Надо же что-нибудь делать! Я решил попросить помощи у первого, кто пройдет мимо нас. Это был рабочий. Он сам подошел поближе и спросил, что мы здесь делаем. Я ему сказал, что сестра заболела и мы не можем идти дальше.
Начались расспросы. Я ему сказал (историю я придумал заранее), что мы идем к родителям в Пор-Дье, это очень далеко, на берегу моря, что идем мы уже десять дней. Он слушал меня с удивлением.
– Но ведь девочка может умереть по дороге! Ко мне идти далеко. Куда бы это вас пристроить?
Но Дьелетта так ослабела, что не могла даже встать.
– Девочка-то совсем больна!
Он взял ее на руки и понес, а мне велел идти за ним.
Минут через пять мы встретили жандарма. Он остановил нас и спросил, почему девочку несут на руках.
Рабочий рассказал ему все, что услышал от меня.
– Пойдемте в приемный покой! Как бы девочка-то не умерла, – обеспокоился жандарм. Вскоре мы подошли к какому-то дому, над дверями его висел красный фонарь. В большой комнате около камина, в котором трещали дрова, сидели жандармы.
Так как Дьелетта не могла говорить, то допрашивали меня, и я опять рассказал свою историю.
– Я, право, думал, что она умерла, – сказал рабочий, – а ко мне идти далеко, да и доктора у меня нет…
– Нет, она жива, но очень больна, и ее надо отнести в центральное отделение.
– Ну, а ты? – спросил меня дежурный полицейский. – Есть у тебя средства к существованию?
Я смотрел на него, ничего не понимая.
– Есть у тебя деньги?
– У меня есть двадцать су.
– Ты можешь идти, но если тебя найдут на улице, тебя арестуют.
Дьелетту положили на носилки, завернули в одеяло, потом вместе с носилками покрыли простыней и унесли.
Рабочий звал меня с собой, но я отказался. Я решил идти за Дьелеттой, чтобы все узнать о ней.
Я был обескуражен, поскольку не предполагал, что она так больна. Нужно было узнать, куда ее понесут, и хоть мне и сказали, что если меня найдут на улице, то арестуют, я все-таки решил следовать за носилками.
Мы расстались с добряком-рабочим, – он оказался шорником, – и я поблагодарил его за помощь.
– Смотри, малый, пропадешь, – сказал он мне и сунул в руку какую-то монету. Но я так был занят мыслью о Дьелетте, что даже не посмотрел, сколько он мне дал, и опустил деньги в карман.
Мы шли долго. Перешли Сену, пришли на площадь, где была большая красивая церковь. Мне позволили войти вместе с ними. Господин в черном подошел к носилкам, открыл простыню, Дьелетта лежала красная, как пион.
Он начал ласково ее спрашивать, я подошел и отвечал за нее на его вопросы. Здесь мне пришлось в третий раз рассказать мою историю.
– Хорошо, – сказал он холодно, – у нее сильное переутомление и воспаление легких. Ее надо отправить в больницу.
Он написал несколько слов на бумаге. Мы вышли и опять пошли по скользкому снегу. Идти было трудно. Ноги скользили. Носильщики отдыхали несколько раз, тогда я подходил к носилкам и заговаривал с Дьелеттой. Несколько раз она отвечала мне слабым голосом, но под конец перестала отвечать. Этот путь был еще продолжительнее первого. Наконец, на одной малолюдной улице мы остановились перед зеленой дверью и вошли в большую прихожую. К нам подошли люди в белых передниках.
Мы с Дьелеттой поняли, что должны расстаться.
Она отбросила простыню, посмотрела на меня блестящими глазами и тихо спросила:
– Ты меня покинешь?
Я думал только о ней, о нашей разлуке, я видел ее на носилках, с умоляющим взором, и ответил:
– Нет, я тебя не оставлю.
Она едва успела поблагодарить меня взглядом, и ее унесли. Я стоял, недоумевая и не двигаясь с места, пока служитель не велел мне уходить.
– Могу ли я увидеть ее?
– По воскресеньям и четвергам.
Я опять оказался на улице.
Наступала ночь. В некоторых домах уже горели огни. И тут впервые мне в голову пришла мысль, где я буду ночевать? О том, как я буду жить в Париже, пока Дьелетта поправится, я подумал только на другой день. У меня не было никакого плана, да и привычка к лишениям сделала меня равнодушным ко всяким случайностям.
