К концу перемены Саньке подбросили записку. Всего четыре строчки и те в стихах:
У очкарика и лохматика
Не идет немецкий и математика,
Потому что большое количество
В голове у них электричества.
Написала эти стихи, конечно, Капелька. Никто, кроме нее, стихов ни в пятом «А», ни в пятом «Б» не писал. После уроков Саньку вызвал директор.
С директором у Саньки были особые отношения, впрочем, как и со всеми преподавателями. Анна Елисеевна часто отправляла Горского в конец коридора в дальний кабинет с тяжелой черной дверью, которую надо было открывать за красивую ручку, изображающую какое-то животное с рожками. Она не верила, что директор наведет порядок в школе. Но регулярно посылала к нему провинившихся учеников, зная, что он больше всего любит именно этих мальчишек, и при этом злорадно думала: «Вот полюбуйтесь, Иван Константинович, на своего любимчика. Вы говорите, что именно из таких сорванцов и получаются настоящие люди, а практика показывает, что из них выходят хулиганы».
Санька открыл дверь и остановился нерешительно на пороге.
– Можно?
– А-а! Старый знакомый. Заходи, заходи. Ну, что опять натворил? Выкладывай, – строго сказал директор.
– Да что, Ванкстиныч, в самом-то деле…
Иван Константинович не улыбнулся, и глаза его были все такими же строгими, а голос суровым. И все-таки Санька почувствовал, что директор не очень сердится. И он с бесконечными подробностями и длинными отступлениями принялся рассказывать, как они с Зебриком нашли на самолетном кладбище динамку, как Круглый предал пятый «А» и как над ним простерлась справедливая рука возмездия в виде короткого замыкания, как ни с того ни с сего разозлилась Анна Елисеевна.
– А мы ведь не против нее операцию задумали, а против Круглого.
– Значит, целую операцию?
– Нет, не целую. Замкнули, и все. Это совсем не больно. Щекотно только, и все. Швака потом на себе пять раз замыкал и ничего.
– Так-таки и ничего?
– Больше ничего не было, Ванкстиныч, – горячо заверил Санька. – Честное пионерское!
– Да ведь вы урок сорвали.
– Ванкстиныч, да они у нее сами срываются, – с обидой сказал Санька и отвернулся к окну.
Иван Константинович вздохнул. Анна Елисеевна, конечно, знающий педагог, но очень одинокая женщина. И дома одинокая, и в учительской, и в классе. Педантичная, всегда чем-то недовольная, может, потому и одинокая. И дома, и в учительской, и в классе – любят людей веселых, изобретательных, а ей как раз этого не хватает. А знания есть. Может быть, все-таки забрать у нее пятиклассников и передать ей старшие классы? А Трофимчуку отдать это беспокойное хозяйство – пятые классы. А что если его и классным руководителем назначить в пятый «А»? Он с этими изобретателями быстро сойдется. Сам изобретатель.
Иван Константинович вылез из кресла и медленно подошел к окну, и они оба – директор и ученик – молча стали глядеть на школьный двор. Санька беспокойно переминался с ноги на ногу, пытаясь угадать, какое они с Зебриком и Швакой получат наказание. А Иван Константинович раздумывал, что ему делать с Санькой. Простить он этих мальчишек не мог: Анна Елисеевна последнее время стала хитрой. Она отрезала директору все пути к отступлению. Вот и теперь – Саньку послала в кабинет, а Шваку и Зебрика домой за родителями. Хочешь не хочешь, жди.
На пустынном школьном дворе неуютно пристроилась на буме девчонка в клетчатой рубашке. Не идет домой, наверное, этого сорванца ждет. Дружит с мальчишками на равных, часто приходит в школу в рубашке и штанах, и Анне Елисеевне никак не удается заставить ее надевать форму.
– Да что же это Зебриков не идет? – спохватился директор.
– Отца небось дома нет, – сказал Санька и старательно стал колупать подоконник. – Его отец очень занятый человек. У него очень много работы. Он, знаете, как работает? У-ух, как работает. Так, может, никто не работает.
Санька знал, что Зебрик и Швака и не собирались звать родителей. Швака не мог сказать своему отцу, потому что тот не стал бы разбираться, а схватил бы ремень и всыпал, а в школу все равно бы не пошел. А Зебрик боялся огорчить маму. Она, когда огорчается, не может играть на пианино. Руки у нее путаются.
– Придется тебе, Горский, – сказал Иван Константинович, – зайти к Зебриковым и к Смирновым и сказать, что я завтра сам к ним приду.
Директор хитровато опустил глаза. А Санька так и оторопел:
– Да что вы, Ванкстиныч, не надо, не надо!
– Почему же не надо?
