— И что же, ваша Квета стала дрессировщицей змей?..
Все имеет свой конец. И хорошее тоже.
В Гайенке уже загорались огни, через дорогу вперевалку направлялись к своим воротам последние запоздавшие гуси; вечерний автобус стоял на площади с зажженными фарами, готовый к отправлению. «Еще успею!» — подумал Вашек и наспех попрощался со всеми. Вылетяловы сели на свои велосипеды и, помахав на прощание, поехали по Садовому переулку. Катя, Станда, Верасек и Енда снова взялись за руки. Довольные, запыленные, с туфлями и ботинками через плечо, дошли они до Длинной улицы. Уже стемнело. Прямо перед «Барвинком» горел уличный фонарь. На освещенном участке стояла темная фигура.
— Ой-ой! — догадалась Вера. — Пациент. Доктор не успел еще вернуться, а тут снова придется ехать.
— Да нет, это не больной, — сказал Енда, когда подошли поближе. — Это женщина… и у нее чемодан!
— Гостья! — завопил Станда. — Скажем сразу, что у нас в доме тиф. Или оспа…
— Гостья! Придется одеваться и сидеть в комнате, — вздохнула Вера.
— Вот еще удовольствие! — Катю от досады даже передернуло.
— Постой! Постойте! — У Енды были зоркие глаза. — Как раз тебе и будет удовольствие… Потому что это Дворжанда.
— Кто? — Катя не на шутку испугалась.
— Кто да кто? — торжествовал Енда. — Твоя Дворжачкова.
— Уна?!
В главе четырнадцатой события убеждают нас, как некстати иногда появляются «светские» девушки…
Это и в самом деле была Уна. С большой дорожной сумкой, которая лучше бы смотрелась на рекламе авиакомпании, чем на фоне облупившихся досок садовой калитки. У Уны было кислое выражение лица и сказочное шелковое платье. Она недовольно протянула Кате руку:
— Где ты бродишь, Катрин? Я жду тебя уже целую вечность!
Катя была ошеломлена. Она утратила всякую способность что-либо вразумительно сказать, о чем-либо спрашивать. «Вот это удар! — думала она про себя. — Только этого мне и не хватало!»
Уна уверяла, что писала Кате. Она наверняка послала ей письмо о том, что приедет. Или не послала? Она стала неистово рыться в сумке и… нашла. Открытка была извлечена на свет божий вместе с поломанной гребенкой, в которой застрял золотистый волос, и с большим блестящим тюбиком губной помады.
— Значит, забыла! — произнесла Уна вместо извинения. — Не выгонишь меня?
Но она была уверена, что ее не выгонят. Вообще она была слишком самонадеянна. Теперь это Кате явно не понравилось.
— Проходи! — сказала Катя и только теперь заметила, какая же ее подруга запыленная, усталая и что за спиной у нее болтаются связанные туфли.
Со стороны палаток доносились возбужденные голоса, шумел насос, сквозь кусты пробивался свет костра.
— Пойдем! — повторила Катя и повела Уну к палаткам.
Пока она умывалась и переодевалась в спортивные брюки, Уна болтала о своем путешествии, начав с того, как ей мать сказала, что ей тоже не лишне куда-нибудь прокатиться — в Праге сейчас с ума сойдешь, ну просто с у-ма сой-дешь! Потом она стала рассказывать про поезд, который, по ее описанию, буквально кишел безумно смешными людьми, начиная с проводника и кончая мальчишками с гитарой, которые ехали на дачу и звали Уну с собой. Потом — о своем новом платье и о том, как на вокзале ей кто-то предложил понести сумку, а еще кто-то показал ей дорогу, когда она искала «Барвинок».
— Ну и потрясающая дыра! — оценила она городок.
— Почему? — Катя строго взглянула на нее, натягивая на себя спортивную куртку.
— Почему? Вот это вопрос! Ты же сама писала, что это дыра.
Кате стало стыдно, и так как она не знала, что сказать, то добрых пятнадцать минут Уна говорила одна. Они сидели рядом на скамеечке перед старой беседкой, и Катя была в полном смятении. Как ей теперь быть? Уна говорила и говорила и, наверное, даже не замечала, что Катю несколько раз окликали из палаток, а она нервозно отвечала: «Иду, иду!»
— Катрин, — обратилась к ней подруга, словно что-то вдруг сообразив: — А что, тебе вообще нельзя заходить в дом, когда их нет?
Катя пробормотала что-то невразумительное. Чувствуя себя виноватой, она вспомнила письмо Уне, которое начиналось так:
«Хотя Гайенка — ужасающая дыра, но я, в общем, рада, что приехала сюда. У меня здесь прекрасная комната, и я в ней одна…»
Одна в комнате. Теперь она об этом даже не вспоминала.
