– Я – Молочко…
– А я – овсяная Кашка…
Сначала разговор идет тихонько, шепотом, а потом Кашка и Молочко начинают постепенно горячиться.
– Я – Молочко!
– А я – овсяная Кашка!
Кашку прикрывали сверху глиняной крышкой, и она ворчала в своей кастрюле, как старушка. А когда начинала сердиться, то всплывал наверху пузырь, лопался и говорил:
– А я все-таки овсяная Кашка… пум!
Молочку это хвастовство казалось ужасно обидным. Скажите пожалуйста, какая невидаль – какая-то овсяная каша! Молочко начинало горячиться, поднималось пеной и старалось вылезти из своего горшочка. Чуть кухарка недосмотрит, глядит – Молочко и полилось на горячую плиту.
– Ах уж это мне Молочко! – жаловалась каждый раз кухарка. – Чуть-чуть недосмотришь – оно и убежит.
– Что же мне делать, если у меня такой вспыльчивый характер! – оправдывалось Молочко. – Я и само не радо, когда сержусь. А тут еще Кашка постоянно хвастается: я – Кашка, я – Кашка, я – Кашка… Сидит у себя в кастрюльке и ворчит; ну, я и рассержусь.
Дело иногда доходило до того, что и Кашка убегала из кастрюльки, несмотря на свою крышку, – так и поползет на плиту, а сама все повторяет:
– А я – Кашка! Кашка! Кашка… шшш!
Правда, что это случалось не часто, но все-таки случалось, и кухарка в отчаянии повторяла который раз:
– Уж эта мне Кашка!.. И что ей не сидится в кастрюльке, просто удивительно!..
II
Кухарка вообще довольно часто волновалась. Да и было достаточно разных причин для такого волнения… Например, чего стоил один кот Мурка! Заметьте, что это был очень красивый кот, и кухарка его очень любила. Каждое утро начиналось с того, что Мурка ходил по пятам за кухаркой и мяукал таким жалобным голосом, что, кажется, не выдержало бы каменное сердце.
– Вот-то ненасытная утроба! – удивлялась кухарка, отгоняя кота. – Сколько вчера ты одной печенки съел?
– Так ведь то было вчера! – удивлялся в свою очередь Мурка. – А сегодня я опять хочу есть… Мяу-у!..
– Ловил бы мышей и ел, лентяй.
– Да, хорошо это говорить, а попробовала бы сама поймать хоть одну мышь, – оправдывался Мурка. – Впрочем, кажется, я достаточно стараюсь… Например, на прошлой неделе кто поймал мышонка? А от кого у меня по всему носу царапина? Вот какую было крысу поймал, а она сама мне в нос вцепилась… Ведь это только легко говорить: лови мышей!
Наевшись печенки, Мурка усаживался где-нибудь у печки, где было потеплее, закрывал глаза и сладко дремал.
– Видишь, до чего наелся! – удивлялась кухарка. – И глаза зажмурил, лежебок… И все подавай ему мяса!
– Ведь я не монах, чтобы не есть мяса, – оправдывался Мурка, открывая всего один глаз. – Потом, я и рыбки люблю покушать… Даже очень приятно съесть рыбку. Я до сих пор не могу сказать, что лучше: печенка или рыба. Из вежливости я ем то и другое… Если бы я был человеком, то непременно был бы рыбаком или разносчиком, который нам носит печенку. Я кормил бы до отвала всех котов на свете и сам бы был всегда сыт…
Наевшись, Мурка любил заняться разными посторонними предметами, для собственного развлечения. Отчего, например, не посидеть часика два на окне, где висела клетка со скворцом? Очень приятно посмотреть, как прыгает глупая птица.
– Я тебя знаю, старый плут! – кричит Скворец сверху. – Нечего смотреть на меня…
– А если мне хочется познакомиться с тобой?
– Знаю я, как ты знакомишься… Кто недавно съел настоящего, живого воробышка? У, противный!..
– Нисколько не противный, и даже наоборот. Меня все любят… Иди ко мне, я сказочку расскажу.
– Ах, плут… Нечего сказать, хороший сказочник! Я видел, как ты рассказывал свои сказочки жареному цыпленку, которого стащил в кухне. Хорош!
– Как знаешь, а я для твоего же удовольствия говорю. Что касается жареного цыпленка, то я его действительно съел; но ведь он уже никуда все равно не годился.
III
Между прочим, Мурка каждое утро садился у топившейся плиты и терпеливо слушал, как ссорятся Молочко и Кашка. Он никак не мог понять, в чем тут дело, и только моргал.
– Я – Молочко.
– Я – Кашка! Кашка-Кашка-кашшшш…
– Нет, не понимаю! Решительно ничего не понимаю, – говорил Мурка. – Из-за чего сердятся? Например, если я буду повторять: я – кот, я – кот, кот, кот… разве кому-нибудь будет обидно?.. Нет, не понимаю… Впрочем, должен сознаться, что я предпочитаю молочко, особенно когда оно не сердится.
