Педро журналы. Он не ошибся. Вот и чугунная ограда, и конфетная бумажка, застрявшая в решетке сквера. Это как раз то место! Но где же Педро?
Ну и глупый же он! Чего перепугался? Педро наверняка пошел его разыскивать. Ведь он задержался у кинотеатра. Конечно! Но время шло, а Педро все не появлялся. Может, он отошел с каким-нибудь покупателем разменять деньги? Нет, и это тоже вряд ли. Слишком уж долго его нет. Так где же он?
— Сеньор, скажите, пожалуйста, который сейчас час?
— Пять часов ровно.
Эстебан опустил голову. Он старался ни о чем не думать, чтобы не расплакаться. Нет, только не плакать. Ведь ему уже десять лет. Да, да, не восемь и не девять, а целых десять.
— Который час, сеньорита?
— Десять минут шестого, мальчик, — улыбнулась девушка.
Где же Педро? Куда он запропастился? Оставалось только ждать.
— Скажите, пожалуйста, который час?
— Четверть седьмого.
— Спасибо.
Что же это такое? Значит, Педро не придет?!
Вокруг Эстебана вспыхивали огни реклам, цветные вывески, витрины, надписи, указатели. Все они зажигались, мигали, гасли и снова загорались, словно ехидно подмигивали ему. А люди всё шли и шли мимо. Они куда-то опешили, торопились, все быстрее и быстрее. А Эстебан стоял неподвижно, прислонившись к ограде сквера, с кульком галет в руке, и все еще надеялся увидеть, наконец, своего нового друга. Он стоял молча, закусив губы, едва сдерживая слезы. Значит, Педро обманул его? Педро, его друг и компаньон в деле, украл у него оранжевую бумажку — десять солей. А может, деньги украл не Педро, а этот страшный непонятный город — чудовище с миллионом голов? Но ведь Педро тоже частица этого города? Разве не так? Эстебана все это уже не интересовало. Он отошел от стены, откусил кусок сухой галеты и медленно, словно во сне, побрел к трамваю…
Хосе Мариа Аргедас (Перу)
ЧУРИЛЬЯ
Лесные голуби слетались в асьенду [11] стаями, и от шума их крыльев гудела цинковая крыша хозяйского дома. А жаворонки прилетали в одиночку. Распластав крылья, они не спеша опускались на самые высокие ветви лукумо и там заводили свои трели.
Тогда мог отдохнуть от работы и маленький Сингу. Он забирался на большой желтый камень, лежавший против двери на кухню, и смотрел в ущелье, смотрел, как птицы летят на фруктовые деревья, как темнеет под вечер река.
От стремительности голубей у Сингу всегда щемило сердце, а жаворонки радовали его, их полету он откликался всей душой. К другим птицам Сингу был равнодушен. Жаворонки пели совсем рядом, на деревьях возле дома. Временами из глубины леса доносилось сладкое воркование голубей. Сингу верил, что от пения этих невидимых голубей в воздухе клубится темнота и приходит ночь; а вот песня жаворонка сияет, переливается, как свет, как зеркальный лучик. Сингу поудобнее усаживался на камне и задумывался. Почему вечером так хорошо видны цветущие ветки персиковых деревьев? Наверно, шум реки колышет деревья и помогает Сингу разглядеть каждый цветок, белый или розовый, и не только цветок, но и темные пятна на розовых лепестках.
Сингу смотрел на дорогу, которая вела к фруктовым садам, и вдруг увидел тощую рыжую собаку. Он увидел ее в тот момент, когда она свернула в мощеный переулок и направилась к хозяйскому дому. Пес шел, настороженно принюхиваясь, поджав хвост. Над его глазами, словно сдвинутые на лоб очки, светлели два круглых пятна.
У самого дома, прямо перед дверью на кухню, пес остановился и стал лизать землю в том месте, где кухарка вылила помои. Потом, подавшись назад всем телом и сильно вытянув худую шею, он принялся лакать воду из непросохшей лужицы. Внезапно что-то его встревожило, он весь напружинился, готовый отскочить в сторону при малейшей опасности. Бока его еще больше вдавились, костлявые ноги напряглись. Уши прильнули к голове, они были короткие, с темными кончиками.
Сингу не знал, как назвать рыжего пса. Он лихорадочно перебирал в памяти собачьи клички.
— Чурилья! [12] Конечно же, Чурилья! Ах ты, малыш, малышка, рыженький!
Пес не убежал, он только удивленно поднял голову и с опаской посмотрел на Сингу. А мальчик говорил с ним на кечуа [13], и голос его становился все ласковее и ласковее.
— Наконец-то ты нашел своего хозяина! Где же ты пропадал, в какой деревне? У кого?
Широко улыбаясь, Сингу сполз с камня. Пес не испугался и все так же пристально смотрел на мальчика. Глаза у него были светло-желтые, с едва намеченным темным ободком.
— А меня зовут Сингу. Я твой хозяин из другой жизни. Мы всегда были вместе… Ты мне лизал руки, а я давал тебе вволю свежего сыра и молока… Зачем же ты ушел от меня?
Сингу нырнул в дом, наспех плеснул в миску молока из хозяйского кувшина и вынес на улицу. Пес сидел на том же месте, по-прежнему растерянный и настороженный. Сингу поставил на землю миску с молоком.
Чурилья, вздрагивая, приблизился к миске. Он лакал молоко шумно, прикрыв глаза, подняв уши. Вокруг носа у него была такая же темная шерсть, как и на кончиках ушей. Сингу осторожно опустил обе ладони на голову собаки и замер, стараясь не шелохнуться. Пес на миг перестал вылизывать миску. Он тоже затаил дыхание, но потом решился допить все молоко. И тогда Сингу стал гладить его по голове.
Ни разу в жизни он не видел такого отощавшего зверя: ни боков, ни зада — одни косnи. «Может, этот пес провожал своего хозяина на тот свет и только теперь вернулся?» — подумал мальчик. Но если присмотреться к лапам и к животу — пес совсем молодой. А ведь только старые собаки знают, как отвести умерших во грехе хозяев на тот свет, где такая темень, что без собачьих глаз не сделаешь и шагу.
Сингу обнял Чурилью за шею. Над ними пролетали стаи лесных голубей, а порой сверкали крыльями маленькие жаворонки.
Какой теплый запах идет от собаки, какая нежная у нее шея и мордочка! Сингу почти забыл об этом. Если хозяин не позволит ему держать Чурилью в доме, он уйдет, убежит в какую-нибудь деревню, в какой-нибудь дом в горах, где бывают нужны пастухи. Никто теперь не разлучит его с другом, которого послал ему из Темного Ущелья сам господь бог. Чурилья, наверное, был его собакой в том далеком мире, откуда приходят дети. Сингу сказал ему так, чтобы не спугнуть его, но раз