Катю звали все настойчивее, наверное, уже в пятый раз.
Она ухватилась за эту возможность освободиться. Уна приплелась за ней к костру и получила порцию подогретого j супа и ужин, как все остальные. Ели молча. Только иногда раздавался надтреснутый пражский голосок:
— Это же безумие — разбивать лагерь в саду! В таком случае лучше отправиться куда-нибудь в глушь!
— А почему же ты не отправишься в глушь, Дворжачкова? — ехидно спросил Енда.
— Енда! — воскликнула Катя, скорее по привычке, чем из желания одернуть брата.
— Малыши — безумные грубияны, — заявила Уна с улыбкой, адресованной Станде. — Как вы с ним выдерживаете?
Катя впервые заметила, что ее кузен — красивый парень с загорелым худощавым лицом и лукавыми глазами. И возмужал он… Может, и вправду Уне стоило подарить ему улыбку?
Но Станда был иного мнения:
— Ты, Дворжачкова, не называй меня на «вы». Я просто Станда.
— Уна! — Она подала ему руку с грацией девушки с модной картинки.
— Уна? Это еще что за имя?
— Ярунка, — прогудела Катя.
И Енда своим чистым серебряным голоском пояснил:
— Яромира! — И тут же перевел это имя на азбуку Морзе.
— Тут такая безумная дыра, — начала светскую беседу бедная разоблаченная Яромира. — Как здесь можно жить?
— Пойдем, я тебе покажу! — благодушно заявила Вера и поднялась с места: — У кого ключи?
Уна задыхалась от злости.
Катя и Станда разразились смехом. Верасек покраснела:
— Ах, так? Не сердись… Я ведь думала… — Она совершенно смутилась.
— Что? В чем дело? — спросил Енда, и пришлось все ему объяснить. Хотя и с запозданием, но он долго смеялся.
Уна пришла в ярость. Нос у нее заострился, лицо побледнело, и она наговорила массу колкостей. Стала приписывать Кате фальшь, ложь, коварство; она чувствовала себя оскорбленной, высмеянной и была ужасно зла.
Нет, нет, Катя этого никак не хотела.
Она бежала за Уной по садовой тропинке. Ей не хотелось, чтобы ее гостье было плохо. Уна уселась на скамеечку у входа и сделала вид, будто она оказывает Кате величайшую милость:
— Ну ладно, Катрин! Принеси мне мою сумку сюда, потому что туда я ни за что не пойду.
И Катрин пошла.
— Катя, не сходи с ума, — говорили ей, — кончится тем, что ты еще будешь просить прощения у этой обезьяны! — предостерегали ее Станда и Верасек.
Катя опустила голову. И правда, все это было мучительно тяжело.
Держа маленькое зеркальце в руках, Уна наводила красоту, когда перед садовыми воротами загудела машина и на тропинку упали два ослепительных луча света.
— Наши! — Станда, Веруша и Енда в восторге помчались встречать.
— Обожди тут, — сказала Катя пражской подруге. — Я поговорю с бабушкой.
Они разговаривали на кухне, в то время как доктор устанавливал «татру» в гараж.
— Послушай, — сказала бабушка, услышав позади себя шаги, — к Кате приехала знакомая девушка. Оставим ее здесь? Может быть, они могли бы вдвоем…
— Нет. Ни в коем случае не оставим! — прозвучал грозный ответ. — В палатках — ни за что!
Позади бабушки стоял не доктор, а Станда: он принес кое-какие вещи из машины. Бабушка засмеялась и теперь уже обратилась к дедушке:
— Филипп, к Кате приехала подруга…
— Такое маленькое замызганное чучелко? — Это был уже дедушка. — Сидит перед домом. Заберите ее в теплый дом, умойте, накормите.
Кате было непонятно: оказывается — маленькое замызганное чучелко?
Катя и Уна сидели с бабушкой и доктором на задней веранде, и вечер был, как говорится, нескладный.
— А что же вы, девочки, не пойдете к детям в сад? — спросила бабушка.
Катя только молча покачала головой, но в ее глазах бабушка могла прочесть твердую решимость: ни за что на свете! Уна ответила:
— Я уже вышла из детского возраста.
Удивленный дедушка вынырнул из-за газетной простыни. Катя дала бы сейчас бог знает что, только бы доктор не слышал некоторых рассуждений Уны.
— Тогда мы вас упрячем в комнатку, — решила бабушка, и Катя с доктором удивленно переглянулись.
Катя давно уже догадывалась, что история с маляром была всего лишь бабушкиной хитростью, но все же сейчас она была очень удивлена.
Когда на деревянной лестнице умолкли шаги, доктор спросил жену:
— Катенька, эта девочка у нас долго пробудет? Лучше б ты ее вместе с нашей барышней упрятала куда-нибудь в погреб…
