Весь день Джонни хотелось посмотреть: что там с коленкой? Но Катя говорила:
– Не смей. Переохладишь, и сорвется опыт.
Иногда коленка чесалась, а порой кожу покалывало. Может быть, это проклевывались волоски.
Перед сном Джонни не выдержал и размотал бинт. Левая коленка была абсолютно гладкой – и на вид, и на ощупь. Она ничем не отличалась от правой, разве что была почище.
Сначала Джонни очень расстроился, но потом сказал себе, что горевать рано: прошло всего полсуток. Он снова забинтовал колено…
Проснулся Джонни рано. За ночь повязка сбилась. Джонни с замиранием души потянул из-под одеяла ногу…
И перестал дышать.
Коленка была черная.
Она была черная, как… Сказать, "как у негра"? Но любой самый темный негр позавидовал бы этой густой, без всяких оттенков черноте. Коленка была такой, словно ее осторожно обмакнули в блюдечко с тушью. Лишь посередине тянулся, как розовая нитка, след от облупившейся царапины.
– Ой, мамочка… – с тихим стоном сказал Джонни и на правой ноге, будто левая коленка не просто почернела, а была раздроблена картечью, поскакал в ванную.
Сначала он мыл коленку горячей водой и туалетным мылом. Потом Вериным шампунем. Потом скреб нейлоновой мочалкой и даже попробовал оттирать пастой "гои".
С таким же успехом можно было стараться отмыть добела черный резиновый мячик. Джонни лишь добился, что коленка стала блестеть, как носок офицерского сапога, начищенного перед парадом.
Закрывая коленку ладонями, Джонни упрыгал в свою комнату и влез в модные вельветовые брюки, которые ему недавно подарили на день рождения.
Потом он сел на край постели и с головой ушел в черные думы.
Таким и нашла его прибежавшая Катя.
Она увидела на Джонни вельветовые клеши и обрадованно спросила:
– Получилось?
Джонни встал и молча подтянул штанину.
– Ой-я-я, – тихо сказала Катя. Села на корточки, внимательно обследовала коленку и подняла на Джонни синие страдающие глаза. – Чем оттирал?
– Всем. Даже купоросом, – процедил Джонни. – Подлец твой Шестопалов. Неуч. Шарлатан… – Он опустил брючину и печально сказал: – Пойду.
– Бить Вовку? – понимающе спросила Катя.
– Вовка подождет. К Валентину Эдуардовичу… Катька, он же думает теперь, что я нарочно…
– Ой-я-я, – опять сказала Катя. – Про него-то я забыла.
– "Забыла"! Зато я только про него и думаю! Вот выходит он на сцену, снимает по привычке берет…
– Ну, мне кажется, он увидел свою голову раньше, – успокоила Катя.
– "Раньше"… Не все ли равно? Ой, Катька… Может, бежать в тайгу или в Антарктиду?
– Я с тобой, – мужественно сказала Катя.
– Нет, – решил Джонни. – Лучше уж пойду к нему. Сам. Навстречу грозе…
– Я с тобой, – снова твердо сказала Катя. – Идем?
Но идти не пришлось. Раздался звонок, Джонни услышал. как мама пошла открывать дверь, а потом в передней прозвучал отчетливый голос Веры Сергеевны:
– Где. Этот. Изверг?
Вот уж не знаешь, когда ждать беды, а когда спасения… Гроза обошла Джонни стороной. Едва задела крылом. Потому что папа, услыхав историю со старинным лекарством, вдруг согнулся пополам, будто ему в живот попали футбольным мячом, вытаращил глаза и начал дико хохотать. Он хохотал, икая, плача и даже булькая. Мама, которая пошла за валерьянкой для себя и для Веры, отдала ее папе.
Катя, увидев, что большой опасности для Джонни уже нет, незаметно подмигнула ему и тихонько исчезла.
Папа продолжал стонать от смеха. Мама вдруг начала кусать губы. А Джонни не улыбнулся. С непонятной грустью он смотрел,. как Вера укладывает чемоданы.
… Она уехала после обеда. Вслед за Валентином Эдуардовичем, который укатил еще утром в туго натянутом на уши берете. С мамой и папой Вера простилась очень ласково, а с Джонни сухо.
Вскоре после этого краска на Джонниной коленке пошла трещинками и кое-где зашелушилась. А еще через час начала отслаиваться тонкими пленками…
Под вечер Джонни сидел на подоконнике в покинутой Вериной комнате и задумчиво счищал с колена последние черные кожурки. Все в комнате было так же, как при Вере, – та забрала с собой только два чемодана, а крупные вещи решила увезти позднее.
Раньше Джонни приходил сюда – будто вступал на территорию, занятую враждебной армией, а теперь здесь ему ничего не грозило. И пришла к Джонни странная печаль.
