— Милости просим, милости просим! — щебетала мама, пододвигая им кресла. — Как я счастлива, что вы…
Гости сели. Ковбой Жорж скользнул по мне взглядом и уставился на наш магнитофон. Выходит, не узнал! А его папаша откашлялся в ладошку и с важностью произнес:
— Мы тоже решили наконец познакомиться с нашим юным талантом! Прочитали в газете об его успехах, он у всех на устах, начальство и говорит: «Поезжай, Гренчаров, познакомься и доложи, действительно ли он — наша надежда, и если да, надо оказать ему всестороннее содействие…»
Большая Шишка оказалась и вправду большой, даже огромной. На лице усищи, на шее, несмотря на жарищу, крахмальный воротничок и галстук. А голос масленый, как у попа.
Папа поставил на стол виски, мама — кекс.
— Товарищ Гренчаров, — сказала она, улыбаясь еще более чарующе, чем обычно, — у вас не глаза, а рентгеновский аппарат, вы прочитали мои сокровеннейшие мысли и желания. Нам действительно позарез нужна ваша помощь.
Папа наполнил стаканы, подал один и ковбою Жоржу. А мне — нет.
— Со встречей! — сказал он, поднимая свой стакан.
Ковбой Жорж собрался отпить, но Важная Шишка остановила его:
— Нет, нет, Жорж! Никакого алкоголя, пожалуйста!
Жорж надул губы, однако послушно отставил стакан.
А Большая Шишка объяснила:
— Детям пить нельзя. Знаете, пока я был за границей, у нас дома произошла колоссальная неприятность. Дружки Жоржа перепились, устроили драку, разгромили мне квартиру. Не дуйся, Жорж, не дуйся! Бери пример вот с этого мальчика, который так целеустремленно идет по светлому творческому пути. Пью за таланты, которых рождает и будет еще рождать наш прекрасный край! — И он осушил стакан до дна.
Ковбой Жорж взглянул на меня, чтобы по совету отца взять пример с юного дарования.
У меня еще сильнее свело живот: узнает он меня или не узнает?
Он не узнал. И принялся наворачивать кекс кусок за куском.
— Товарищ Маринова, — масленым голосом спросила Большая Шишка, — что же такое у вас стряслось, почему вам потребовалась моя помощь?
Мама конфузливо опустила глаза и ответила:
— Понимаете, товарищ Гренчаров, мой Энчо безумно загружен. С утра до вечера — пение, актерское мастерство, гитара… А когда начнутся съемки, он будет совсем перегружен творческими проблемами. Естественно, для школьных занятий времени совершенно не останется…
— Это нехорошо, — произнесла Большая Шишка. — Школа есть школа, надо посещать ее регулярно.
— Ну, разумеется, мы сделаем все, чтобы не отставать от класса. Будем брать частные уроки и наверстаем пропущенное…
— И что, собственно, вы хотели бы от меня?
— Пустяк, товарищ Гренчаров, сущий пустяк! Мы просим у вас записочку, разрешение освободить Энчо от школьных занятий хотя бы дней на двадцать. А потом все равно начинаются каникулы… Мы узнали, что школьникам-кинозвездам такие разрешения выдаются.
Большая Шишка важно покусывала свои усищи.
— Гм… В моей практике аналогичного случая не встречалось. Ваш Энчо — первая кинозвезда у нас в городе. Дайте минутку подумать.
И он стал думать, не забывая прикладываться к стакану.
Вот это его думание все и погубило…
Потому что Лорелея с чарующей улыбкой повернулась ко мне:
— Энчо, сыночек, покажи нашим дорогим гостям, что ты умеешь! Спой серенаду Эвридике.
Я не шевельнулся. А ковбой Жорж немигающими глазами уставился на меня.
— Ты что, стесняешься? — не отступалась мама. — Будешь сниматься в кино, а тут вдруг застеснялся! — И вытолкнула меня на середину комнаты.
Жорж продолжал буравить меня взглядом.
И я запел. Запел, хотя мне было совсем не до пения!
В эту тихую ночь
Ждать тебя мне невмочь,
О Эвридика!
Я думал, что из моего горла, перехваченного проволочной петлей, не вырвется ни одной приличной ноты, но почему-то зазвучало то чистое, прозрачное сопрано, про которое Северина Доминор говорит, что она может его распознать хоть за сто километров.
И ковбой Жорж тоже его узнал!
Сперва он наморщил лоб, пытаясь что-то вспомнить. Потом выкатил глаза. Потом вскочил. И завизжал:
— Это он! Это он, папа! Он расколотил у нас стерео и люстру!
Бросился на меня и так заехал мне справа под дых, что я скрючился, как вопросительный знак, потом двинул мне в челюсть, и я вытянулся, как восклицательный. И почувствовал во рту соленый вкус крови. К счастью, папа схватил его за пояс и оттащил, а то бы мне крышка. Большая Шишка разоралась:
— Жорж, что это значит, какая муха тебя укусила? — и дальше в том же роде.
