Тут Пышта проснулся. И понял: время настало. Он оделся и, неслышно ступая, пошёл к двери и тихо проскользнул на веранду, где на стёклах наклеены бумажные снежинки, — сейчас, в темноте, не видно. Отодвинул задвижку. Заледеневший песок скрипнул под ногами на дорожке. Очень темно. Нет, уже не так темно, край неба уже посветлел. Но очень холодно. Пышта надвинул берет пониже.
Он пошёл в кусты за спортивной площадкой. Потому что ещё раньше, перед ужином, он успел сунуть машинку в кусты, подальше от Майкиных глаз.
Вот сейчас, на ощупь, он обойдёт скамью, залезет в кусты, достанет машину, спрячет под курточку и вернётся в дом. А утром Непроходимимы проснутся: всё в порядке.
Пышта обходит скамью. Залезает в кусты. Раздвигая ветки, делает шаг, ещё шаг, сейчас он присядет и пошарит рукой… Но что-то прицепилось к его резиновому сапогу и тащится за ним, сгребая листья.
Экий цепкий корешок или вьюн! Пышта поднимает ногу, ощупывает сапог. Нет, не корень, не вьюн. Это проволока. Петлей схватила его за ногу и держит. Пышта ведёт по ней пальцами — ровная, тонкая, без колючек. Он высвобождает ногу из петли. А что она тащила за собой? Интересно… Ага, нашёл! Что за штука? Вроде ящичка, одна стенка с дырками, круглыми…
Тревожное воспоминание шевелится в Пыштиной памяти: «Ящичек… проволока… круглая… четырёхугольная… притаилась под кустом… ждёт… на тысячу осколков!»
Пышта замер. Закричать? Разбудить? Прибегут, а она вдруг как раз и… Сердце замерло, словно заяц, прижавший уши.
«Положи Штуку обратно — может, она вовсе не мина…» — советует этот самый заяц.
«А вдруг мина? А рядом Непроходимимы спят, и телёночек…» Пышта облизывает пересохшие губы.
«Удирай. Главное — ноги унести. Ноги — главное!»
«Почему ноги?.. Почему ноги — главное? Это только у зайцев…»
«Уши дрожат-дрожат, так неприятно. Уши уноси, пока целы…»
— Отстань, мне и без тебя страшно… — Пышта всхлипывает. — А вот сейчас ка-ак встану с корточек! Ка-ак понесу Штуку! Подальше. В поле. Вот сейчас…
А сам сидит и сидит, не в силах шевельнуться от страха.
«Ох, положи… Моё заячье сердце колотится — рёбрышкам слышно!»
Человеческое сердце тоже колотится. Человеческим рёбрышкам тоже слышно. Слёзы текут.
«А вот не положу. А вот сейчас вылезу…» Он прижимает Штуку к груди изо всех сил, чтобы не обронить. И тогда кончики его пальцев начинают слышать, как внутри Штуки что-то ровно тикает, как часы: тут-тут-тут-тут…
Теперь Пышта знает самую страшную правду: тут она, мина замедленного действия. С часовым механизмом. О ней говорил тракторист. Когда взорвётся — неизвестно. Может, фашисты поставили стрелку на сегодняшнюю ночь, может, как раз на сейчас, может — на потом. Скорей, скорей унести её подальше от всех людей… Бегом! Нет, бегом нельзя. Не потревожить, не толкнуть. Сапёр ошибается один только раз, второй раз — уже некому.
Нет рядом тракториста. Он бы вытащил из Штуки змеиное жало, она перестала бы тикать так страшно.
Тракториста нет. Пышта сам должен её унести. Больше некому.
Тут-тут-тут… — под стиснутыми пальцами.
Пышта всхлипывает громче. Растопыренными локтями он раздвигает ветки, выбирается на дорожку. Только не оглядываться на спящий детский сад, а то так хочется вернуться!
Скрип-скрип калитка… Пышта выходит на улицу. Улица тоже спит. В каждом доме спят люди. Спите все мальчики и девочки, с которыми я ещё не успел познакомиться. Вы не бойтесь, я не споткнусь близко от домов, уже немножко видно, светает…
Тут-тут-тут… — выстукивает потайной механизм, передаёт сигналы захолодевшим Пыштиным пальцам.
Улица кончилась. Началось поле. Большое поле. Небо светлое, земля ещё тёмная. Положить. Подальше от дороги. Туда, где люди не ходят, машины не ездят. Только не оступиться бы…
Поле, поле! Да ведь на тебе взошла низенькая густая щетинка — зеленя, хлеб…
Мимо, мимо. Ногам хочется бежать. Нельзя бежать.
Кончилось поле. А за ним — вот беда! — строения темнеют. Пахнет навозом и теплом, и бессонная корова мычит. Ферма… «Не бойтесь, коровы, тёлочки и бычки, я от вас подальше унесу, в лес…»
Тут-тут-тут… Пальцы совсем одеревенели от напряжения. «Не оброню. Сжимаю крепко».
Тишина на всей земле. Все люди спят. Все птицы спят. Ни звука. Только шаги Пышты. И под пальцами — тут-тут-тут…
И вдруг кончилась тишина. Неподалёку, где-то в лесу, заработал трактор, зарокотал, заговорил хлопотливо и весело добрым, таким знакомым Пыште голосом.
