И покраснела. Какой уж тут жених? Глупо как сказала.
— Мне твой Сашка приснился, — ответила Ада. — И знаешь, будто он тебя поцеловал, а я плачу, плачу… — и засмеялась, как взрослая.
А чего смеяться? Он всего года на четыре младше ее и такой красавец — понятно, заплачешь.
— Знаешь, Ад… Он вот когда с гитарой вчера вечером приходил к сосне, ну, на скамеечку, — так посмотрел на меня! А потом говорит тихонько: «Спеть тебе песенку?» А я прямо покраснела вся, хорошо, что темно было. «Спой, говорю, я песни вообще люблю». А он: «Ну, если вообще, я не буду». Дура я, дура, потом прямо заснуть не могла, все думала: какую бы он спел?
— «Хэпи шейх» спел бы, — улыбнулась Ада.
Конечно, ей больше ничего не остается, как ехидничать. Не надо бы ей говорить ничего. А кому говорить? Все девчонки в этом году повлюблялись в Сашку. Особенно Нина.
Нина красивая. А нравится ему Света. Да, да-да! И, значит, Света красивей всех!
Просто где вспыхнул сердечный накал,
Разом кончается правда зеркал.
И вспомнила, как там дальше:
Просто весь мир озаряется там
Радужным, синим, зеленым.
И лгут зеркала.
Не верь зеркалам,
А верь лишь глазам влюбленным.
Вот это стихи! И почему Аде не нравятся?
А мимо забора — жжж, жжж! — накручивает педалями Сашка.
Света быстро одевается, приглаживает недавно остриженные волосы, делает несколько кругов перед зеркалом (нет, хороша, очень даже ладная девочка!), оглядывается, нет ли поблизости деда, и выбегает на дорожку, к забору.
— Эй, хэпи шейх! — кричит она.
Саша замедляет свой полет, легко, как с коня, соскакивает с велосипеда.
— Познакомь с сестрой, — говорит он.
— Ты же видел вчера, — смеется Света (зубы у Светланы хороши, особенно два верхних, с прорежинкой).
— Да ведь ты нас не познакомила!
Света смотрит и, как тогда перед зеркалом, приспускает ресницы.
— Ну что ж, если это твой вкус…
Саша храбро идет по дорожке между кустами дурманного жасмина и ведет за рога велосипед. Приваливает его к террасе.
— Знакомьтесь, — говорит Света. — Это Саша, а это Ада, моя сестра.
Ада встает, делает короткий шажок больной ногой и, как взрослая, оглядывает Сашку. Оценила, улыбнулась глазищами, подала широкую руку. Она не выше Светы, но шире, и это, конечно, не так уж красиво.
— Здравствуй, Саша, — говорит она. — А ты мне сегодня приснился.
— Молчи, молчи! — кричит Света и прикладывает к щекам руки (узкие кисти, пальцы длинные, ногти красиво подстрижены).
Ада глядит на Сашку в упор, и вдруг кожа его шеи, щек, лба розовеет. Света даже руки с лица сбросила. Показалось? Вот сходит розовость. А может, ее и не было? Сашка усаживается, кладет грязные руки на стол, потом снимает.
— Твой дед, — говорит он Свете, — велит под страхом смерти всему третьему поколению расставлять столы для дружеского чая стариков. — И поясняет Аде: — У нас тут как дом с надстройкой. А третье поколение — это мы, я вот, Светка…
— А нас пустят? — радуется Светлана.
— Наверное.
— Потанцуем! А, Сашка?
— Я хочу Аду пригласить.
Света замирает. Не видел он, что ли?
— Я не танцую, — спокойно говорит Ада и тянется к отцову портсигару. — У меня нога больная. После полиомиелита. — И достает сигарету и — вот чудеса! — закуривает.
— Ты разве куришь? — переходит на шепот Света.
— Да. Изредка. — И к Сашке: — Не хочешь?
И Сашка прикуривает от Адиной спички, и они сидят, как взрослые, курят (хорошо, что дед ушел!) и глядят друг на друга, и Ада говорит (вот нахалка!):
— Ты и правда красивый мальчик.
Сашка уже не краснеет.
А Света сидит, как дурочка на чужих именинах. Потом спохватывается.
— Саша, — говорит она, — покатаемся на велосипедах?
— Не могу, — отвечает он, не глядя. — Мне еще в магазин велели.
— Вот что, ребятки… — Ада ставит локти на стол, так по-хозяйски ставит, и в широкие ладони тяжело кладет голову. — У вас тут лес есть?
— Муровый, — говорит Саша. — А что? За грибами?
— Нет, мне надо птиц послушать. Я ведь биолог.
— Ну и что? Зачем вам… зачем тебе птицы?
— Мне надо знать, кто как поет. То есть я знаю, конечно, но надо научиться легко отличать. Я орнитологом буду.
— Звери лучше, — серьезно говорит Саша. — Много лучше.
