машины тут не ездят. Потому что это единственная ледяная горка на весь город. Да и вообще, все городские праздники будут под вашими окнами. Потому что весь снег — только у вас!
Не могу поверить. Надо же, как повезло!
Мика показывает мне фотографии города в своём телефоне: да, точно — осень, хмурая осень, жёлтые стебли травы, ни снежинки. Как бы я работал в таком настроении, непонятно! Бедный Юхан. Хотя ему снег не так важен, у него всегда праздник внутри.
Складываю готовые шары в корзину, пересыпая стружками; Мика помогает мне.
— Ой! — вскрикивает он вдруг и роняет шар. — Горячо!
Я смотрю на осколки. Шар был из лучших — с лесным костром.
— Я… обжёгся… простите, пожалуйста, — растерянно смотрит на меня мальчик.
Зачем он выдумывает? Я бы не стал его ругать, зачем… он и так огорчён.
— Не порежься, осторожно, — говорю я и собираю осколки. Самые обычные холодные осколки. — Я сам.
Мика не знает, куда девать руки. Я собираю осколки в бумагу и беру следующий шар, с ракетой. Ракета стартует в космос, вырывается пламя…
…И тут же кладу его обратно. Смотрю на Мику. Он смотрит на меня. Я смотрю на свои руки, потом на шар. И опять осторожно касаюсь его. Да, сомнений быть не может. Шар тёплый, будто у него внутри тлеет уголёк.
— Так, — говорю я, — давай эти пока не трогать. И так набралось много — неси осторожно, скользко.
Я помогаю Мике спуститься вниз, а потом смотрю из окна, как он уходит с полупустой корзиной. И замечаю под самыми моими окнами чёрные весенние проталины.
Перебираю шары. Те, что я сделал недавно, действительно тёплые, а некоторые прямо горячие; даже от толстого слона идёт ощутимое тепло.
Ладно. Как бы там ни было — надо работать. Я беру кисть, смешиваю жёлтую охру и красный кармин. И тут за стеной опять трогают клавиши.
…Звуки не тянутся мелодией, они падают, как снежинки, кружатся и летят. Не очень громко, так… слегка. Но на стене опять проступает иней. Я не смотрю в окно. Не смотрю, потому что знаю. Не понимаю, как это может быть, но теперь я уверен: сейчас пойдёт снег.
Это похоже на поединок. На сражение, в котором никто не побеждает.
Музыкант играет — и на улицу приходит зима, и весь город приходит к нашему дому — радоваться снегу, и только один человек в этом городе замерзает чуть ли не насмерть — я.
Сбежать из дома, пойти греться к Юхану? Но я не могу, у меня работа. Самая что ни на есть. И она греет меня — если замёрзшими пальцами я успеваю вывести язычок пламени, то он согревает тонкую оболочку воздуха вокруг себя. Я окружил свой стол шарами; они отогревают небольшое пространство; но начинается музыка — и стол покрывается ледяными кристаллами; остаётся лишь тёплый круг возле моих игрушек. Иногда музыка останавливается — наверное, пианист всё-таки иногда спит, и я спешу — делаю шары уже не на продажу, а просто для себя, чтобы не замёрзнуть. И тогда снег прекращается, я выглядываю в окно — вижу, что ближний край улицы тает, перед окнами растекается лужа, с крыши капает. Я рисую поезд, горячий жаркий паровоз — он мчит по рельсам вокруг всего шара, как по экватору, — огромный горячий паровоз, он громыхает своими колёсами, пыхтит чёрным дымом из трубы, кочегар подбрасывает уголь — и с моей крыши с грохотом обрушивается широкий пласт подтаявшего снега.
От шума просыпается музыкант… И всё начинается снова. Лужа перед окнами покрывается ледяной коркой, под крышей намерзают сосульки, длинные, острые, как зубы снежного чудовища.
Сыплется снег, наша ёлка объявлена главной городской, сияет огнями. Перед домом сугробы, беготня и веселье, снежки и крепости… только к самым моим окнам никто не подходит близко — боятся ледяных зубов.
Где же ты, Юхан? Почему ты не приходишь, не присылаешь мальчика Мику — когда мне так холодно и я кидаю в печку последние дрова?
Я боялся, что закончатся краски — в этом декабре я не жалел самых тёплых оттенков. Но раньше случилось другое — на дне корзины, которую принёс Мика, остался последний шар.
Я выдавливаю на него красную краску прямо из тюбика и рисую пальцами — кисти уже не держатся в руках. Постепенно шар включается, разогревается, разгорается. И вот мне кажется, что я держу в руках горячий уголь.
Что дальше?
Подняться наверх, обложить свою кровать нарисованными кострами и ждать весны — стараясь не шевельнуться, сберечь ненадёжное тепло. На паровозной топке, на горячей звезде, на спинке мышонка (у маленьких грызунов повышенная температура тела) я варю себе кофе. Обычные дрова уже не работают — мне остаётся только мой самодельный, рисованный жар.
Пока музыка молчит, я медленно пью кофе, жую размороженный кусочек сухаря. И тут снова начинаются эти невыносимые аккорды.
Кофе покрывается корочкой льда. Всё.
Пора.
И, собственно, почему я не сделал этого раньше?
Я с трудом разгибаю пальцы, чтобы выпустить чашку из рук. Поднимаюсь.
Иду по лестнице вниз, выхожу из дома.
Щурясь от яркого снега, смотрю на сияющую ёлку.
А потом обхожу угол и замёрзшими кулаками стучу в соседскую дверь.
Кто сейчас выйдет?
Я никогда не говорил с соседом, это странно, но я раньше и видел-то его только издали, тенью: поднятый воротник, натянутый капюшон. Наши дороги бегут в разные стороны, не пересекаясь. Так и живём
