При этом хозяин кричал:
— Черти, на кого вы лаете!..
Впрочем, самого хозяина Пушок считал ничуть не умнее его собак.
Хозяин был толст, учён, много говорил и для чего-то собирался разводить в большой яме, вырытой под горой, карасей и раков.
Но Пушок-то хорошо знал, что караси живут в реке и достать их оттуда трудно. Знал он ещё, что ходить по росе рано утром в погреб очень неприятно, хотя как раз в это время там можно кое-чем поживиться. Знал он также и то, что когда хозяйка начинает точить ножи о плиту, нужно бежать на кухню.
Словом, Пушок много знал, и казалось, что после долгой весны, проведённой им в деревне, ничто в жизни не может удивить его.
Всё же два предмета, привезённые нами на дачу, несколько заинтересовали Пушка. Один, похожий на ящик, был очень тяжёлый и дорогой. Его поставили у стены и сказали детям:
— Зря не барабаньте.
Пушок, которому ничего не сказали, вспрыгнул на ящик и прошёлся по его крышке взад и вперёд. Она была покрыта чёрным лаком и блестела, как пруд.
Поэтому Пушок после каждого шага высоко поднимал лапы и тряс ими, словно ходил по лужам.
Другой предмет был лёгкий и показался Пушку простым серым камнем. Принёс его мальчик в красном галстуке и осторожно положил на балкон, в угол, затем поставил перед камнем блюдце с молоком.
Пушок, лёжа на своём мешке, с минуту неподвижно смотрел на мальчика, показавшегося ему таким же глупым, как хозяин и его собаки. Кормить камень молоком! Пушок подождал немного, пока мальчик уйдёт, потом встал, подошёл к блюдцу и начал лакать молоко, не обращая внимания на камень.
И, пожалуй, из этого не вышло бы никакой истории, если бы Пушок в тот момент не услышал, что хозяйка на кухне точит ножи.
Пушок со всех ног бросился туда и поспел как раз вовремя. Хозяйка готовила на обед котлеты и вырезала из мяса жилки и болонь.
Поев жилок и болони, Пушок вернулся к себе на балкон, чтобы долакать молоко. Но блюдечко было уже пусто, а камень лежал на подстилке, где обычно после обеда спал Пушок. Всё это было весьма досадно. Но что поделаешь! Потягиваясь всем телом, Пушок подошёл к камню и, зевнув, сел рядом. Он решил поспать.
Глаза его, синие, как у всех ангорских котов, стали совсем узенькими. Он недовольно покосился на камень, занявший его место на подстилке, и зевнул ещё раз.
И вдруг камень тронулся и пошёл. Пушок вскочил на ноги. Сон его мгновенно пропал. Он зашипел, стал круглым, точно его надули воздухом. А камень всё двигался прямо на Пушка. Тогда Пушок закричал от ужаса. Он подскочил вверх метра на два, перевернулся и упал на перила балкона. С перил, перемахнув через балкон, он ворвался в комнату и забился под кровать.
И даже через час, когда Пушок вылез из-под кровати, лапы у него всё ещё дрожали и сердце билось так сильно, что мне пришлось дать ему несколько капель валерианки. От валерианки он опьянел немного и уже не мог вспомнить, было ли это на самом деле или только показалось ему, будто он видел у камня серую змеиную голову и четыре лапы.
Однако на балкон Пушок больше не пошёл. Весь вечер он просидел со мной в комнате.
Он не отходил от меня. Я не шевелился. После долгой охоты по лесам и болотам я устал и теперь сидел на табурете неподвижно, вытянув ноги.
Так же неподвижно сидел на полу возле меня и Пушок. Он задумчиво смотрел на мои сапоги.
Случайно я двинул ногой.
Пушок фыркнул и отскочил: мой пыльный, высохший, будто каменный сапог он принял за черепаху.
Я двинул ногой ещё раз. Пушок весь изогнулся, и даже на животе его шерсть встала дыбом.
Когда же я двинул ногой в третий раз, Пушок от страха вскочил на пианино, на клавиши.
И тотчас же звон раздался из-под его лап. Пушок, дрожа, сделал несколько шагов — звон усилился, будто тысячи ос гудели над его головой. Он поджал одну лапу, потом другую, тряхнул ею, словно желая сбросить с неё этот звук, но гудение не прекращалось. Он пополз на животе. Теперь уже гром беспрерывно потрясал его тело. Гром полз вместе с Пушком, всё возрастая. Тогда Пушок посмотрел на меня. В его глазах было отчаяние, страх, мольба о помощи. Я рассмеялся. Он жалобно мяукнул и обмер.
Когда Пушок пришёл в себя, он был уже другим котёнком, который никогда не посмел бы подумать, что он всё на свете видел и всё знает.
