И я отправился в школу.
Утро было теплое, ничуть не хуже, чем вчерашний вечер, но день был самый обычный, рядовой. Никаких сюрпризов от него я не ждал.
И он начался, действительно, без сюрпризов.
А потом…
Во–первых, третий урок отменили. Но оставались еще четвертый и пятый!.. Учительница физики заболела, и у нас образовалось окно. Все помчались на улицу, резвиться на спортивной площадке, а я хотел было пойти в школьную библиотеку, посидеть там в тишине, почитать Аристотеля. Нравится мне образ его мышления!..
Но тут, во–вторых, ко мне с очень смущенным видом подошел Генка Хряпин.
— Слышь, Слава, дело есть… — сказал он, потупя взор и шмыгая носом. — Это… секретное… Пойдем, сядем вон там, у пальмы, поговорим…
У нас в школе стараниями Амалии Захаровны устроено много всяких уютных уголков. В них в больших кадках стоят настоящие, а не пластмассовые, пальмы, фикусы, а за ними — удобные диванчики. И если кому–то хочется посидеть на переменке в тишине, или посекретничать с кем–нибудь о чем–нибудь — к его услугам вот такой уголок.
В общем, сели мы с Хряпиным на диванчик, и он приступил к своему делу.
То есть попытался приступить, но только краснел и мекал что–то неразборчивое:
— Слава, это… Тут такое дело… В общем, это… Я давно хотел… Да только все никак… В общем, я вчера… Ну вот и думаю… Решил давно вчера к тебе подойти… Чтобы ты подошел… И сам сказал… А я вчера подумал… Чтобы ты подошел…
— Так, стоп! — прервал я его. — В таком духе мы продолжать не будем. Говори прямо, чего тебе надо?..
— Людку Карпухину!.. — вдруг брякнул Хряпин.
Я даже растерялся на мгновение.
— В каком это смысле?… — спросил я Генку осторожно.
А Генка вместо ответа шмыгнул носом и вдруг протянул мне какие–то листки.
— Вот, прочитай…
— Можно вслух?..
— Можно… — обреченно разрешил Генка. — Только не громко…
И я прочитал:
«Людмила!
Я сказать хочу,
Ты потому мне мила,
Что то, что я в других ищу,
Все есть в тебе, Людмила!
Людмила!
Я сказать могу,
Любовь — большая сила!..
И то, что я в других ищу,
Она в тебе открыла!..
Людмила!
Я всегда готов,
С тобой быть рядом где–то,
И ты найди немного слов
Для важного ответа!..»
Я ошеломленно посмотрел на Генку.
— Ты что, влюбился в Карпухину?..
Он вздохнул совсем обреченно, еще раз шмыгнул носом и кивнул головой.
— В самую красивую девочку нашего класса?..
Новый кивок и очередной шмыг носом.
— В девочку, которая выше тебя на полторы головы?.. Я имею в виду, в физическом смысле. А так она, конечно, такая же двоечница, как и ты!..
Новый кивок.
— Да уж, тут вы два сапога пара!..
Безутешный вздох.
— Только ты зря это, Генка!.. Она на тебя и не смотрит!.. С высоты своего роста она тебя не замечает!.. Хотя это, конечно, временно, ты же еще вырастешь, но все–таки…
Обреченный шмыг.
И тут я с еще большим ошеломлением увидел, что Генкины глаза подозрительно заблестели.
— Ну вот я поэтому и написал!.. — прошептал он, едва справляясь с нахлынувшими на него чувствами. — Там еще есть, на другом листке. Белые стихи…
— Белые?..
— Ну, да, без рифмы которые…
И я прочитал Генкины «белые» стихи:
«Людмила!
Если бы ты была цветочком, растущим на грядке, а я — облачком в небе, то, если бы наступила засуха, я бы пролился на тебя дождиком, весь, без остатка, чтобы ты могла расцвести в полную силу!.. Я бы всего себя для тебя не пожалел!..
Людмила!
Если бы ты была маленькой золотой рыбкой, а я — озером, где ты живешь, я вырастил бы для тебя вкусные и очень густые водоросли, чтобы тебе было где прятаться от рыб–хищников, и где бы ты могла спокойно питаться! Я бы хотел, чтобы тебе было всегда вкусно и безопасно среди меня!..
Людмила!
Если бы я был вселенной, я бы подарил тебе все звезды, которые у меня бы были, чтобы ты могла владеть ими и установить на всех планетных системах справедливый порядок! Я бы хотел, чтобы все в мире стало бы таким же красивым, как ты сама…»
— Это не стихи. — сказала я. — Это уже целая поэма!..
— Ты смеешься, да?.. — спросил Хряпин.
И по его щеке скатилась слеза!..