Света не видела его таким серьезным — с ней он все смеется.
— Одинаково, — отвечает Ада. — Вот ты знаешь, например, как летают журавли? Они летят целый день, а к ночи устают и опускаются на землю. И сразу засыпают. Не спит один только дежурный. Один-одинешенек длинный журавль стоит, поджав лапу. А сон его клонит. И чтобы не поддаться, он в лапу камешек берет. Сон разожмет ему пальцы, — он выронит камешек. А выронит — проснется.
— У нас на участке гнездо есть, — сказал Саша. — Не знаю, какой птицы. Я подошел, а она не слетает. Глядит вот так… вот как Светка!
Света поднялась со стула, вышла. А Саша даже не обратил внимания. Из соседней комнаты голос его — как жужжание шмеля. Потом они засмеялись — Сашка и Ада. Потом пошли с террасы.
Света подбежала к окну. Они стояли за забором. Он хотел подсадить Аду на багажник, но Ада не села, и они пошли по дорожке.
И велосипед шел рядом третьим лишним.
Саша всегда замечал, что со старшими легче. Даже эта Ада — ну намного ли старше? — а с ней совсем по-другому, чем со Светкой. Спокойно. Она сама ведет. Нет, то есть к лесу ведет он, конечно, потому что она просто не знает, а вот разговор, что ли… Даже не разговор, а вот как им относиться друг к другу. Тон какой-то, нотку, что ли. Во! Тональность. Он не раз слышал в музыкальной школе, что композитор не случайно пишет пьесу в си бемоль миноре, например. Играть труднее, а зато в другой тональности не прозвучит. Ада тоже взяла сложную тональность: что вроде они и друзья, и Саша ей нравится, и она все же считает его маленьким, но говорит, как с равным… Нет, Сашка ничего так не думал, но обострившимся вдруг чутьем угадывал эти впервые за жизнь сложные оттенки и слушал их. Как на хорошем концерте, на которые он почему-то (ленив, что ли?) очень редко ходил.
— Тебе в магазин надо, — сказала Ада, когда они дошли до леса. — Поезжай.
— Не надо мне.
— Ты же сказал.
— Я наврал.
— Зачем врать по пустякам? — удивилась Ада.
— А я не по пустякам. Мне не хотелось уходить.
Саше никогда еще так легко не говорилось и не дышалось. И деревья никогда не проступали так ярко из солнечных лучей. Ада трогала загорелыми пальцами кору сосны или березы, и Саша видел тогда — она хороша, это кора, живая.
Они вышли к перелеску, где стояли низенькие, в полроста человеческих, елки. Сухие, тонкие ветки их, похожие на паутину, тянулись в горячем воздухе, подсвеченном красным. И Саша удивился этому подсвету. Не замечал до Ады.
Дальше шла хоженая-перехоженая с детства поляна с красными листьями земляники. А посредине — пень корнями наружу.
— Царит, — сказала про него Ада.
И верно — он был как нос на лице.
— У Светки есть игра, — сказал Саша. — На внимание. Поглядеть на человека, а потом сразу припомнить, какие у пего глаза, нос, рот. Или — какие вещи в комнате.
— Ну? — не поняла Ада.
— Я почему-то не видел никогда, какие бывают деревья. Что у сосны другие ветки, чем у ели, и вся посадка, что ли, другая. А ты видела?
Ада засмеялась и ничего не сказала, и Саша подумал, что это она наколдовала ему такое зрение. Только сознаться не хочет.
— А какие у меня глаза? — спросила Ада. — Какого цвета?
Саша глянул и мысленно отшатнулся от света их поверх темноты. И не разглядел, конечно. Он больше увидел все лицо без улыбки, с широкими губами и широкими ноздрями, и темные завитки возле ушей.
Он тогда нагнулся, чтобы сорвать лесной колокольчик и отдать Аде, но забыл отдать и держал перед собой его шуршащую, выгоревшую до белизны шапочку.
Птицы молчали от жары, и рукам было жарко на руле велосипеда.
— Стоп! — шепотом крикнула Ада и схватила его за плечо.
Прямо на дорожке сидела белка. Ярко-рыжая шкурка ее светилась на солнце, а серый хвост прозрачно просвечивался воздухом. Белка глядела на людей без удивления и страха, а наглядевшись, поднесла к мордочке желтые лапы, и в них была зеленая сосновая шишка. Обглодала ее быстро-быстро, бросила белый свежий стерженек и только тогда не спеша, как кошка, побежала по теплой тропе, а потом свернула. И осталась добрая благодарность, что не испугалась и поела вот тут, прямо на глазах, и ушла спокойно, без суеты. А чего? Почему надо не верить?
Белка ушла, а рука Ады еще была на Сашином плече, и он боялся, что она заметит, что он это заметил, и стоял, забыв выдохнуть, и слышал, как бьет током от этой руки.