1933
Маленький мальчик Вильборик проснулся однажды очень рано и вышел из своего дома — из шалаша, крытого берестой, в котором он жил вместе со своим отцом — охотником в эвенкском стойбище на берегу лесной реки.
За шалашом в орешнике он увидел на тропинке двух лесных мышей. Они шли друг за другом на задних лапках, неся каждая по одному голубому яйцу.
Это были яйца маленькой птицы пищухи, свившей свое гнездо под кустом.
Вильборик позавидовал мышам и начал искать гнездо этой пищухи, но в густой траве под орешником не мог его найти. Зато он нашел норку бурундука — земляной белки.
Вчера шел дождь, и бурундук сушил орехи, которые призапас для себя еще с прошлой осени. Он вынес их из своей норки и разложил на широком пне на солнце.
Вильборик обрадовался. Он прогнал бурундука, а орехи забрал себе и начал разбивать их камнем. Орехи оказались все полными, ни одного гнилого, и Вильборик ел их с удовольствием.
За этим делом его застал отец.
— Зачем ты отнял у бурундука орехи? — сказал он Вильборику. — Ведь теперь ему нечего будет есть. Орехи поспеют не скоро. Оставь их на пне.
— А мыши? — спросил Вильборик. — Я сам видел, как они таскали у пищухи яйца.
— Эти мыши воры, — сказал отец, — а тебе надо жить честно.
— Хорошо, — сказал Вильборик и положил орехи обратно на пень.
А вечером прилетел в стойбище самолет и привез эвенкам кино.
И все эвенки, большие и малые, пошли смотреть картины, которые показывали ночью под небом, на большом полотне, протянутом меж двух высоких пихт.
И каждый, кто шел смотреть, держал в своих руках билет.
А Вильборику отец не купил билета, потому что Вильборик был совсем маленький и ему можно было смотреть даром.
Но Вильборик не смотрел на картину. Он отвернулся к лесу и ни разу не повернул головы.
— Почему же ты не смотришь? — спросил его отец.
— Мне надо жить честно, — сказал Вильборик, — а билета у меня нет.
И до тех пор Вильборик не поворачивал головы к картине, пока отец не купил ему билета.
1938
I
Закончив полный курс обучения в Педагогическом институте и получив диплом преподавательницы литературы в старших классах, Евгения Андреевна Сазонова вернулась в родной город, чтобы надолго остаться в нем.
Она сошла с поезда и, пройдя пешком две улицы, остановилась на мосту через реку.
Город был маленький, а река широкая, мелкая, и среди весенних, еще туманных полей, начинавшихся сразу за городом, нельзя было различить ее берега.
Но Евгении Андреевне ничто на свете не казалось сейчас таким дорогим, как эта река. На ней прожила она свое детство, хотя и теперь была еще так молода, что это детство стояло рядом.
Ей было двадцать два года.
Маленький чемоданчик, обитый дерматином, стоял у деревянных перил моста рядом с ней. А сама она смотрела на воду. Разлив еще не кончился, река была полна, на воде в беспорядке лежали черные бревна. А по мосту с сахарного завода ехали бочки с бардой. И сладкий запах этой барды, и запах сырой земли, и острый воздух, блестящими глыбами висевший над самой рекой, кружили немного голову и вызывали улыбку на губах.
«Вот и еще одна весна, — подумала Евгения Андреевна. — Какова-то будет здесь жизнь?»
Она пересекла широкую вымощенную площадь, прошла мимо школы, куда была назначена учительницей, посмотрела на окна и свернула направо, в длинную, еще голую аллею. Здесь было безлюдно, но над головой без умолку кричали и хлопали крыльями грачи.
Путь от вокзала пешком немного утомил ее. И на минуту она присела на скамейку рядом с мальчиком. Башмаки его лежали на коленях, а сам он, подняв голову, задумчиво, блестящими глазами смотрел вверх, в небо.
Евгения Андреевна тоже посмотрела вверх.
Невысоко над городом без всякой поспешности летели журавли. Она проводила их взглядом. Потом обернулась к мальчику. Глаза его все еще блестели.
Она была привязана к детям и никогда не проходила мимо них молча. Она тронула мальчика за плечо и спросила:
— А хочется тебе быть птицей?
И мальчик, не задумываясь, ответил, что хочется.
Она улыбнулась:
— Кем же ты хочешь быть — журавлем или вот этой галкой?
Но мальчик посмотрел на черную птицу, прыгавшую по желтой глинистой земле, и ответил:
— Так это же грач, а не галка — у него нос белый.
— Верно! Ты хорошо знаешь птиц.
Она рассмеялась и пошла дальше. А мальчик, обернувшись, долго смотрел ей вслед.
