В конце концов, подталкивая ребятишек и покрикивая «Скорее, скорее!» — удалось усадить всех по местам.
Тогда началась молитва. Но те малыши, которым при этом пришлось стать спиной к своим мисочкам, оборачивались назад и смотрели, как бы кто-нибудь не полакомился их долей. Так они и молились, сложив ручонки и подняв глаза к небу, но думая о своей каше.
Потом они начали есть. Вот забавно было смотреть на них! Один ел сразу двумя ложками, другой набивал себе рот руками; многие брали фасолинки одну за другой и запихивали их в карманы; другие, наоборот, завязывали фасоль в уголки передников и давили ее, чтобы превратить в пюре. Многие забывали, что нужно есть, следя глазами за пролетающими мухами, а некоторые, поперхнувшись, осыпали всё вокруг себя дождем риса.
Как красиво выглядели девочки с волосами, завязанными на макушке красными, зелеными и голубыми ленточками. Одна учительница спросила у группы из восьми девочек:
— Где растет рис?
Все восемь открыли рты, полные каши, и протянули:
— Рас-тет в во-де.
Потом учительница скомандовала:
— Руки вверх!
И как красиво было, когда вдруг поднялось столько ручонок, которые всего несколько месяцев тому назад были еще в пеленках, а теперь трепетали в воздухе, похожие на белых и розовых бабочек.
Потом дети взяли свои корзиночки, висевшие на стене, и вышли. Они разбрелись по саду и стали доставать из корзиночек свои припасы: хлеб, вареные сливы, кусочки сыра, крутые яйца, мелкие яблоки, пригоршню вареного гороха, куриное крылышко. В одно мгновение весь сад оказался покрыт крошками, как будто бы рассыпали корм для целой стайки птиц. Детишки ели самым странным образом, как кролики, мышки, кошки, — они грызли, лизали, сосали. Один мальчик прижал к груди сухарик и водил по нему ломтиком яблока, словно начищал саблю.
Некоторые девочки сжимали в кулачках кусочки мягкого сыра, так что он проступал у них между пальцами, как молоко, и тек им за рукава, а они даже не замечали этого. Я видел, как три малыша расковыряли прутиком крутое яйцо, будто ожидая найти в нем сокровище, уронили его на землю, а потом старательно собирали крошки. Вокруг тех, у кого было что-нибудь необыкновенное, собиралось по восемь или десять ребятишек, и, наклонив головы, разглядывали, что же там, в корзиночке, с таким же интересом, как смотрели бы на луну, отражающуюся в колодце.
Около двадцати малышей стояли вокруг одного карапуза, в руках у которого был кулек с сахарным песком, и все просили, чтобы он позволил им обмакнуть в сахар свой кусочек хлеба; одним он разрешал это, а другим позволял опустить в кулек только палец, чтобы потом обсосать его.
Мама тоже вышла в сад и стала ласкать то одного, то другого ребенка. Многие побежали ей навстречу, другие бросились за ней следом, и каждый хотел, чтобы она его поцеловала. При этом малыши так поднимали вверх свои рожицы, как будто глядели на окна третьего этажа.
Один протягивал маме надкусанную дольку апельсина, другой — кусочек сухарика. Одна девочка подарила ей листик, Другая, со страшно серьезным видом, показала ей кончик своего указательного пальца, где, если хорошенько вглядеться, можно было заметить маленькую припухлость, знак того, что накануне она дотронулась до пламени свечи.
Детишки показывали, словно это были большие сокровища, крошечных насекомых, которых непонятно каким образом они умудрились увидеть и поймать, кусочки пробок, пуговки от рубашек, цветочки, выпавшие из вазы. Один мальчик с забинтованной головой во что бы то ни стало хотел, чтобы мама его выслушала, и заикаясь рассказал ей историю о каком-то падении вниз головой, в которой нельзя было разобрать ни слова.
Другой малыш потребовал, чтобы мама нагнулась к нему, и шепнул ей на ухо:
— Мой отец делает щетки.
В то же самое время то здесь, то там происходили тысячи «несчастий» и к детишкам на помощь спешили учительницы: девочки плакали, одни — потому что им никак не удавалось развязать узелок на платке, другие, царапаясь и крича, не ли поделить двух семечек от яблока.
Один маленький мальчик упал лицом вниз, прямо на перевернутую скамеечку, и плакал, лежа на ней, не в силах подняться.
Прежде чем уйти домой, мама посадила троих или четверых себе на колени, и тогда со всех сторон стали сбегаться малыши, чтобы она и их взяла на руки. Мордашки у них были вымазаны яичным желтком и апельсинным соком, одни брали маму за руку, другие за палец, чтобы лучше рассмотреть колечко, этот тянул за часовую цепочку, тот обязательно хотел коснуться ее волос.