– Да что вы, Ванкстиныч, будете утруждать себя. Там же на гору идти надо. Там же гора, – глаза у Саньки заблестели, оттого что он нашел удачную отговорку. – Там же гора, а у вас же сердце. Нет, Ванкстиныч, нельзя вам туда идти.
– Что ж, может быть, ты и прав, – посерьезнел директор. – У меня сердце, а у вас – гора. Так уж и быть – не пойду, буду беречь свое здоровье.
– Не пойдете?
– Только у меня ко всем вам просьба.
– Какая, Ванкстиныч?
– Не приносите больше свою электростанцию в школу. Хорошо?
– Ладно! – весело согласился Санька и, считая, что разговор окончен, бросился из кабинета.
Пробежав по коридору, Санька свернул на лестницу и одним духом влетел на пятый этаж, где перед чердачной дверью сегодня после уроков должны были состояться соревнования и где он надеялся найти Зебрика и Шваку. И точно, они были здесь. И Леночка Весник была здесь. Пятый «А» и пятый «Б» соревновались не только по металлолому, но и по жошке. Все три четверти чемпионом школы был Жорка Длинный из Леночкиного класса. Самый худой и самый длинный в классе, он однажды двести раз без передышки подбросил правой ногой меховой парашютик. Таким и оставался рекорд школы. Швака тоже претендовал на титул чемпиона и тогда поднял шум. Он заявил, что «решультат надо опротештовать», потому что в ботинок Длинного наверняка вмонтирован магнит, и жошка притягивается к ноге. Пришлось чемпиону разуваться. Авторитетная комиссия взяла ботинок и тщательно его исследовала. Он оказался самым обыкновенным, выпущенным фабрикой «Скороход». Рекорд признали действительным.
Сегодня Швака шел на побитие рекорда. И оба пятых класса почти в полном составе пришли посмотреть на состязание. Когда Санька появился на лестничной клетке перед чердачной дверью, Швака догнал уже до тридцати трех. Маленькая рыженькая жошка, сделанная из кусочка меха, отрезанного от старой шапки, и кусочка свинца, так и металась, так и металась от потолка к ноге. На это стоило посмотреть. Болельщики собрались не зря…
Тридцать четыре!
Тридцать пять!
Тридцать шесть!
Одной ногой!
Другой ногой!
Третьей ногой!
Четвертой!
Впрочем, третьей ноги Шваки не было, четвертой – тоже. Но создавалось впечатление, что у него много ног. Он ударял то левой, то правой, и жошка металась, как угорелая. А Швака вертел своей тыквообразной головой и, задыхаясь, считал: – Сто два!
– Сто три!
– Сто десять!
Леночка Весник смотрела за Швакой во все глаза. Санька подошел и стал рядом. Он всем своим видом показывал, что хочет помириться. Но Капелька презрительно передернула плечом, повернулась спиной и отошла на другое место. Санька этого не ожидал. Он почувствовал, как у него где-то в животе началось жжение, какое у него всегда появлялось, когда его сильно обижали.
Зебрик не мог оторвать глаз от жошки. Она подлетала к потолку – он задирал голову, она опускалась к ноге – он опускал голову. Но все-таки он заметил, что Санька уходит, и спросил:
– Сань, ты куда?
Но Санька ничего не ответил. Он с притворной веселостью бросил портфель в лестничный пролет и побежал вниз, стараясь добежать до первого этажа быстрее, чем упадут его книжки. Санька много раз это пробовал делать, и всегда неудачно. А сейчас с горя так бежал, что чуть не передогнал портфель.
Зебрик, обиженный, остался болеть. Все мальчишки из пятого «А» остались болеть. Все, кроме Саньки. Зебрик укоризненно посмотрел вслед. Убегал единственный человек, который мог во время соревнования подбодрить и дать несколько полезных советов. Санька в этой области не был виртуозом, но считался все же известным специалистом. Это он опроверг учителей и мам, которые говорили, что все играющие в жошку рано или поздно напрыгают себе грыжу. Многие ребята струсили. Тем более, что одного третьеклассника отправили с грыжей в больницу.
Санька достал медицинский справочник для фельдшеров и всем прочитал, отчего бывают грыжи. Потом он еще посоветовался с соседкой и сказал ребятам, что от игры в жошку укрепляются мускулы на ноге. Только и всего.
Вот какой нужный человек убегал.
На гладком школьном буме все еще сидела Сонька Козловская. Портфель с открытым замком валялся на земле. Позолоченная заходящим солнцем и взлохмаченная ветром Сонька казалась издали гордой и одинокой. На весь школьный двор она была одна. Она и еще – ветер… Он пытался вырвать книжки из открытого портфеля, налетал на акации, пригибал их к земле, а Козлик сидела на буме и спокойно болтала ногами.
