Египтяне выбивали иероглифы на камнях или рисовали красками на стенах гробниц и дворцов. Позже стали писать на папирусе. Для письма использовались тростниковые палочки и чернила, изготовленные из разных трав.
Китайцы писали свои иероглифы сперва заостренными металлическими палочками, а впоследствии — кисточками и тушью по шелку и бумаге.
Вавилонцы, не имевшие ни папируса, ни шелка, наносили свои знаки на мягкие глиняные таблички, которые затем для прочности обжигали в печи. Предки индийцев применяли для письма особым способом обработанные пальмовые листья. Американские ацтеки «писали» волокнами агавы, наклеивая их на оленью шкуру.
Весьма своеобычный метод письма существовал в государстве древних инков. Инки передавали сообщения при помощи завязанных на шнурке узлов. Это «узелковое письмо», или кипу, со временем так усовершенствовалось, что, комбинируя цвета и оттенки шнурков и всевозможные группы узлов, можно было «записать» даже большую эпическую песню.
В ходе дальнейшего развития письменности появилось так называемое слоговое письмо. Рисунки уже означали не целое слово, а лишь его начальный слог. В древнеегипетском языке были слова, состоявшие всего из одного звука. Рисунок, обозначавший такое слово, постепенно превратился в знак, соответствующий на письме определенному звуку, то есть в букву. Но настоящее буквенно-звуковое письмо (азбука) зародилось не в Египте, а в Палестине. Его возникновение совершило настоящий переворот в развитии письменности. Прогрессивность такого письма, где сколько звуков — столько знаков, очевидна, если сравнить его с китайским письмом, в котором и доныне всякому знаку соответствует понятие, и к этим знакам постоянно добавляются все новые. В Китае, можно сказать, нет ни одного человека, который был бы совершенно «грамотным», потому что для этого нужно выучить свыше сорока тысяч иероглифов. Правда, во всем этом есть и положительная сторона: каждый знак может быть прочитан на любом из семи диалектов китайского языка.
Узнал я, что новое, звуковое письмо, состоявшее из двадцати двух знаков, распространили по свету финикийцы. К этому письму восходят алфавиты, которыми в настоящее время пользуются большинство народов мира, — кириллица и латиница.
Бабушка внимательно выслушала мой рассказ и сказала со вздохом:
— Уж и не знаю, милостивый боже, как мне благодарить тех, кто буквы придумал. Без них как бы мы узнали, что не пропал мой сыночек в чужих краях?
Отец прислал деньги и попросил отдать их соседу Лешо за собаку, чтобы тот не держал на нас зла. Пусть, мол, купит на эти деньги овцу. Но сосед Лешо снова купил себе щенка. Я этого щенка за версту обхожу, не то что поиграть — погладить его не решаюсь, боюсь, не повторилась бы старая история.
Бала давно уже не выходит на улицу — болеет. Пару дней я слонялся вокруг ее дома, но так и не нашел в себе смелости войти. Наконец, улучив мгновение, когда Балиного отца не было во дворе, я на цыпочках поднялся на крыльцо, потянул на себя дверь и обомлел: передо мной стоял сосед Лешо.
— Куда это ты разлетелся, живодер? — загремел он.
— Вот пришел Балу проведать.
— Давно хочу тебя спросить, да ты к нам глаз не кажешь, за что ты пса моего убил?
— Так надо было.
— Что значит «надо было»? Чем он тебе помешал?
— Не мне — отцу. Эта собака все нервы отцу истрепала, расхворался он из-за нее, сон потерял.
— И ты ничего умней не придумал, как ее укокошить? И оставить мой дом на растерзание волкам?
— Так ведь отец вам денег прислал…
— Передай отцу, чтоб не смел со мной шутки шутить. Не овца мне нужна, а сторожевой пес. И смотри у меня, надумаешь в другой раз за ружье взяться, отец твой вовек со мной не рассчитается, хоть всю Австралию продаст.
Бала слушала, теребила одеяло и молчала. Когда сосед Лешо кончил меня распекать и ушел, Бала спросила слабым голосом:
— Ты навестить меня пришел?
— Посылку от отца получил, есть кое-что и для тебя. Держи.
Я протянул ей цепочку. На цепочке висело маленькое сердечко с картинкой, на которой обнимались влюбленные. Как зачарованная смотрела Бала на картинку, потом подняла на меня глаза и проговорила:
— Очень красивая, только скажи по правде, она ведь не из Австралии, не от твоего отца?
Я покраснел до ушей.
— Сознайся, ты ее здесь купил? В лавке такие продавались.
Я готов был сгореть со стыда.
— Ну да, купил… для тебя… — через силу выдавил я. Бала ласково улыбнулась и повесила цепочку на шею.
