«Слишком легко все обошлось! Слишком легко!» — твердил он, готовый в любую секунду броситься на землю и откатиться в сторону, открыв ответный огонь. Часового у крыльца не было, и это еще больше насторожило его. Он резко свернул и притаился за стволом старой секвойи, проверяя, нет ли слежки. Его никто не преследовал.
«Слишком легко!» — повторил он, вспоминая жесткий взгляд начальника...
Нет! Ничего не получалось! Сейчас он играл в Криса, а обычно, стоило ему только захотеть, он становился им. Неужели все из-за того, что начальник на минуту показался ему печальным и растерянным, будто Генка сказал что-то жестокое и несправедливое, а потом стал до обидного равнодушным? Да какое ему дело до этого начальника? Пусть пылит по лагерю своими солдатскими ботинками, наводит дисциплину, проводит мероприятия, строчит отчеты. Плевать он на него хотел!
Генка и вправду плюнул, по-крисовски, вбок, через дырку в зубах, но такой шикарный всегда плевок почему-то не получился, и Генка, вытирая щеку, оглянулся: не видел ли кто, как он обслюнявился, словно грудной младенец. И чего, собственно, он завелся? Человек с дочкой поговорил. Смешно даже! Генка нехотя оскалился, изображая неотразимую улыбку Криса, но лицо его оставалось мрачным.
Отца Генка не помнил. Но какой-то след в его памяти он все-таки оставил, потому что всех приходящих в дом мужчин Генка называл папами. Мать краснела, злилась, смеялась, плакала, кричала, что у них нет отца, но Генка упрямо стоял на своем. Когда стал постарше, остро завидовал сверстникам во дворе, слушая их рассказы о походах с отцами в цирк или на рыбалку. Если кто-нибудь из мальчишек, невыспавшийся и мрачный после ночных скитаний по соседям, повторял материнские, сказанные в гневе и отчаянии, слова: «Сдох бы он, что ли, скорей, алкоголик проклятый!» — Генка не верил ему и думал о том, что пусть алкоголик, пусть безрукий, безногий, слепой, но отец. Потом привык. В школе он был не один такой, а мать кормила и одевала его, давала деньги на кино и мороженое.
Генке иногда даже казалось, что жизнь вдвоем с матерью имеет свои неоспоримые преимущества. Ее легко можно было уговорить не обращать снимания на кляузы учителей: «Придираются, мам!» В гневе она была отходчива и после редких вспышек, виновато пряча глаза, старалась всячески вернуть Генкино расположение. Правда, она не разделяла его непомерного увлечения футболом и кино, но не особенно ругала за это, а когда в доме появился дешевенький телевизор, сама просиживала перед ним целые вечера, переживая за симпатичного майора Вихря и заливаясь смехом над приключениями Шурика. В общем, все было нормально. Теперь же жизнь опять становилась сложной и непонятной. Он все чаще и чаще стал думать об отце.
Раньше, когда мать приходила с работы, за поздним обедом он обстоятельно, с мельчайшими подробностями рассказывал ей о прожитом длинном дне. О том, как он пробил прямо в правый верхний угол и длинный Борька Шрагге, вратарь, даже не пытался дотянуться до мяча, а только развел руками в драных перчатках: вот, мол, дает!
Мать рассеянно слушала, кивала и все допытывалась, как дела в школе, но Генка отмахивался и, давясь супом, уже пересказывал фильм, па который они ходили после футбола. Картина называлась «Великолепная семерка», и Генка тогда даже не подозревал, что отныне вся его дальнейшая жизнь будет бесконечным повторением этой захватывающей истории.
Он смотрел эту картину двенадцать раз! Когда она сошла с экранов центральных кинотеатров, Генка ловил ее на окраинах, гонялся за ней по пригородам. Он знал ее наизусть. Перед сном, лежа с закрытыми глазами, он мысленно прокручивал фильм с любого эпизода, где действовал главный герой — Крис. Он стал подражать ему в походке, завел техасы с кожаным широким поясом, хотел побрить наголо голову, но мать не разрешила. Появились другие фильмы. Все мальчишки сих улицы переболели «Фантомасом», а Генка остался верен своему герою. Но сам он переменился. Теперь на вопросы матери, как прошел день, Генка отмалчивался или односложно отвечал: «Нормально!» Не мог же он ей рассказать о том, что пробовал курить и что ему нравится Катька Шарова, а портфель ее носит после школы длинный Борька.
Он ловил себя на том, что жадно вглядывается в лица мужчин на улицах, ища в них сходство с собой. Или, уже не ища никакого сходства, шел за приглянувшимся ему чем-то человеком и думал о том, как было бы здорово, если бы человек этот вдруг оказался его отцом.
