…Налетел ветерок из восточных ущелий, затрепетала рубаха, грудь охватила прохлада. Зарлык сидел над обрывом, закрыв глаза, и видел себя дома. Вот мать укачивает Мурзу, младшего братишку. Керосиновая лампа стоит на подоконнике, бросая жидкий свет на братьев и сестер, спящих на полу.
Не снимая малыша с рук, мать подает Зарлыку миску с холодным мясом, хлеб, наливает кумыс. Зарлык ест долго и жадно, глаза его, помутневшие от голода, ничего не видят.
— Отец спит? — спрашивает он.
Отец не спит. Он лежит в углу, положив руку под голову, покрытую полотенцем. На полу стоят бутылочки с лекарством и алюминиевая кружка с водой.
— Эке, ты знаешь, денег не выписали…
Тон Зарлыка спокоен, будто не ему, а другому отказали. Он сообщает об этом с некоторым даже торжеством, желая удивить отца.
— Где ты пропадал? — спрашивает отец.
— В табун ездил, у Байбенова был…
— Все там в порядке?
— В порядке, конечно. Ветеринар приезжал, посмотрел, уехал.
— Ну ладно, ложись спать. Нармин, дай сюда Мурзу, а сама тоже ложись. Пора уже спать.
…И дальше ему представлялось уже утро. В доме только дети. Они спят в разных концах комнаты. В тусклое окошко пробивается солнце. Зарлык подтягивает к себе Сапара, младшего брата, уже школьника, но тот не просыпается. Зарлык щекочет его пятку. Нога сокращается, как у лягушонка, прячется под одеяло. Оттуда несется бурчанье, а спустя минуту спокойное сопение: Сапар опять спит.
Зарлык вытягивается на кошме и зажмуривает глаза. Радостно оттого, что рядом, разбросавшись, лежат братишки и сестренки, от которых пахнет молоком.
Во дворе слышатся шаги. Дверь открывается.
— Ты ничего не знаешь, сынок? Что-то случилось на дороге, на той самой, новой. Баскарму в больницу отвезли.
…Перед ним вдруг предстает шоссейная дорога. Весь поселок толпится на месте обвала. Ревут бульдозеры, сгребая щебень и землю. Еще вчера над дорогой висел знакомый козырек — каменный карниз скалы, прозванной Шапкой аллаха, а теперь на его месте неровная стена. Ниже и по сторонам застывшие ручьи гравия, перевитого ветвями и корнями кустарников. Люди спорят. Кто же прокладывает дорогу под самым карнизом скалы? При старой дороге ничего не случалось, так нет — построили новую.
— Можете идти домой! — кричит Жолдыбаев, выпятив грудь и размахивая кулачком. — Расходитесь, это вам не собрание…
…Теперь он уже видел, как они едут вместе с отцом. Он ерзает в седле, то бросает коня вперед, обгоняя отца, то придерживает. И тихо ругается… Лежишь в больнице? Лежи, лежи! Боком тебе выйдут мои денежки. Знай, как связываться с Зарлыком! И пусть камни летят, как небесный град, падая на крикунов с заплывшими глазками. Пусть кричат, выпучив глаза, толстые Урыльцевы. Пять, десять, сто, тысячи Урыльцевых — пусть все они летят в пропасть и пусть едят их потом шакалы!
Отец что-то говорит. Зарлык видит его широкое, бледное лицо, видит, как двигаются усы, раскрываются губы, мигают глаза, но не слышит его.
— Я так и думал, что тут какая-то ошибка, — слышит он наконец.
Зарлык оглядывается, словно и в самом деле рядом где-то отец. Да, да, что же он говорит, что?
— Тугельдыев сказал, что не вписали потому, что ведомости оформлялись, когда я еще не вернулся из санатория. Деньги ты получишь. А если не хватит на костюм, я добавлю из пенсии.
Ах, значит, деньги отдадут! Значит, вышла простая ошибка. Зарлык разочарован. Из многих Урыльцевых, только что летевших в пропасть, образуется один — он стоит на поляне, вытирает платком красную шею и тяжело отдувается. Он толст и страдает одышкой. Он уже стар, плохо переносит горное солнце. Баскарма живет в долине, в доме с густым садом, любит прятаться от солнца в саду и пить там чай под каштаном, вытирая лицо полотенцем. На коленях у него дочери — одной года три, а другой пять. Они тянут из сахарницы конфеты и спорят, но он не кричит на них. Он умеет даже улыбаться, Урыльцев, а когда улыбается, глазки у него как у дельфина — добрые и внимательные. У него молодая жена и три дочери, и всех он, и жену в том числе, называет дочками. У него хорошая семья. Непонятно только, что в нем, старом и хромом, нашла молодая и красивая жена. А ведь ему уже скоро на пенсию, совсем недолго ждать. Да, скорей бы он ушел на пенсию, тогда придет в колхоз новый баскарма. Он будет всех спокойно слушать, не будет кричать, а только советовать, и все с радостью станут выполнять его советы.
…Зарлык закрывает глаза — и опять видения, видения… Возле дома отец сходит с коня и, глядя в сторону, спрашивает:
— Где ты все-таки был вчера?