Как-то Молочко и Кашка особенно горячо ссорились; ссорились до того, что наполовину вылились на плиту, причем поднялся ужасный чад. Прибежала кухарка и только всплеснула руками.
– Ну, что я теперь буду делать? – жаловалась она, отставляя с плиты Молочко и Кашку. – Нельзя отвернуться…
Отставив Молочко и Кашку, кухарка ушла на рынок за провизией. Мурка этим сейчас же воспользовался. Он подсел к Молочку, подул на него и проговорил:
– Пожалуйста, не сердитесь, Молочко…
Молочко заметно начало успокаиваться.
Мурка обошел его кругом, еще раз подул, расправил усы и проговорил совсем ласково:
– Вот что, господа… Ссориться вообще нехорошо. Да. Выберите меня мировым судьей, и я сейчас же разберу ваше дело…
Сидевший в щели черный Таракан даже поперхнулся от смеха: «Вот так мировой судья… Ха-ха! Ах, старый плут, что только и придумает!..» Но Молочко и Кашка были рады, что их ссору наконец разберут. Они сами даже не умели рассказать, в чем дело и из-за чего они спорили.
– Хорошо, хорошо, я все разберу, – говорил кот Мурка. – Я уж не покривлю душой… Ну, начнем с Молочка.
Он обошел несколько раз горшочек с Молочком, попробовал его лапкой, подул на Молочко сверху и начал лакать.
– Батюшки! Караул! – закричал Таракан. – Он все молоко вылакает, а подумают на меня.
Когда вернулась с рынка кухарка и хватилась молока, горшочек был пуст. Кот Мурка спал у самой печки сладким сном как ни в чем не бывало.
– Ах ты, негодный! – бранила его кухарка, хватая за ухо. – Кто выпил молоко, сказывай?
Как ни было больно, но Мурка притворился, что ничего не понимает и не умеет говорить. Когда его выбросили за дверь, он встряхнулся, облизал помятую шерсть, расправил хвост и проговорил:
– Если бы я был кухаркой, так все коты с утра до ночи только бы и делали, что пили молоко. Впрочем, я не сержусь на свою кухарку, потому что она этого не понимает…
I
Засыпает один глазок у Аленушки, засыпает другое ушко у Аленушки…
– Папа, ты здесь?
– Здесь, деточка…
– Знаешь что, папа… Я хочу быть царицей…
Заснула Аленушка и улыбается во сне.
Ах, как много цветов! И все они тоже улыбаются. Обступили кругом Аленушкину кроватку, шепчутся и смеются тоненькими голосками. Алые цветочки, синие цветочки, желтые цветочки, голубые, розовые, красные, белые, – точно на землю упала радуга и рассыпалась живыми искрами, разноцветными огоньками и веселыми детскими глазками.
– Аленушка хочет быть царицей! – весело звенели полевые Колокольчики, качаясь на тоненьких зеленых ножках.
– Ах, какая она смешная! – шептали скромные Незабудки.
– Господа, это дело нужно серьезно обсудить, – задорно вмешался желтый Одуванчик. – Я, по крайней мере, никак этого не ожидал…
– Что такое значит – быть царицей? – спрашивал синий полевой Василек. – Я вырос в поле и не понимаю ваших городских порядков.
– Очень просто… – вмешалась розовая Гвоздика. – Это так просто, что и объяснять не нужно. Царица – это… это… Вы все-таки ничего не понимаете? Ах, какие вы странные… Царица – это когда цветок розовый, как я. Другими словами: Аленушка хочет быть гвоздикой. Кажется, понятно?
Все весело засмеялись. Молчали только одни Розы. Они считали себя обиженными. Кто же не знает, что царица всех цветов – одна Роза, нежная, благоухающая, чудная? И вдруг какая-то Гвоздика называет себя царицей… Это ни на что не похоже. Наконец одна Роза рассердилась, сделалась совсем пунцовой и проговорила:
– Нет, извините. Аленушка хочет быть розой… да! Роза потому царица, что все ее любят.
– Вот это мило! – рассердился Одуванчик. – А за кого же в таком случае вы меня принимаете?
– Одуванчик, не сердитесь, пожалуйста, – уговаривали его лесные Колокольчики. – Это портит характер, и притом некрасиво. Вот мы – мы молчим о том, что Аленушка хочет быть лесным колокольчиком, потому что это ясно само собой.
II
Цветов было много, и они так смешно спорили. Полевые цветочки были такие скромные – как ландыши, фиалки, незабудки, колокольчики, васильки, полевая гвоздика; а цветы, выращенные в оранжереях, немного важничали – розы, тюльпаны, лилии, нарциссы, левкои, точно разодетые по-праздничному богатые дети. Аленушка больше любила скромные полевые цветочки, из которых делала букеты и плела веночки. Какие все они славные!
– Аленушка нас очень любит, – шептали Фиалки. – Ведь мы весной являемся первыми. Только снег стает – мы и тут.