Когда мать, нагруженная кульками и авоськами, приходила с работы и хлопотала на кухне у плиты, и позже, за обеденным столом, где она, уставшая и перехотевшая есть, подкладывала ему на тарелку кусочки повкусней, Генка оценивающе, словно чужой, незаметно оглядывал ее и, стыдясь, думал: понравилась бы она тому человеку и мог бы он, когда-то давно, встретиться с ней и стать его отцом,
Потом все проходило, и жизнь становилась легкой и беззаботной. И вот теперь опять! Этот начальник. Да еще история с плафонами. Генка поморщился и загадал: если Олька сидит на прежнем месте и ждет его, все будет хорошо. Но Ольки на берегу не было, а у березы нетерпеливо топтался Серега Коновалов.
— Полный провал! — закричал он еще издали. — Вот такая дыра!
— Где дыра? — уставился на него недоумевающий Генка. — Ты что, Конь? Заболел?
— Не... — помотал головой Конь. — Я здоровый. Жарко только очень! — И, приплясывая от возбуждения, затараторил: — Сидим в землянке, да? Вдруг — раз! Кто-то на голову проваливается! Думали, медведь, да? А это какой-то очкарик!
— Какой очкарик? — встревожился Генка. — Из лагеря?
— Не... — успокоил его Конь. — Чужой.
— Плафоны видел?
— Ага! — кивнул Конь. — Он как на нас свалился, мы их сразу в другой угол перетащили. На всякий случай!
— Гениальная мысль! — разозлился Генка.
— Так он не из лагеря! — оправдывался Конь. — Не видел он абажуров, да?
— Где он?
— У землянки сидит, — ответил Конь и заржал. — Нога у него подвернулась, когда проваливался!
— И что смешного? — прищурился Генка.
— Дак он длинный, как жирафа, да? — охотно объяснил Конь. — Ему в землянке не разогнуться! Стоит на одной ноге — и голова набок. Жирафа форменная!
— Сам ты жирафа! — уже беззлобно усмехнулся Генка и выхватил деревянный кольт. — За мной!..
Теперь он опять стал Крисом! Генка почувствовал это по тому, как тяжело легла на ладонь шершавая рукоятка самодельного кольта. Это была уже не деревяшка, а вороненая сталь. И легкость левой руки, в которой он держал поводья, и прямая спина, и напружиненные ноги, сжимавшие круп верного скакуна, — все говорило о том, что он Крис!
...Саванна сама стелилась под ноги лошадей, и ковбои словно летели над землей в легком сумраке наступающего вечера. У зарослей дрока они соскользнули с седел и бесшумно пробрались сквозь цепкие кусты к заброшенной гасиенде. Незнакомец сидел у входа. «Руки!» — послышалось из темноты, и в спину его уперлось дуло кольта...
Вениамина подвело первое место в студенческих соревнованиях но ориентации. Сойдя с электрички, он не пошел на автобус, а решил двинуть напрямик через лес, определяясь по карте и компасу. Он был уже почти у цели, но черт его дернул взобраться на этот невинный с виду бугорок. Крыша землянки держалась на честном слове, и Вениамин провалился прямо на головы каких-то мальчишек. Определился, называется! Мальчишки сначала возились со стеклянной арматурой, потом одни из них исчез, а второй ни на шаг не отходил от него, будто караулил. Скоро станет совсем темно, а нога все пухнет и пухнет! Вениамин стянул через голову рубаху и принялся перетягивать щиколотку. Затрещали сухие ветки. Кто-то продирался сквозь малинник. Вениамин обернулся и увидел мальчишку с деревянным пистолетом. Дуло пистолета было направлено ему в спину.
— Руки! — сказал мальчишка.
Вениамин поднял руку, приветственно помахал мальчишке и стал затягивать узел на повязке.
— Руки вверх! — повторил мальчишка.
— Ты разведчик или ковбой? — спросил Вениамин, с силой нажимая пяткой на землю и болезненно морщась.
— Ковбой... — растерялся мальчишка. — А что?
— Да так... — усмехнулся Вениамин. — Где же твое стадо?
— Какое еще стадо? — нахмурился мальчишка и оглянулся.
Из кустов выглядывало шесть недоуменных физиономий.
— Это мы, что ли, стадо? — угрожающе спросил Тяпа и шагнул к нахальному очкарику.
— Спокойно, Билл! — предостерег Генка.
— О! Билл?! — преувеличенно изумился очкарик. — Разрешите представиться: Вениамин.
— Витамин? — ухмыльнулся Тяпа.
— Можно и так! — засмеялся очкарик. — Но лучше — Веня. Кто такие ковбои — знаете?
— Мы сами ковбои! — отмахнулся Тяпа.
— А все-таки?
— Благородные люди, — застенчиво сказал Шурик.