«Дяденька Непейвода! Самый нужный, необходимый человек, вы тут, близко! Я к вам, к вам иду! Только не уезжайте, погодите, я иду, я несу!» — Пышта кричит молча, он и крикнуть-то боится. Да и разве услышит его тракторист, — даль такая, и мотор тарахтит.
«Пусть тарахтит, пусть. Только не замолкай, пожалуйста, не уезжай!»
Он старается не бежать. Шагает огромными шагами. Опушка… Дорога сворачивает в лес. Корни под ногой. Ступать осторожно… Переступил. «Я иду, иду, только не уезжай!»
Трактор не уходил, наоборот, звук приближался. Уже слышен скрежет его железных суставов.
Засветилась глубина леса, заметались чёрные тени стволов. Вспыхнула в луче рыжая листва. И в глаза Пыште ударил издалека ослепительный свет фар. Всхлипывая от нетерпения, от тревоги, от счастья, Пышта шагал ему навстречу, прижимая ношу к груди.
Неожиданно машина отвернула от Пышты слепящий глаз, упёрлась лучом в чащу и стала. А Пышта сразу узнал, куда пришёл: Высотка!
Пышта задохнулся и на одну только секунду остановился передохнуть. Осторожно поднёс ящичек к уху. Ухо ничего не услышало, ухо слушало трактор. Но пальцы передали: тут-тут-тут…
Сейчас Непейвода сделает всё, как надо. Скорей к нему! Ещё сто шагов. Пятьдесят. Двадцать. Совсем близко, уже можно позвать…
Но — вот беда! — это же совсем другая машина! Бульдозер…
Две тёмные фигуры спрыгивают на землю. Пышта в испуге отступает назад, в темноту. Маленькие сосенки тычутся в него пушистыми лапами. Выпятив локти, Пышта загораживает Штуку. Наступил на что-то круглое, оно треснуло и чавкнуло под ногой. Едва не поскользнулся. Ступил дальше — опять чавкнуло. Стоп. Дальше ни шагу.
Хрустя ветками, как медведи, те двое выходят на поляну. Остановились над большим тёмным бугром. Луч карманного фонаря уткнулся в него.
— Подрежешь эту кучу, — услышал Пышта ненавистный голос Шнырина. — Толкай, вали её в яму. Здесь ям хватает… Сровняешь поверху земличкой. Ясно? За час управимся…
Он говорит, а тот, второй, молчит. А под пальцами у Пышты: тут-тут-тут…
— Давай, друг! Я ж тебя выручал, долг платежом красен! — уговаривает Шнырин. — Я ж тебе бульдозер доверил, действуй! Завтра полный автобус этих, сознательных, приедет. А мы с тобой загодя все отбросы в яму, в яму! Шито-крыто! Да пошевеливайся! — Он подталкивает того, другого.
А тот, другой, покорно шагает к бульдозеру, — неуверенно, словно идёт по плоту, который раскачивают волны.
И Пышта узнал. Он и в предрассветных сумерках узнал его сразу и забыл обо всём, даже о нетерпеливых сигналах, которые передают пальцы.
— Не проспался, что ли? — крикнул Шнырин и посветил фонарём.
Пышта увидел бледное лицо тракториста и глаза, неподвижные, в тёмных провалах. Да он же спит, дяденька Непейвода! Конечно, спит! Некоторые люди умеют спать с открытыми глазами, а лунатики даже ходят во сне!.. Потому он и пошёл так послушно вслед за Шныриным и залез в кабину.
…Грохот мотора. Лязг гусениц. Ослепительный свет лёг на маленькие сосенки, и они, как медвежата, протянули навстречу свету заголубевшие лапы.
Бульдозер двинулся прямо на них.
Хрустнуло. Упали голубые медвежата, распластали по земле нежные лапы. Бульдозер прошёл по ним, как танк. Он вылез на поляну, тупо уткнул луч в бугор и с грохотом опустил нож.
А нож у него был широкий, и перед железной мордой у него был железный щит-отвал.
Бугор дрогнул. Стали сбегать с него быстрые комья и раскатываться в стороны. Бульдозер полез на него, давя гусеницами, а бугор скрипел, взвизгивал и чавкал. Он отползал, уступая силе, пока железное чудовище не дотолкало его до ямы. И тогда бугор рухнул вниз, рассыпавшись сотнями комьев, и они со стуком полетели в чёрную пустоту.
Яма? Да какая ж это яма? Разве тракторист не видит? Это ж боевая траншея! Сюда ребята в экскурсии ходят!
— Сыпь! Толкай! Утюжь! — Сквозь грохот прорывался голос Шнырина, и бульдозер послушно топтался над траншеей, утюжил, давил, давил…
А Пышта в смятении прижимал к себе Штуку.
А небо светлело, и далеко за Путинкой порозовели тонкие облака. Разъяснивалось кругом.
Скользкий комок вырвался из-под гусеницы и плюхнулся у ног Пышты. И Пышта увидал, что это просто гнилая картошка. Горы гнилой картошки? Мельком подумалось: «Зачем на боевой Высотке столько гнилой картошки?»