— Я же сказал тебе — в табуне…
— Но ты еще сказал, что ветеринар приезжал, а ветеринар уже неделю как в городе — экзамены сдает в институте…
— Был ветеринар, прививки делал, я ему помогал. Можешь у Байбенова спросить. Чтоб мне на месте провалиться!..
Голос у Зарлыка хриплый и грубый. Кричит не хуже, чем баскарма.
— Ладно, был там, был…
— Конечно, был! Мы еще вместе кумыс пили…
Отец смеется. Он хлопает Зарлыка по плечу и увлекает его за собой в дом.
— От вчерашнего кумыса сегодня сыт не будешь. А ну-ка, Нармин, дай нам поесть. Всю ночь и все утро ни капель не ели, не пили…
…Зарлык устало закрывает глаза и поеживается. Крепчает ветер. И вот он уже снова трясется на коне. Он едет в поселок, где живет его приятель Арстанбек. Он не находит его и долго стоит возле сельпо и смотрит, как толпятся у прилавка колхозники, выбирая товары. В лавке навалом всяких вещей, даже костюмов, точно таких, что собирался купить Зарлык. Люди толкуют об обвале. Знают уже обо всех подробностях. Кто-то видел баскарму в больнице, он лежит в отдельной палате, весь перевязанный, лицо изуродовано осколками разбитого стекла. Говорят, шоферу повезло — его зажало между сиденьем и рулем, а баскарма упал на него сверху и прикрыл собой. Говорят, что камень пробил стекло, угодил баскарме в бок и отбил печенку. Непонятно, как остался жив. Все равно, однако, не жилец. Что теперь делать его жене с тремя детьми?
…Откуда-то из тумана выплывает клуб. Привезли новую картину, но билетов еще не продают. Парни и девушки жмутся по стенам и говорят — опять же о баскарме. Зарлык затравленно оглядывается. Нет, никто на него не смотрит. Тогда он поворачивается к стене и рассматривает киноартистов — Бабочкина, Андреева, Баталова. Особенно нравится ему Извицкая. Приходя в клуб, он любит смотреть на нее, в ее мягкие, добрые глаза. Но сейчас ее глаза смотрят с печальным укором: что ты сделал, Зарлык?
Перед самым началом сеанса в клуб с шумом влетает Арстанбек.
— Обыскался тебя. Где ты пропадаешь?
В зале Арстанбек берет Зарлыка за руку и тихо, чтобы не слышали соседи, спрашивает:
— Как тебе нравится вся эта история? По-моему, тут что-то не так. С чего это вдруг камни сами по себе посыплются?
…И вот уже ночь. Из клуба Зарлык возвращается домой. В сенях он снимает сапоги и, стараясь не шуметь, входит в комнату и ложится рядом с Сапаром. Тихо. Не слышно даже трудного, частого дыхания отца, не слышно покашливания, к которому в доме привыкли.
— Эке, ты не спишь?
— Не спится, сынок, — отвечает отец из угла. — Может быть, подвинешься поближе, чтобы детей не разбудить? Вот так, пошепчемся. Послушай, сынок, что я тебе скажу. Сам бог не знает, сколько мне осталось жить. Если с тобой не поговорить об этом, то с кем же еще? Так вот, если что случится, кто станет главным в семье? Больше некому, ты станешь главным, и на твои плечи падут тяжелые заботы. Тебе, сынок, уже сейчас надо думать о твоих братьях и сестрах. Я хотел поговорить с тобой раньше, но вижу, ты чем-то расстроен…
Зарлык дышит тихо и напряженно. Может, отец хочет проститься с ним? Что все они станут делать без него? Нет, нет, он должен, он будет жить… Зарлык сделает все, чтобы отец не страдал. Он уйдет из школы, станет зарабатывать деньги и отдавать их в семью. Отец должен жить, с ним ничего не может случиться.
— Подвинься еще поближе. — Отец вытаскивает руку из-под одеяла и приподнимается, пытаясь заглянуть сыну в глаза. — Я ведь знаю, что ты не был в табуне и скрываешь от меня. Тебе станет легче, если все расскажешь. Ну расскажи. Я ведь знаю, что ты был там…
Лоб отца, большой, изрезанный морщинами, бросает глубокие, черные тени на глаза, горящие вниманием и любопытством.
— Не был, не был, не был я там!
Зарлык отшатывается от отца, но тут же, боясь разбудить спящих, снова придвигается и мычит хрипло и сдавленно. Отец нащупывает своей теплой рукой плечо сына. Зарлык чувствует на себе мягкую тяжесть, а на щеке — неровное дыхание отца.
— Ладно, сынок, спи, а то давно уже, наверно, спать хочешь и устал от моих разговоров…
…Зарлык застегивает ворот рубахи и поворачивается спиной к ветру. Он сжимает руками голову, раскачивается и вздыхает. Уже светает. Отец стоит у выхода в шапке и коротком зимнем пальто. Он не брит, на висках нехорошая желтизна. Он застегивает пальто, берет палку, глядит на сына как-то странно — то ли укоризна в глазах, то ли недоумение. Он выходит из дому и устало шагает, опираясь на палку. У моста его догоняют несколько человек. Куда это все они?
