— Милая Жюли, — сказал Андрэ, — вам повезло. Как я вам сказал, господин Бовэ — коллекционер. Он хочет купить у вас удостоверение Лиможа за большую, очень большую сумму — пятьсот франков… Понимаете?
От слов «пятьсот франков» у Жюли на мгновение закружилась голова. Такой большой суммы она никогда не имела, да и не было надежды ее когда-либо получить… Пятьсот франков! Ботинки Пьеру, корсет маленькой Ивонне, теплая шаль матери, независимая жизнь в Париже. Все, все это заключалось в маленькой бумажке, зажатой в ее руке. Не придется думать о куске хлеба! Не надо искать работы, ежедневно выносить унижения и оскорбления…
— Вы понимаете, — шептал ей Андрэ, — пятьсот франков — это целое состояние, оно даст вам независимость, наконец приданое. При такой внешности, обладая деньгами, вы можете стать счастливейшей женщиной в Париже.
Негодование охватило Жюли. Эти двое предлагают ей стать счастливейшей женщиной в Париже. О нет, Жюли Фавар не даст себя купить!
Ее синие глаза остановились на этот раз на Андрэ. Они были холодны и выражали решимость и твердость.
— Я вам очень благодарна, мосье Андрэ, а также и вам, мосье Бовэ, но этот документ я не продам никому и никогда.
— Я дам дороже! — закричал Бовэ. — Я дам тысячу франков!
У него тряслись руки и странно отвисла челюсть. Он был в отчаянии, что из его рук уходит такая редкость.
— Нет, нет! — Жюли говорила торопливо, точно опасаясь, что ее могут заставить уступить.
— Вы сумасшедшая! — вскричал Андрэ. — Пеняйте на себя, если дело обернется не так, как вы ждете…
— Благодарю вас, господа. Но денег мне не надо. Удостоверение Лиможа останется у меня.
— Это ваше последнее слово? — Бовэ перегнулся через стол и смотрел на девушку колющим взглядом серых выпуклых глаз.
— Да! — твердо сказала Жюли.
— Документ будет моим! — прохрипел Бовэ. — Дамы и господа! — обратился вдруг Бовэ к публике.
Жюли, широко раскрыв глаза, с беспокойством смотрела на Бовэ, все еще ничего не понимая.
— Я обвиняю эту девушку в сношениях с коммунарами! — Театральным жестом Бовэ указал на Жюли. — Она хранит у себя опасные документы.
Жюли хотела крикнуть, объяснить, что это ложь, но слова застряли у нее в горле. Она почувствовала, что не может произнести ни звука. Десятки лорнетов уставились на Жюли… Но она уже ничего не понимала, не видела, не слышала. Она знала только одно: в опасности не она, а документ, последний дар Лиможа и память о нем… Нет, он не достанется никому!.. Она на минуту закрыла глаза, и перед ней встал образ Лиможа, такой, каким она видела его в тот день на баррикаде.
По звуку шагов Жюли поняла, что к ней приближаются солдаты. Она быстро зажгла спичку и дрожащей рукой поднесла ее к драгоценной бумажке. Огненная струйка взвилась вверх по ней.
— Сумасшедшая! — простонал Андрэ. — Ведь эта бумажка могла вас спасти от нищеты…
— Сумасшедшая! — повторил за ним Бовэ.
Но эти возгласы не трогали Жюли. Она смотрела перед собой спокойно и уверенно. Она обрела новую силу, и вооруженные солдаты, конвоировавшие молодую хрупкую девушку, казались рядом с ней беспомощными, жалкими.
Бовэ весь кипел. Он обернулся, ища сочувствия у соседей. Взгляд его упал на молодого человека, закрывшегося газетой от посторонних взоров. До истории с Жюли он жадно поглощал поставленные перед ним Кри-Кри сосиски с капустой. Теперь же, как будто окаменев, он держал на вилке сосиску и не подносил ее ко рту.
К нему-то и обратился Бовэ, чтобы излить свое негодование:
— Вы подумайте только, какова штучка! Что вы на это скажете?!
Молодой человек с ненавистью взглянул на коллекционера и произнес шопотом:
— Что я скажу? Если дело способно вдохновить людей на такие поступки, оно должно восторжествовать!
— Как… как вы сказали? — переспросил Бовэ.
Молодой человек не отвечал, укрывшись за газетой.
Волнение, охватившее его и оставшееся незамеченным для Бовэ, чересчур занятого собственной неудачей, не укрылось от глаз офицера, сидевшего с капризной дамой.
Оставив свою даму, офицер быстрыми шагами направился к столику молодого человека.
— Ваши документы! — сказал он грубо.
Молодой человек вздрогнул. Силясь сдержать волнение, он ответил:
— Пожалуйста. У меня документы в порядке.
