же ты плакал, родной?
— Шар надо было купить, а денег-то нет.
Неожиданно сорвавшись с места, Нирмала выбежала на улицу. Истратив все деньги, которые она копила так долго, девочка купила брату два шара и несколько бумажных игрушек. Отдав все это обрадованному Камалю, она снова обняла его и в который раз повторила:
— Дурашка! И зачем только ты ушел один?
Мохан Ракеш
ПУСТЯКОВОЕ ДЕЛО
В жизни малыша Яшави́ра произошло грандиозное событие: из привычной обстановки родного городка, расположенного на совершенно плоской равнине, его перевезли в горы, на высоту шесть тысяч футов, и, вырвав из крошечного мирка семьи, бросили в многолюдный и шумный мир, где все пугало его своей необычностью.
Английская школа!.. Все здесь было ново для индийского мальчика: и сама обстановка школы, и то, чему его учили. Первое, что ему приказали усвоить, — это было правило: при виде каждого воспитателя в черном костюме убирать руки за спину и говорить: «Гуд а́фтенун [40], сэр». Однако, пока он твердо заучил это приветствие и мог достаточно отчетливо произнести его, он услышал, как другие мальчики уже приветствуют воспитателей словами «Гуд и́внинг [41], сэр». Он сразу же стал тренироваться в произнесении новой фразы.
Вечером, когда классный наставник мистер Ба́ртон, подойдя к постели, ласково погладил его по голове, Яшавир, желая блеснуть перед ним своими достижениями в английском языке, громко приветствовал его:
— Гуд ивнинг, сэр!
Его соседи по комнате так и прыснули, и Яшавир понял, что опять заучил и сказал не то, что надо. Чтобы не ударить лицом в грязь и выйти из неловкого положения, Яшавир немедленно призвал на помощь вторую известную ему фразу.
— Гуд афтенун, сэр! — бойко отчеканил он.
Мальчики рассмеялись еще громче, а Яшавир, устыдившись мизерности и неточности своих познаний, с головой закрылся одеялом.
Наутро он решил, что не будет произносить ни одного слова, не узнав предварительно его точное значение. Кроме того, у него были некоторые сомнения относительно правильности своего поведения в столовой. Еще вчера за ужином он обратил внимание на то, что, прежде чем усесться за стол, все ученики выстраиваются в ряд и стоя слушают то, что торжественно читает наставник, потом хором произносят «аминь» и только после этого усаживаются. И, хотя этот порядок казался ему очень странным, требовалось его усвоить. Кроме того, ему было совершенно неясно, зачем около тарелки кладут ложку, вилку и нож. Поковыряв кое-как ложкой рис, он так и не нашел применения двум другим предметам. Когда утром за завтраком он увидел их перед собой снова, причем разложенными в том же самом порядке, он вдруг заключил, что их кладут, видимо, для того, чтобы показать место, куда надо ставить тарелки. Что эти вещи имеют какое-то отношение к молоку и ячменной каше, которые подали на завтрак, и он так и не додумался. Последнюю даже и не ел. Открыв коробку с печеньем, которую перед отъездом подарила ему мама, он аккуратно отвернул кружевную бумагу и вынул оттуда несколько штук. Но только он поднял руку, чтобы отправить печенье в рот, как сосед по столу, зачерпнув из банки, стоявшей перед ним, ложку чего-то темно-красного, быстро наложил это на печенье Яшавира и шепотом сказал:
— Кушай с джемом!
Яшавир с недоверием покосился на незнакомое варенье, но, не желая оставаться в долгу, взял со своей тарелки одно печенье и протянул его своему соседу:
— Бери, это печенье.
— Нет, что ты, мне не нужно! — с независимым видом сказал мальчик и, намазав слой джема на ломтик поджаренного хлеба, стал с аппетитом уплетать его.
От неожиданности Яшавир растерялся: почему мальчик, угостив его своим джемом, отказывается от угощения?.. Покраснев, он сам положил печенье на тарелку соседа.
— Я же сказал, что мне не нужно печенья, — повторил мальчик.
— А зачем же ты давал мне джем? — с обидой спросил Яшавир и отодвинул подальше свою тарелку, чтобы мальчик не мог положить печенье обратно.
Мальчик не ответил. Кончив есть, он встал и, взяв банку с джемом, передал ее мальчику постарше, который сидел за другим столом. В маленьком сердце Яшавира взыграл дух соперничества. Разве джем вкуснее печенья? Схватив коробку с печеньем, он подошел к соседнему столу и протянул другому мальчику:
— Бери печенье!
— Мне не нужно, — ответил тот мальчик с таким же гордым и независимым видом, как и сосед Яшавира.
— Нет, ты возьми хоть одно, — упрямо настаивал Яшавир.
Он не мог допустить, чтобы оба мальчика отказались от его угощения: это означало бы сдачу позиций, полное поражение.
Прежде чем запустить руку в коробку, мальчик оторвал половину листа кружевной бумаги, которая закрывала печенье сверху, и Яшавир мужественно снес эту бестактность. Но, когда мальчик поставил под угрозу само существование коробки и вместо одного печенья вытащил почти все содержимое, Яшавир не выдержал.
— Одно, только одно, — схватив мальчика за руку, проговорил он голосом, в котором звучали и гнев и слезы.
— Одно? Только одно?.. — удивленно переспросил мальчик.
С трудом сдерживая слезы, Яшавир утвердительно кивнул головой.
Сжав кулак, мальчик моментально сломал в нем печенье, которое только что хотел взять, а крошки с презрением высыпал обратно в коробку.
— Убирайся от меня со своим печеньем! — презрительно бросил он Яшавиру, отвернувшись.
Придя после завтрака к себе в комнату, Яшавир долго молча и грустно стоял у окна, сдерживая накипавшие слезы. Он чувствовал себя глубоко несчастным. Последние два дня он все время говорил и делал не то, что нужно.
Когда прозвучал звонок на поверку, Яшавир еще не был готов. Кое-как приведя в порядок свой костюм, он начал сражаться с галстуком. Наконец узел был завязан правильно, но подгалстучник оказался вдвое длиннее самого галстука. Взглянув на свои ноги, Яшавир заметил, что, обуваясь, он второпях надел только один носок. Оставив галстук, Яшавир нагнулся, чтобы поскорее натянуть второй носок. В это время в комнату вошел мистер Бартон. Яшавир вскочил, заложил руки за спину и, выпятив колесом грудь, приготовился к осмотру. Но тут сердце у него замерло: он вспомнил, что не успел застегнуть пуговицы брюк, которые медленно сползали с него. Это так смутило мальчика, что он даже забыл сказать мистеру Бартону «Гуд мо́нинг [42], сэр», хотя вчера замечательно выучил эту фразу и знал, что может спокойно употреблять ее до двенадцати часов дня.
Мистер Бартон, задержавшись на