Он искренне страдал от нерезделенной любви!.. И еще, надо полагать, от жестокости окружающего мира, не способного правильно оценить его высоких чувств…
— Нет, Геннадий, я не смеюсь. — ответил я серьезно. — Даже и не думал смеяться!.. Стихи твои, конечно, требуют доработки, но зато в них есть что–то такое…
— Есть, да?!.. — обрадовался Генка.
— Конечно, есть! Но, ты ведь сам понимаешь… В соответствии с законами физиологии Карпухина тебя значильно переросла, хотя и старше всего на полгода. На полгода ведь, да?..
Хряпин кивнул.
А я продолжал:
— То есть она по своему физическому развитию уже почти что взрослая девушка. А ты еще мальчик!.. Сто лет назад ее бы уже замуж выдали, и все дела. А тебе еще расти и расти!..
Говоря это, я чувствовал себя совсем взрослым, мудрым человеком, а Хряпина — глупеньким таким несмышленышем.
И он с этим внутренне был согласен, судя по выражению его лица.
— Да и зачем тебе Карпухина?.. — добавил я. — У нее же ветер в голове!.. Немного подрастешь — влюбишься в другую. Без ветра. С умными мыслями и правильными поступками!..
— Не надо мне другую! — встрепенулся Хряпин. — И ветер в ней… в смысле, в ее голове пускай дует куда хочет!.. Зато она добрая. Она нежная. Она понимающая!..
— Карпухина — нежная и понимающая?! — удивился я. — Ну ты даешь!.. Никогда я в ней не замечал какой–то там нежности!.. И понимания тоже.
— Зато я замечаю. — заявил Хряпин. — В общем, это…Я тебя вот и прошу, передай ей эти стихи. Может быть, она увидит!.. Ну, в общем, это…
Я немного подумал, помахивая Хряпинскими стихами.
— Нет. — сказал я. — Стихи твои я ей передавать не буду.
— Не будешь?.. — вновь встрепенулся Хряпин.
И на этот раз в его глазах мелькнуло отчаяние.
Сам–то он никогда не посмеет подойти к Карпухиной со своей любовью!..
— Не буду. — повторил я. — Я сделаю лучше. То, что и надо сделать в этой ситуации!.. Лучше, знаешь ли, ужасный конец, чем ужас без конца!. Так что я сейчас приведу Карпухину к тебе. И ты сам передашь ей свои стихи!
— Ее саму?!.. Ко мне?!.. — завопил Хряпин. — Но… как же это… Как же я?..
— Как надо! На, держи свои стихи. Жди здесь! И не вздумай сбегать!..
Карпухину я нашел довольно быстро.
Она сидела на лужайке среди только что выросшей травы, озаренная ярким солнцем, и плела венок из подснежников. Я остановился неподалеку и стал за ней наблюдать.
Впервые я подумал, что, может быть, Хряпин и в самом деле прав?.. Очень уж привлекательно выглядела Карпухина с этим своим венком в руках. И еще я подумал о том, что Людка, в отличие от других девчонок нашего класса, почти всегда ходит в платьях или юбках и блузках. Джинсы и вообще штаны она носит редко.
И платья очень ей идут!..
Она в них выглядит очень… очень женственно. Если можно так сказать о девочке, нет, уже девушке четырнадцати лет!.. Платье замечательно обтягивало ее фигуру, подчеркивая все ее очень даже выдающиеся выпуклости, которым, я точно знаю, завидовали многие девчонки из нашего, да и других классов.
К тому же сейчас, со своим венком из желтых подснежников в руках, Карпухина была вылитый ангел!..
Ну, если и не ангел, то мадонна в юности.
Я представил Карпухину с голым младенцем на руках.
И понял, что младенец и Карпухина очень даже гармонируют!..
Я прокашлялся, отгоняя эту фантазию и привлекая к себе внимание.
— Карпухина! — строго позвал я. — Быстро иди сюда!..
«Мадонна» вздрогнула, едва не выронив венок, и взглянула на меня испуганно.
— Славочка, но ведь окно же!.. — заканючила он. — Я не хочу сейчас заниматься!.. И вообще, я сегодня все уроки сделала. И, это… я венок плету…
— Уже доплела! — сказала я. — Надевай на голову и пошли.
— Все–таки заниматься?.. — грустно вздохнула Карпухина, послушно надевая венок.
— Нет, не заниматься, успокойся. — утешил я ее. — Но есть тут одно дело…
Карпухина встала, отряхивая свое просто сшитое клетчатое платье с белым отложным воротником.
Хорошо, что я не Генка Хряпин, влюбленный в нее по самые уши!.. Потому что он сейчас потерял бы дар речи — так была прекрасна в своем изящном платье чуть выше колен, белых носочках и с венком на голове двоечница и потенциальная второгодница Людмила Карпухина!..
— За мной! — сказал я ей. И мы пошли к Хряпину.
Он сидел на прежнем месте, теребя в руках свои листочки со стихами.