Он вытащил дрожащими руками из бумажника какую-то бумажку и подал ее офицеру.
— Адольф! Где вы? — капризно звала дама, надув губки. — Почему этот мальчишка больше не поет?
Но Адольф слишком вошел в роль, чтобы отвечать своей подруге. Хотя документ, видимо, не возбудил в нем особых подозрений, он все же сделал знак двум штатским, стоявшим у стойки и беседовавшим с тетушкой Дидье:
— Сюда, Питу, Мишонно!
Агенты полиции тотчас же оказались возле молодого человека и, не стесняясь большого количества зрителей, принялись его обыскивать.
Кри-Кри еле сдерживал свое волнение. Броситься, схватить за горло ненавистных врагов, проломить голову этому наглому офицеру! Но это были только бессильные, беспомощные желания.
От одного из столиков его настойчиво звал приятный грудной женский голос:
— Гарсон[47], подайте мне содовой со льдом!
— Сейчас, сейчас, мадам!
Уши Кри-Кри горели. Он не мог уйти, не узнав, чем кончится эта сцена.
Но вот обыск закончился. Лицо молодого человека просветлело. Кри-Кри мог свободно вздохнуть.
Офицер был явно недоволен таким оборотом дела, и, как бы почувствовав это, один из агентов торжественно объявил:
— Ну, вот и улика!
Кри-Кри не видел, что произошло, он только понял, что дела молодого человека плохи. Лицо незнакомца стало белее мела, как будто вся кровь вдруг отлила от него. Он опустился на стул, не проронив ни слова. Зато загудело, заговорило, зажужжало все кафе сразу сотней голосов.
— Подумайте, повсюду коммунары! — громче всех кричала капризная дама.
— Какое безобразие! Когда же мы наконец от них избавимся! — надрываясь, кричал солидный господин в хорошем костюме.
— Я ума не приложу, как он мог сюда попасть, в мое кафе! Подумать только, как легко провести беззащитную вдову!
«На чем же он попался?» — мучительно спрашивал себя Кри-Кри, глядя, как агенты ведут молодого человека между столиками. Собственное бессилие приводило его в полное отчаяние. Он заметался по кафе, не зная, что придумать для спасения незнакомца. Но его уже увели, а офицер, вернувшись к своей даме, заговорил преувеличенно громко:
— Подумайте только, Фонсин, как они ни пытаются скрыться, мы все же их разоблачаем! У этого негодяя все было в порядке, и я готов был признать его благонадежность. Но Мишонно не зря славится своим чутьем. Он взял вот эту безделку…
Кри-Кри увидел в руках Адольфа золотые часы. Офицер нажал кнопку, крышка приподнялась, и Кри-Кри, перегнувшийся через стул, увидел на второй крышке нацарапанную ножом надпись: «Да здравствует Коммуна!»
— Этот мерзавец, должно быть, позабыл о своих часах, — продолжал офицер, — но мы-то о них не забыли. И он получит должное, можешь не сомневаться!
— Так и надо этим злодеям! — потрясая кулачком, вскричала дама. — Гарсон, еще вина!
— Гарсон, содовой!
Опять этот грудной приятный голос! Где-то давно-давно Кри-Кри слышал его.
Он покорно подошел на зов к столику, за которым сидела дама, одетая очень элегантно.
На шелковом платье нежно-розового цвета резко выделялась пышная белая гвоздика. Из-под черной шляпки ниспадали на плечи пепельные локоны.
Впрочем, Кри-Кри было не до того, чтобы интересоваться лицом посетительницы.
— Что прикажете, мадемуазель?
Кри-Кри стоял, как заправский человек из ресторана, перекинув белоснежную салфетку через руку.
— Пожалуйста, содовой похолоднее.
Сердце Кри-Кри так и запрыгало. «Неужели?.. Нет, не может быть!»
Ему захотелось еще раз услышать голос посетительницы.
— Пожалуйста, мадемуазель, вода прямо со льда, — сказал он, подавая бутылку содовой. — Может быть, вам что-нибудь еще понадобится?
— Мерси! — ответила дама. — Пока мне ничего не надо… Только вот, посмотри, какой грязный стакан ты мне подал!
Она держала стакан у самых глаз, и Кри-Кри должен был наклониться к ней очень близко, чтобы рассмотреть его.
— Слушай меня спокойно, не выдавай своего волнения, — сказала дама шопотом.
— Слушай меня спокойно, не выдавай своего волнения, — сказала дама шопотом.
Теперь уже никаких сомнений не оставалось: это была Мадлен. Она продолжала громко, в укоризненном тоне:
— Разве можно так подавать! — И затем снова тихо: — Мы с тобой незнакомы, помни! Когда я буду уходить, выйди за мной на минуту… Ну, что же ты зеваешь? Перемени мне стакан, — закончила Мадлен с напускным раздражением.
