привычки, — виновато вздохнул Самсонов, ожидая снисхождения, и потер тыльной частью ладони черное пятнышко на конце носа.
— Странные привычки, — нахмурился Семен. — И еще… у тебя пуговицы позеленели…
— Мела нет, — вступился было за Самсонова Гурыба, но умолк под взглядом Гербова.
— Ума не приложу, где мел достать, — подхватил версию друга Самсонов.
— Может быть, ты хочешь, чтобы я тебе сам пуговицы почистил? — без тени снисходительности спросил Семен.
— Я, Сема, почищу… Честное суворовское… — И белесые ресницы убедительно дрогнули.
— Сема, — вкрадчиво сказал Гурыба, — ты обещал научить нас играть в шахматы и пойти в кино…
— Как же я с вами пойду, если у вас двойки… на научной почве. — Гербов улыбнулся и ребята поняли, что полоса строгости прошла. Они наперебой стали уверять:
— Мы исправим…
— Печальный случай…
— Ну, смотрите, — смягчился Семен, — если до следующей субботы исправите, — он помолчал, подбирая веские слова, — как вице-сержант обещаю попросить разрешение у майора Тутукина пойти с вами в город.
— Ур-ра! — закричали Гурыба и Самсонов.
— Отставить крик! Только смотрите: каждый день проверять буду, как обещание выполняете.
— Выполним, — твердо сказал Самсонов.
— Мы тебе пончиков принесем, — с самыми благородными побуждениями пообещал Гурыба.
Гербов даже обиделся:
— Я вас своими угостить могу. А картину я тебе нарисовал, вечером дам, — обратился он к Самсонову.
— Дай сейчас!
— Нет, вечером…
— Ну, смотри ж… А мне мама письмо прислала, показать? — спросил Самсонов.
Он порылся в карманах среди бечевок, катушек и огрызков карандашей и протянул Гербову конверт.
— Ты где жил до училища? — спросил его Семен.
— Я из Константиновки… Меня мучает, Сема, вопрос — Константинополь, он не от нашей Константиновки название получил?
— Острый ум, — добродушно усмехнулся Гербов, — наверняка от вашей Константиновки. Ну, давай письмо, прочту, да мне в роту пора, мы через час идем в гости к курсантам артиллерийского училища.
* * *
… По замыслу капитана Боканова, заранее договорившегося с командованием артучилища, эта экскурсия должна была показать суворовцам образец идеального воинского порядка и чистоты. В гостях у артиллеристов все шло, как хотел Боканов. В сияющих чистотой спальнях дневальные так докладывали дежурному офицеру, что Пашков шепнул восхищенно Лыкову:
— Здо́рово!
— А порядок какой! — так же тихо ответил Лыков, оглядывая ряд заправленных коек. — Нам еще далеко до этого…
— А трудно придется, когда курсантами станем, — задумчиво пробормотал Пашков.
— Да, здесь не то, что у нас, детка, — зная, что Пашков заранее побаивается строгостей воинского режима, сказал Лыков.
Страстный почитатель строевой службы, Лыков старался запомнить все: как щелкают курсанты каблуками, поворачиваясь кругом; как, придерживая шашку на бедре, подбегают они к офицеру при оклике, как держат руку у шапки.
Мысленно Василий решил, что он тоже будет «припечатывать» подошвы, а, докладывая, приставляй, правую ногу к левой замедленно, словно приволакивая, получалось как-то особенно небрежно-молодцевато.
В артиллерийском парке его поразило равнение стволов и лафетов орудий, — казалось, только что сошедших с заводского конвейера, но уже украшенных боевыми звездами побед. Высокий худощавый лейтенант, со шпорами на слегка кривых ногах, провел суворовцев в конюшни. Здесь тоже царил порядок — желтел глинобитный пол, поблескивали термометры на столбах. Тишину нарушали кони мерным хрустом да перебиранием копыт. Лейтенант подошел к стройному красавцу, над которым висела дощечка с надписью «Строптивый», любовно погладил его черный, лакированный круп и попросил, обращаясь к Лыкову:
— Дайте, товарищ воспитанник, носовой платок, посмотрим, нет ли на конях пыли.
Лыков торопливо полез в карман, но тотчас смущенно спрятал платок не первой свежести.
…… Ну, ладно, — лейтенант сделал вид, что ничего не заметил. — Если у вас он далеко, я свой достану, — и офицер развернул белоснежный платок. — На каком коне проверим? — спросил он у Лыкова.
— На этом, — кивнул Василий на вороного, почему-то решив, что на нем скорее, чем на других, будет обнаружена пыль. Офицер несколько раз провел платком по крупу коня, но платок не утратил своей белизны.
Потом они пошли смотреть рубку лозы. День был холодный, ребята даже в шинелях поеживались, а курсанты и в гимнастерках, видно, не ощущали холода. Перегибая с коней то вправо, то влево гибкие тела, они точным взмахом сверкающего клинка срезали лозу, чуть подавшись вперед, брали высокие препятствия, красивой рысью проходили по кругу. Все тот же лейтенант, подъехав на коне к суворовцам, спросил с вежливой улыбкой:
— Не хочет ли кто-нибудь из вас показать умение верховой езды?
Это была обычная любезность хозяина, не рассчитанная на обязательное согласие гостей, скорее даже предусматривающая отказ. Но вперед смело шагнул Снопков, поднял вверх круглое лицо с широким, похожим на репку носом.
— Если разрешите… — Он немного пыжился, чтобы казаться взрослее и выше.
Рядом со Снопковым, подбадриваемые взглядами товарищей, стали — Лыков, Ковалев и Гербов. Все они были в училище на хорошем счету у преподавателя верховой езды капитана Зинченко и сейчас с замирающим сердцем ждали ответа, поглядывая то на лейтенанта, то просительно на Боканова.
Капитан заколебался. Ему и хотелось, чтобы они показали свою выучку, и было немного боязно, как бывает боязно отцу, увидевшему сына на высоком дереве и решившему, все же не окликать его. «Пусть лазит… смелее будет…»
Когда подвели четырех статных скакунов, ребята в первое мгновение немного оробели… В училище им приходилось иметь дело с флегматичными, покорными лошадками, невысокими и совсем домашними. Но ожидающе смотрели сотни глаз курсантов, секунда — и суворовцы вдели левый носок в стремя, взлет — и маленькие черные фигуры вросли в седла. Сначала они сделали пробежку по кругу. Впереди четверки, привстав по-казачьи на стременах, легко скакал Снопков. Лицо его раскраснелось, а глаза сияли от удовольствия. За ним, старательно припоминая наставления капитана Зинченко, шел тяжеловато Лыков, сдерживая грызущего удила лобастого коня.
Ковалев — тонкий и стройный — ехал, пожалуй, лучше всех. В его посадке чувствовалась небрежность будущего хорошего наездника.