В комнату заглянула мама. Задержалась в дверях. Внимательно посмотрела на Джонни и тихонько спросила:
– Ну? Что притих, искатель приключений?
Джонни поднял грустные глаза.
– Мам… А ведь в общем-то она совсем не плохой человек.
– Наконец ты это понял, – сказала мама.
– Да… – вздохнул Джонни. Иногда он умел быть самокритичным. – Знаешь, мама, мне даже кажется, что я буду по ней скучать…
Мама, как девочка, села на подоконник. Рядом с Джонни. Взяла его за плечи. Покачала туда-сюда.
– Эх ты, воробушек… Ничего, она будет ездить к нам в гости. А мы скоро поедем к ней на свадьбу.
– И я? – усомнился Джонни. – Думаешь, она мне обрадуется?
Мама засмеялась:
– Обрадуется. Не так уж она и сердится.
– А Валентин Эдуардович? Он-то, наверно, после этой истории меня и совсем видеть не захочет.
– Захочет. Знаешь, что он сказал? "Все это – досадная случайность. Я уверен, что Женя действовал из самых благородных побуждений… " А еще он попросил: "Передайте Жене, что он все равно кузнец моего счастья".
– Как это? – изумился Джонни.
– Ну, видишь ли… Когда Вера поняла, какие страдания он терпит, чтобы стать ее женихом, она больше не колебалась… В одной старинной пьесе есть такие слова: "Она меня за муки полюбила… "
Джонни задумчиво сказал:
– По-моему, она все решила еще раньше.
– Возможно. И все же этот случай был последней каплей…
Джонни подумал и хмыкнул:
– Ничего себе капля! Целый пузырек.
Мама посмеялась вместе с ним и поднялась.
– Посиди, – попросил Джонни. – Мне одному что-то скучно…
– Да, "посиди". А кто будет готовить ужин?.. Ты не заскучаешь, вон к тебе Катя идет.
– Где? – оживился Джонни. – Я не вижу… О-о-о! Вот это да!
Катька переходила улицу. Сейчас она была совсем не похожа на загорелого поцарапанного мальчишку. Она была прекрасна, как в тот день, когда Джонни первый раз увидел ее на весеннем карнавале. В светлом пышном платьице и белых босоножках, она походила на маленького лебедя из балета Чайковского, который недавно показывали по второй программе.
Джонни почему-то заволновался, поправил вельветовую штанину и разгладил воротничок.
Катя впорхнула в комнату. Играя белой сумочкой, спускавшейся с плеча на тонком ремешке, она прощебетала:
– Джонни, пойдем с нами в парк? Там выступает летний цирк, мама купила три билета.
– Как я пойду? – огорченно откликнулся Джонни. – Я досиживаю то, что осталось. Последний вечер сегодня…
– Отпросись, – пританцовывая, сказала Катя.
– Опять просить? Ну уж, фигушки!
– Тогда я сама… – Она выскочила за порог и через полминуты привела за руку Джонниного папу.
Поглядывая на Джонни, папа сказал:
– Вам, Екатерина Дмитриевна, я ни в чем отказать не могу. Этот герой может считать, что получил помилование.
– Не надо мне никакого помилования! – ощетинился Джонни.
– Здрасте, я ваша тетя! А что тебе надо?
– Милуют тех, кто виноват…
– Ага. А ты, конечно, во всем прав! Так?
– Так, – задумчиво сказал Джонни.
– И, значит, по-прежнему будешь кулаками выяснять отношения с этим… со Шпуней!
Джонни подумал.
– Нет, пожалуй… Кажется, мы помирились.
Папа сказал с облегчением:
– Один вопрос отпадает сам собой… А как насчет звания "демагога", которым ты наградил родного отца?
Джонни встрепенулся и даже обрадовался:
– Да, тут я конечно!.. Это от необразованности. Ты уж, папа, не сердись.
– То-то же, – сказал отец. – Остался вопрос о твоем выступлении в парке.
Джонни опять опечалился и с гордостью человека, готового до конца страдать за истину, проговорил:
– Тут я все равно прав. Мне сам Валентин Эдуардович сказал.
– Он просто деликатный человек…
– Нет! Он всерьез говорил, что я хорошо выступил.
– Да, – вмешалась Катя. – В газете ведь так же написано.
– В какой газете? – разом спросили папа и Джонни.
– Вы не читали? – удивилась Катя. – Вы, товарищи, совершенно отстали от жизни.
Она достала из сумочки порядком помятый лист городской газеты. Наверху страницы было крупно напечатано: "Горны трубят! Пионерское лето в разгаре!" Джонни увидел несколько фотоснимков, на которых ребята качались на качелях, куда-то бежали, взявшись за руки, и били в барабаны…