Однако я ничего не мог придумать и просто шел наудачу. Я не знал, что в этом громадном городе живут тысячи таких же несчастных, как я, которые тоже не знали, где они будут спать и что они будут есть, но все-таки находили и место для ночлега, и пищу. Прожив бо́льшую часть жизни в деревне, я мог представить себе лишь такие места для ночлега, какие пришли бы на ум крестьянину: овин, конюшня, сарай, сеновал, – но здесь, в большом городе, я не видел ничего подобного, только дома, дома и опять дома.
Выйдя из госпиталя, я повернул направо и вышел на широкий бульвар с громадными деревьями. Я не знал, куда он ведет, и меня это не занимало. Не имея определенной цели, я шел наугад, и любая улица годилась для того, чтобы я мог по ней идти. Я шел медленно, потому что очень устал и передвигался с большим трудом. Мои ноги так замерзли, что я их не чувствовал.
На боковой аллее бульвара дети устроили каток, я машинально остановился, чтобы посмотреть на них. Между ними я вдруг заметил знакомое лицо. Это был мальчик, которого я видел в Фалезе, где он был в труппе Виньяли, звали его Бибош. Наши балаганы стояли рядом, и мы с Бибошем играли вместе, когда в цирке не было представлений. Он узнал меня и подошел ко мне сам.
– Что ты делаешь в Париже? А ваш лев тоже здесь? Пойдем, я хочу видеть Дьелетту.
Я ему рассказал, что убежал от Лаполада, что в Париже я только с сегодняшнего утра и сейчас нахожусь в большом затруднении, так как не знаю, где бы мне переночевать. Я не сказал ему ничего о Дьелетте и только спросил его, как он думает, примут ли меня в их труппу?
– Наверное, примут, если ты парень фартовый!
Я не знал, что нужно уметь, чтобы быть «фартовым», но мне так нужно было пристанище, что я ответил, что, вероятно, окажусь не хуже других.
– Ну, так по рукам! – воскликнул Бибош.
– А как же хозяин?
– Какой там хозяин, вот чучело! Это я тебя приглашаю, ты вступаешь в нашу труппу, и я научу тебя лямзить.
Я не понимал его нового языка. Без сомнения, это были парижские выражения, и я не хотел казаться удивленным. Хотя мне все-таки было странно, что Бибошу нет еще одиннадцати лет, а он толст, как хорек, и уже начальник труппы.
– Тебе холодно? – спросил он меня, видя, что весь я дрожу. – Иди за мной, я тебя согрею.
Он повел меня в винный погребок, где заставил выпить стакан теплого вина.
– Теперь идем ужинать.
Но вместо того, чтобы идти к центру Парижа, мы повернули налево и долго шли по улицам, где прохожих было совсем мало и дома имели вид грязный и бедный. Бибош заметил, что я несколько удивлен.
– А ты думал, что я тебя буду принимать в королевском дворце? – спросил он, смеясь.
Мы вышли за город. Хотя была уже ночь, но еще не совсем стемнело. Мы свернули с дороги и пошли прямо через поле по тропинке. Перед какой-то ямой Бибош остановился.
– Здесь, – сказал он, – дай мне руку, да смотри – не упади.
Мы спустились в какую-то каменоломню. Сделав несколько поворотов, мы вошли в подземную галерею. Бибош вынул из кармана огарок свечи и зажег его, а я уже едва сдерживал удивление.
– Еще минута – и мы придем.
Почти тотчас же я заметил красный свет в глубине каменоломни. Это была жаровня, около нее, растянувшись, лежал мальчик одних лет с Бибошем.
– Никого еще нет? – спросил Бибош.
– Нет еще.
– Прекрасно. Это мой приятель, – продолжал он. – Поищи ему, пожалуйста, ботинки, они ему очень нужны.
Мальчик встал, отошел в боковую галерею и почти тотчас же вернулся с запасом обуви. Можно было подумать, что я попал в сапожную лавочку.
– Выбирай, – сказал Бибош. – Может быть, тебе надо и носки? Ты только скажи, тебе дадут.
Не могу вам выразить того блаженства, какое я испытал, когда мои истертые замерзшие ноги согрелись в нитяных носках и новых ботинках.
Когда я переменил обувь, пришли два мальчика, потом третий, потом четвертый, потом еще трое, одетые во все новое.
