Клаузнер с ужасом смотрел на место разруба, затем осторожно взялся за рукоятку, высвободил лезвие и тихонько опустил топор на землю; он прикоснулся к краям раны, попытался даже сжать их; он все время приговаривал: «Дерево… о, дерево… извини меня… мне так жалко… все ведь зарастет… прекрасно зарастет…»
Какое-то время Клаузнер стоял, ухватившись руками за мощный ствол бука, затем резко повернулся и бросился вон из парка — через дорогу, сквозь калитку, пока не оказался снова в доме. Он подошел к телефону и, покопавшись в справочной книге, набрал номер и стал ждать. Крепко сжимая трубку правой рукой, он нетерпеливо постукивал по столу пальцами левой. Ему было слышно, как на другом конце провода раздается звонок, наконец щелкнуло и сонный мужской голос проговорил:
— Алло. Да.
— Доктор Скотт?
— Да, он самый.
— Доктор Скотт, вы должны приехать. Немедленно.
— Кто это говорит?
— Клаузнер. Вы помните, я рассказывал вам вчера вечером про свои эксперименты со звуком и о том, как бы мне хотелось…
— Да, да, конечно, но я не вполне понимаю, что случилось? Вы нездоровы?
— Нет, я не болен, но…
— Но сейчас ведь половина седьмого утра, — сказал доктор, — и вы звоните мне, хотя совершенно не больны.
— Пожалуйста, приходите. Только побыстрее. Я хочу, чтобы кто-нибудь это услышал. Я схожу от этого с ума! Я не могу в это поверить…
Доктор узнал отчаянные, почти истеричные нотки в голосе звонившего — точно такие же, как у тех, кто кричал в трубку: «Несчастье! Произошел несчастный случай! Пожалуйста, приезжайте побыстрее». Он медленно проговорил:
— Вы действительно хотите, чтобы я вот так встал из постели и приехал к вам?
— Да, сейчас. Пожалуйста, немедленно.
— Ну что ж, хорошо. Еду.
Клаузнер сел рядом с телефоном и стал ждать. Он пытался вспомнить, как звучал тот вопль, который издавало дерево, но никак не мог. Единственное, что всплывало в памяти, так это само неистовое страдание, заполнившее звук и заставившее его самого пережить паралич ужаса. Он попытался представить себе, какой звук издаст человек, если его прикуют к земле и станут умышленно каким-нибудь маленьким острым предметом протыкать ему ногу, вонзая лезвие глубоко в плоть, раздирая ее. Верно, получится нечто похожее? Впрочем, нет. Будет совсем другой звук. Крик дерева был страшнее любого человеческого именно из-за своей пугающей, неодушевленно-ровной структуры. Клаузнер стал думать о других живых существах, и в памяти сразу же всплыло пшеничное поле с тесными рядами желтых и живых колосьев, по которым движется косилка…
Пятьсот стеблей в секунду, каждую секунду! О, Боже, какой же должен стоять крик! Пятьсот пшеничных колосьев, кричащих одновременно… И каждую секунду срезаются новые пятьсот колосьев, которые тоже кричат… Нет, подумал он, я не хочу идти со своей машиной на пшеничное поле. После этого я никогда не стану есть хлеб. Но как быть с помидорами, капустой, морковью и луком? А с яблоками? Нет, с яблоками как раз все в порядке. Вызрев, они сами падают на землю. С ними все в порядке, если дать им вызреть и дождаться, когда они упадут на землю, а не срывать с ветвей. Но только не овощи. Только не картошка, например. И помидор тоже обязательно будет кричать, и морковь, и лук, и капуста…
Звякнула щеколда калитки. Клаузнер вскочил и, выбежав наружу, увидел высокую фигуру доктора, идущего по тропинке с маленьким черным чемоданчиком в руке.
— Итак, — спросил доктор, — что же нас беспокоит?
— Пойдемте со мной, доктор. Я хочу, чтобы вы услышали это. Я позвал вас потому, что вы единственный, кому я обо всем рассказал. Это там, в парке, у дороги. Ведь вы пойдете со мной?
Доктор внимательно посмотрел на Клаузнера. Тот показался ему уже более спокойным, никаких признаков помешательства или истерики, просто возбужден и встревожен.
Они пошли по дороге в парк, и Клаузнер подвел его к большому буку; у самого ствола стоял длинный, черный, похожий на гроб ящик, рядом лежал топор.
— Зачем вы принесли его сюда? — спросил доктор.
— Мне нужно было дерево. В саду нет больших деревьев.
— А топор зачем?
— Сейчас вы все узнаете. Только, пожалуйста, наденьте эти наушники. И слушайте. Слушайте внимательно, а потом скажите, что именно вы услышали. Я хочу окончательно убедиться…
Доктор улыбнулся, взял наушники и надел их. Клаузнер наклонился и щелкнул тумблером на панели машины; затем взял топор и встал, широко расставив ноги и готовый к замаху. На какое-то мгновение он застыл.