— Смотрите, — говорили учительницы, — они испортят вам платье.
Но мама не заботилась о своем платье и продолжала целовать малышей, которые сбегались со всех сторон. Ближайшие протягивали к ней ручонки, как будто хотели навсегда прицепиться к ней, те, которые оказались дальше, старались пробиться поближе, и все кричали:
— До свиданья! До свиданья! До свиданья!
Наконец маме удалось вырваться из сада, и тогда дети побежали к решетке и прижались личиками к ее железным прутьям, чтобы еще раз увидеть маму, когда она будет проходите мимо. Они высовывали наружу ручонки, чтобы помахать ими, протянуть ей сухарик, кусочек яблока, корочку сыра. Одновременно они все хором кричали:
— До свиданья! До свиданья! Приходи завтра снова! Приходи к нам опять!
Мама, убегая от них, успела в последний раз ласково провести рукой по всей сотне протянутых к ней сквозь решетки лапок, и в конце концов вырвалась на улицу, запачканная и вся в крошках, измятая и растрепанная, с руками, полными цветов, и глазами, полными слёз, но радостная, как после большого праздника.
А позади нас всё еще слышались голоса, похожие на громкое чириканье птичьей стайки:
— До свиданья! До свиданья! Приходи к нам еще раз, синьора!
Среда, 5 апреля
Погода установилась прекрасная, и наши уроки гимнастики перенесли из залы в сад, на снаряды.
Вчера Гарроне находился в кабинете директора, когда туда пошла мать Нелли, белокурая, одетая во всё черное синьора, и попросила, чтобы ее сына освободили от этих новых упражнений. Видно, что ей очень тяжело было говорить это, и одну руку она всё время держала на голове своего сына.
— Да, он не сможет… — начал директор, но Нелли страшно огорчился, что его отстраняют от упражнений на снарядах, что ему приходится переживать еще одно унижение…
— Вы увидите, мама, — сказал он, — я сумею всё проделать не хуже других.
Мать посмотрела на него молча, с жалостью и грустью, потом нерешительно произнесла:
— Я боюсь, как бы его товарищи… — Она хотела сказать «Я боюсь, как бы его товарищи не стали смеяться над ним».
Но Нелли возразил:
— Я не буду обращать на них внимания, а потом ведь у меня есть Гарроне. Лишь бы он не смеялся.
И вот Нелли разрешили заниматься гимнастикой на снарядах.
Учитель, тот, у которого шрам на шее и который был в войске Гарибальди, сразу же повел нас к очень высокому турнику: мы должны были влезть на него по одному из столбов, потом стать во весь рост на перекладине.
Деросси и Коретти вскарабкались на турник, как две обёзьяны; маленький Прекосси также влез на него быстро, хотя был одет в доходившую до колен курточку, и чтобы рассмешить его, пока он карабкался вверх, все повторяли его люби мое выражение: «Прости, пожалуйста!»
Старди пыхтел, покраснел, как индюк, стиснул зубы, готов был лопнуть, лишь бы добраться до верху, и действительно добрался до него.
Нобис тоже, но когда он оказался наверху и поднялся во весь рост, то стал в позу императора.
А Вотини, несмотря на специально сшитый для гимнастики костюм с голубыми полосками, два раза соскальзывал по столбу вниз.
Для того чтобы легче было взбираться, все мы натерли себе ладони канифолью, которую достал нам Гароффи; он продавал пакетики с порошком канифоли за одно сольдо, наживая каждый раз еще столько же.
Когда пришла очередь Гарроне, он вышел вперед, преспокойно жуя кусок хлеба, и я думаю, что он мог бы влезть на турник, посадив себе кого-нибудь из нас на плечи, такой он коренастый и сильный, совсем как молодой бычок.
После Гарроне была очередь Нелли. Как только он взялся за столб своими; тонкими и длинными руками, многие мальчик засмеялись и зашептались, но Гарроне скрестил на груди свои огромные руки, выразительно посмотрел кругом и совершенно ясно дал понять, что он не задумается пустить в ход кулак несмотря даже на присутствие учителя, так что всякий смех моментально прекратился.
Нелли начал карабкаться вверх; он старался, бедняжка, покраснел, как мак, тяжело дышал, и при этом пот так и катился у него со лба.
Учитель сказал ему!
— Спускайся, довольно!
Но Нелли не хотел спускаться, он упорствовал, он напрягал все свои силы. Мне казалось, что он вот-вот упадет без чувств па траву.