Сегодня почтальон задержался у нас дольше обыкновенного. Бабушка поставила на стол бутылку ракии и сказала:
— Пей сколько влезет, для тебя ничего не жалко. И то сказать, некому стало в доме ракии отведать.
— Знаю, потому и захожу к вам в последнюю очередь, — хитро подмигнул почтальон. — Все письма разнесу, увижу, что больше работы нет, — и к вам. — Он не спеша отхлебнул ракии и заговорил: — За те, почитай, тридцать лет, что при почтовом деле состою, прошагал я столько километров, сколько их отсюда до самой Австралии. А может статься, и больше. Адресов перечитал — на книгу в миллион страниц достало бы. И хоть дальше своего села нигде не был, все страны и города на земле знаю. С тех пор как ваш хозяин Зарко уехал в Австралию, стало у меня одним адресом больше. И где только не работают наши земляки! Из каких только стран не шлют они весточки: из Франции, Германии, Австрии, Англии, Италии, Швейцарии, Румынии, Греции, Болгарии, Бельгии, Голландии, Польши, Чехословакии, Венгрии, Советского Союза, Дании, Норвегии, Швеции, Индии, Ирака, Ирана, Египта, Турции, Канады, Северной и Южной Америки. Кто давно там живет, кто только что уехал. Вот ведь как получается: хоть и маленький мы народ, а по всему белому свету разбросаны. Эх, как говорится, бодливой корове бог рог не дал! Был бы у меня талант, чтоб про это рассказать, непременно бы роман написал.
Нам стало совсем невтерпеж, хотелось побыстрей прочитать письмо, и, когда почтальон в очередной раз налил себе из бутылки, мы разорвали конверт.
Каждое письмо сулило встречу с неведомым. Так было и на сей раз. Отец писал о том, что работу он поменял. Бросил рудник и нанялся в компанию по строительству дорог. Сейчас они тянули дорогу в непроходимых джунглях. И дебрям этим нет ни конца ни края. Иногда на отца тоска находит, кажется, что уж нипочем ему оттуда не выбраться. По сю пору не ступала там нога человека. Таких гигантских деревьев отец отродясь не видывал. Бывает, соберется их человек десять, возьмутся за руки, а ствол все одно обхватить не могут. Всюду — по деревьям, по лианам, по высоким стеблям травы — ползают громадные змеи, толщиной в ногу. Нужно рабочим дерево повалить, подойдут к нему, а змея с ветки прыг да на другое дерево всползет. Тут они топоры и пилы побросают и врассыпную. Отбегут, соберутся с духом и снова за работу. Ночью вокруг барака костры жгут, змей отпугивают — больно змеи до запаха человеческого жилья охочи. На чем свет клянут себя отец с товарищами, что в эти гнусные места подались. Чиновники из компании уверяют, дескать, не так страшен черт, как его малюют, — человек со всем свыкнуться может. Змееловов присылают, а те за каждую уничтоженную змею обдирают наших земляков как липку. Да никто не ропщет: работенка у змееловов — не позавидуешь, страшная и дьявольски опасная. Отец говорит, что это как на войне: чтобы добыть сведения о неприятеле, вперед разведку высылали, так и змееловы продираются сквозь дебри, очищая участок за участком, где деревья валить предстоит. Крики и выстрелы разносятся по всему лесу. Каждый день представители компании привозят змееловам по нескольку ягнят. Отец был страшно удивлен, когда увидел, как ловят змей в джунглях.
Ягнят привязывают к дереву, те верещат как резаные и криком своим приманивают змей. Когда змея проглотит ягненка (а заглатывают они их целиком), от тяжести не то что убежать — пошевелиться не может. Тут змееловы преспокойно набрасывают на нее сеть и заталкивают в клетку. Змей компания продает в зоопарки и имеет с того хороший барыш.
И, уже закончив письмо, отец приписал: «Раза три принимался я за это письмо, не хотелось вас, мои дорогие, огорчать. Да только если не вам, то кому ж мне все и рассказать? Пока пишу, душой отдыхаю, потому как здесь до меня никому нет дела. Здесь нужны лишь мои мускулы».
— Немедля отпиши отцу, пусть он чеснок за пазухой держит, — обливаясь слезами, заторопила меня бабушка. — Змеюки его на дух не переносят, авось хоть так убережется от напасти.
— С чего бы это змеям чесночного запаха не любить? — усмехнулся я.
— А с того, что когда господь бог захотел от змеи избавиться, он ее чесноком из рая изгнал.
Почтальон, прикончив ракию, заметил глубокомысленно:
— Кабы наши люди так-то вот у себя дома работали, как на чужбине этой, они бы здесь еще больше заработать могли. Чудно мы, однако, устроены: покуда не занесет нас за тридевять земель, покуда чужого хлеба не отведаем, своему цены не знаем.
