Бабушка слушала и плакала:
— Все можно наладить: и деревья посадить, и кур с пчелами завести, да только тутошнюю нашу жизнь как с собой заберешь? Не будет уж там ни нашего поля, ни этих гор, ни реки, ни села, ни кладбища, где наши предки покоятся и куда рано или поздно всем нам перебираться назначено.
— Что теперь поделаешь, — вздохнула мама. — Слезами горю не поможешь, видно, пришла пора трогаться в путь. Собирай вещи, и будь что будет.
— О господи, неужто ж мы птицы перелетные? — не унималась бабушка. — Так у птиц хоть гнездо есть, куда они воротиться могут, а нас, горемык, что ждет? Негоже разорять свое гнездо.
В дом к нам зачастили мои друзья, взбудораженные известием о нашем скором отъезде. Одни говорят:
— Эх, и на кой тебе Австралия эта сдалась? Не жаль разве с нами расставаться? С селом нашим? С кем ты там дружить-то будешь? Другие говорят:
— Везет тебе, Роме! Шутка ли — полмира, объедешь, чудес всяких наглядишься.
Любопытствуют и на чем мы поедем. По мне, так лучше бы на пароходе. И непременно на большом, чтобы на нем было все: каюты с кроватями, кухня и столовая, бассейн для купания, зал, где можно разные фильмы смотреть, библиотека, читальня, спортивные площадки, даже велосипедные Дорожки.
На таком пароходе могут свободно уместиться три тысячи пассажиров. И чтобы оснащен он был, как полагается, радаром, компасом, глубиномером, сигнальными и навигационными приборами, приборами для измерения скорости…
— Откуда тебе все это известно? — удивляются ребята.
— В книгах прочитал.
— А сколько дней до Австралии добираться?
— Три недели.
— А как вы будете плыть, знаешь?
— По тому же пути, что и отец. Все места, через которые он проплыл, я на карте отметил.
— А когда назад вернешься? Через год? Два? Через десять лет?
— Не знаю.
— Может, и вовсе никогда?
— Не знаю…
От отца пришло еще одно письмо. Он сообщал, что здоров и с нетерпением ждет нашего приезда. Специально для меня отец приписал: «Я очень рад, что ты так много читаешь об Австралии. Хочу, чтоб ты знал и еще кое-что. В компании, где я работаю, собрались люди разных национальностей, у каждого своя вера и свой язык. Есть среди нас турки, греки, итальянцы, испанцы, югославы. Легче живется тем, кто работает в Сиднее или другом большом городе. Им ничего не стоит набрать номер телефона, где сидят переводчики со всех языков. Скажешь ему по-нашему, он тебе по-нашему и ответит. Спросит, какая у тебя нужда, а ты ему можешь любой вопрос задать. Можешь спросить, к примеру, как будет по-английски хлеб, соль, брынза, конверт, почтовая марка, улица. Переводчик все тебе толково разъяснит. Этот наш земляк должен помогать и в других делах. Скажем, схватила тебя полиция, а ты ни бе ни ме по-ихнему. Тогда полиция набирает номер переводчика, и с его помощью объясняется с тобой: ты говоришь переводчику — он полицейскому, или полицейский ему — он тебе.
Покуда держишь трубку у уха, покуда слышишь голос своего земляка, чувствуешь себя уверенно. Но стоит повесить трубку, ты снова один, оторван от всех, и сердце сжимает страх. Этот голос, как проводник, как палочка-выручалочка. Он поможет, если ты захвораешь и не знаешь, где получить чек с жалованьем; сообщит, в какой фирме требуются рабочие, когда прибывает наш пароход, сколько стоит проезд и на какой счет в банке следует перевести деньги, если неожиданно умирает кто-нибудь из наших земляков и его нужно похоронить на родине.
Чтобы как-то облегчить нам жизнь, компания заставляет нас в свободное время учить английский язык. Ровно попугаи, твердим мы одни и те же слова: имя, фамилия, год рождения, специальность, номер смены, размер спецовки, сверхурочная работа, жалованье…
Шефы компании, наоборот, стараются овладеть нашим языком, так им легче заполучить к себе работников. Услышит человек родное слово и летит на него, как муха на мед».
У нас все готово к отъезду. Вещи уложены, все лишнее продано. Тяжелее всего было расставаться с домом. Приходили покупатели, осматривали все углы, торговались. Бабушка молила бога, чтобы никому наш дом не пришелся по вкусу. По целым дням просиживала она во дворе, не желая видеть тех, кому он достанется. Мама встречала покупателей на пороге и тут же исчезала. Мы с сестрой водили их по дому, показывали комнаты, молотком откалывали от стен кусочки, чтобы те могли убедиться, что все сделано из камня, притаскивали лестницу, чтобы сподручнее было залезать на чердак и крышу. Сосед Лешо придирчиво разглядывал каждого, кто приходил к нам во двор, и слезно умолял маму не продавать дом абы кому.
— Пусть и дешевле выйдет, — говорил он, — но чтоб соседи у меня были людьми покладистыми, чтоб не браниться мне с ними по любому пустяку. Вам-то ведь все равно, кому продавать, а мне с ними век коротать придется.
Его дочь Бала сидела у окошка своей комнаты, смотрела на наши сборы и плакала.
Досюда я все рассказал. Но как рассказать о том, что случилось сегодня? Два известия принес нам утром почтальон. Одно из Италии. Пароходная компания уведомляла, что билеты до Австралии для нас забронированы. Наш пароход «Виктория» отходит из порта Генуя через четыре дня. А другое… Ох, другое — это телеграмма от дяди Ламбе, отца Гино-Гино. Он писал: «Тяжело такое сообщать, но что поделаешь? Ваш Зарко умер. Он хотел, чтобы его похоронили на родной земле. Выполняя волю Зарко, гроб с его останками отправили самолетом».
Бабушка, а за ней и мама упали без чувств. Почтальон брызгал их холодной водой. Я молчал, словно окаменелый, не в силах сдвинуться с места. Сестра с отчаянным криком побежала звать на помощь соседей.
На похороны собралось все село. Отец лежит в металлическом гробу, сверху проделано маленькое оконце, чтобы мы могли в последний раз увидеть родное лицо. Кажется, отец просто заснул. Бабушка голосит и порывается открыть гроб, чтобы поцеловать сына. Соседи пытаются вразумить ее, но бабушка, припав к оконцу, все глядит и не может наглядеться на своего сыночка.
Когда гроб опускали в яму, все село плакало. Плакал и сосед Лешо, приговаривая:
— Все бы тебе простил, Зарко, все бы простил, лишь бы ты живым домой воротился.
Почтальон помогал закапывать могилу и печально вздыхал:
— Эх, чужбина горькая, каких людей ты у нас крадешь!
Слушаю я вздохи почтальона, слушаю, как горестно бьется в груди мое сердце, и думаю: «Разве сердце отца уже сделало два миллиарда ударов?»
Со слезами на глазах подходит ко мне Бала и говорит:
— Не плачь, Роме. Так, видно, нам с тобой на роду написано. Вот и у меня мамы нет, и она в земле лежит.
Когда мы вернулись домой, из часов на стене вылетела кукушка и принялась куковать. Я сорвал часы и разбил их вдребезги.
О п и н к и — крестьянская обувь из сыромятной кожи
Ч е ш м а — родник, облицованный камнем или взятый в желоб
Самовила — в народных поверьях южных славян лесная или горная фея
Р а к и я — фруктовая водка
С XIV века до Балканских войн 1912–1913 Македония находилась под Турецким господством.