А мама, как увидела мою расквашенную губу, запричитала:
— Да что же это, господи! Губу разбили! Починенный зуб сломали! Как же он теперь явится на третий тур? О боже!
Я выплюнул кусочек белого фарфора, отвалившийся от починенного зуба, и поплелся за мамой в ванную, там она промыла мне ранку и залепила пластырем… Да, да, то же самое место, в третий раз с тех пор, как я полез в кинозвезды. Ясное дело, за славу приходится платить! Спасибо, что совсем меня не прикончили, как Джона Леннона из группы «Битлз». Видно, искусство и в самом деле требует жертв…
Когда мы вернулись в комнату, Жорж смирно сидел на стуле, а Большая Шишка смерила меня враждебным взглядом с головы до пят.
— Ну? — спросил он уже не как поп, а как милиционер, когда тот поднимает пьяниц с тротуара. — Это правда?
Я молчал, как телевизор с выключенным звуком. Жутко ныла губа.
— Это правда, Энчо? — услышал я голос папы. Он спрашивал не как милиционер, а как отец. И поэтому я ответил ему, как сын:
— Правда.
— Это когда ты отравился алкоголем?
— Да, тогда…
Мама кинулась на мою защиту:
— Но они ведь первые на тебя напали, сыночек, да?
— Замолчи, жена! — сердито оборвал ее папа. Впервые в жизни видел я его таким сердитым. Из глаз летели искры, как из точильного камня, губы дрожали, голос гремел: — Теперь говорю я. Слышишь? — И повернулся к Большой Шишке: — Как видите, товарищ Гренчаров, страсти накалились, и сейчас не время обсуждать происшествие в вашей квартире. Могу лишь сказать вам, что мой сын долго пролежал в состоянии опасного алкогольного отравления. Во всяком случае, заверяю вас, что, если он действительно повинен в том ущербе, который вам нанесен, я готов возместить все убытки.
Стерео было японское! — пропищал ковбой. — Куплено за валюту.
— Заткнись, Жорж! — со злостью прикрикнул на него его отец. — Хорошо, товарищ Маринов, вы, я вижу, порядочный человек, и, думаю, мы сможем договориться, как мужчина с мужчиной. Что касается выходки моего сына, он получит от меня по заслугам. Идем, Жорж!
И он пошел к двери, подталкивая ковбоя перед собой. Лорелея тоненьким, несчастным голоском спросила вдогонку:
— А как же разрешение, товарищ Гренчаров?
— Разрешение? — удивился он, будто впервые услышал это слово. — Ах да… Хорошо, я вам дам разрешение, чтобы вы убедились, что я не какой-нибудь там мстительный тиран, способный из-за расколотого зеркала помешать росту талантов. Вы получите разрешение, но только после того, как предъявите справку из киностудии, что ваш сын действительно будет сниматься. Причем справка должна быть по всей форме — подпись, печать, исходящий номер…
— Но… но у нас еще нет такой справки, — проговорила мама в полной растерянности. — Ждем с минуты на минуту.
— Вот и я подожду. А до тех пор ваш сын должен ходить в школу, иначе он будет исключен. До свиданья!.. Жорж, без глупостей! Шагай впереди меня, а то получишь!..
Ночью я почти не спал. Непрерывно снилась Большая Шишка, он пытал меня раскаленным железом и требовал, чтобы я рассказал обо всем, что происходило в тот вечер в его квартире, а я героически молчал, только стонал от боли и говорил: «Ни слова не скажу, потому что вы мерзкий фашист, а я ненавижу фашистов!» И выплескивал ему в лицо виски.
Проснулся я кислее яблочного уксуса, который с недавнего времени появился в магазинах, голова просто разламывалась. Мама попыталась расчесать мои кудряшки, но они никак не распрямлялись, и когда я взглянул на себя в зеркало, то пришел в ужас: концы волос черные, а у корней белесые — мой настоящий цвет, кудряшки над ушами похожи на клочья свалявшейся овечьей шерсти.
— Ничего не поделаешь. — Мама вздохнула, как генерал, проигравший сражение. — Придется нам сегодня пойти в школу, не то исключат. Но я это дело так не оставлю, я буду жаловаться, я до Софии дойду!
Смазала мне губу целебным бальзамом, заклеила свежим кусочком пластыря. Потом дала позавтракать — кусок кекса и чай, — но мне даже кекс не лез в рот. И мы пошли в школу. Я так и не успел вынуть из печки тетрадки с мемуарами, чтобы передать их классному руководителю.
Мама проводила меня до самой школы и предупредила, что после уроков зайдет за мной, чтобы я не шлялся с разными хулиганами, подготовка есть подготовка, и, хотя у меня разбита губа и сломан зуб, на кинопробу в костюмах надо непременно явиться.