— Слышите хоть что-нибудь? — спросил он доктора.
— Простите, что?
— Слышите вы что-нибудь?
— Гул какой-то.
Стоя с топором в руках, Клаузнер настраивал себя на замах, но мысль о мучительном крике дерева снова и снова удерживала его.
— Чего вы ждете? — спросил доктор.
— Ничего, — ответил Клаузнер; он поднял топор и занес его над головой. И вдруг ему показалось… он готов был поклясться, что почувствовал… как задвигалась земля у него под ногами. Он ощутил слабое смещение почвы, словно корни дерева шевельнулись в глубине, но было уже слишком поздно что-то менять — топор ударил по дереву, лезвие глубоко вошло в его плоть. В тот же самый момент где-то высоко в кроне, раздался треск рвущейся древесины, затем шелест трущейся листвы… Оба подняли головы и доктор закричал:
— Осторожнее! Бегите! Быстрее бегите!
Доктор сорвал наушники и быстро отбежал в сторону, тогда как Клаузнер словно завороженный продолжал стоять и смотреть на большую, почти двадцатиметровую ветвь, медленно клонившуюся вниз; она со скрежетом расщеплялась в самом толстом своем месте, — на стыке со стволом. Наконец ветвь с грохотом рухнула вниз, и Клаузнеру удалось отскочить в сторону лишь в самый последний момент. Ветвь упала прямо на аппарат, разнося его на куски.
— Боже праведный! — воскликнул доктор, когда подбежал к Клаузнеру. — Ведь так близко! Я думал, что попала в вас!
Клаузнер смотрел на дерево. Его большая голова склонилась набок, а гладкое белое лицо было искажено ужасом. Он медленно подошел к дереву и осторожно высвободил лезвие топора из ствола.
— Вы слышали это? — спросил он, поворачиваясь к доктору. Голос его едва звучал.
Доктор никак не мог отдышаться от всех этих прыжков и возбуждения. «Что именно?»
— В наушниках. Вы слышали что-нибудь в тот момент, когда топор вонзился в дерево?
Доктор поскреб ладонью затылок.
— Ну, — промолвил он, — в сущности… — он замолчал, нахмурился и прикусил нижнюю губу. — Нет, я не уверен, никак не уверен. Мне кажется, что через секунду после вашего удара наушников на мне уже не было…
— Да, да, но что же вы все-таки слышали?
— Я не знаю, — сказал доктор. — Не знаю, что я слышал. Может, это был треск ломаемой ветки. — Он говорил быстро, несколько раздраженно.
— И какой это был звук? — Клаузнер чуть подался вперед, глядя на доктора в упор. — На что именно он был похож?
— О, дьявол! — воскликнул доктор. — Я и правда не знаю. В тот момент меня больше заботило как бы поскорее убраться оттуда. Давайте оставим это.
— Доктор Скотт, на что же именно походил тот звук?
— Но ради Бога, как я могу вам это сказать, когда на меня валилась чуть ли не половина дерева, и мне нужно было уносить ноги, спасая свою жизнь? — Сейчас доктор уже определенно нервничал, и Клаузнер почувствовал это. Он стоял неподвижно и молча глядел на доктора по крайней мере с полминуты. Доктор переступил с ноги на ногу, пожал плечами и уже наполовину повернулся, чтобы уйти. «Что ж, — сказал он, — нам, пожалуй, лучше возвращаться».
— Взгляните, — проговорил маленький человечек, и его гладкое белое лицо неожиданно залилось краской. — Вот здесь, — сказал он. Наложите сюда швы. — Клаузнер указал на место разрубка. — Вы быстро наложите сюда швы.
— Не говорите глупости, — бросил доктор.
— Вы сделаете то, что я вам сказал. Вы зашьете рану, — Клаузнер сжимал рукоятку топора, голос его звучал мягко, но как-то странно, почти угрожающе.
— Не глупите, — повторил доктор. — Я не могу наложить швы на дерево. Пойдемте, нам пора возвращаться.
— Значит, вы не можете наложить швы на дерево?
— Ну, конечно же, нет.
— А йод у вас в чемоданчике есть?
— А если и так?
— Тогда вы смажете рану йодом. Конечно, жечь будет, но тут уж ничего не попишешь.
— Послушайте, — проговорил доктор, вновь поворачиваясь, чтобы уйти. — Давайте не будем делать глупости. Давайте вернемся в дом, а потом…
— Смажьте рану йодом.
Доктор заколебался. Он видел, как напряглись руки Клаузнера, сжимавшие топор. Самым лучшим выходом в сложившейся ситуации, понимал он, было бы как можно скорее обратиться в бегство, но именно этого он никак не собирался делать.
— Хорошо, — согласился он, — я смажу рану йодом.
