— Я знаю, что делаю, Филипп, — улыбнулась бабушка. — Не беспокойся!
В мансарде девушки стелили постели. Вернее, стелила Катя, а Уна сидела с одной туфлей в руке. Она только вошла во вкус «безумно смешной истории», в которой главную роль играла, конечно, она, Уна, и с ней какой-то молодой человек, когда Катя наконец набралась духу:
— Уна… я… решила… и никому еще ничего не говорила. Знаешь, я пойду учиться дальше. То, что я обещала, — это была глупость.
— Что? Да ну! — воскликнула Уна и продолжала свою историю: — А он меня окликает: «Добрый день, девушка!» Я безумно испугалась. Представь себе, моя мама…
— Уна, знаешь, что я тебе скажу? — рассердилась Катя. — Ведь меня нигде не возьмут на работу. Я же ничего не умею делать. Разве что вытирать коровам хвосты. Да и кто захочет быть дворником, если может быть инженером? — закончила она торжественно.
— Все это трепотня! Безумие, — оценила ее слова Уна, и видно было, что ей хотелось бы продолжить свой рассказ.
У Кати горели глаза, и Уна сменила тактику.
— Вот те на! — сказала она, делая вид, что уступает, но только как более умный человек. — Оставим эти разговоры, они не имеют никакого значения!
С этим Катя должна была согласиться: действительно, никакого значения. Они улеглись, но долго не засыпали. Разговаривали. Сначала с прохладцей, как люди, которые недавно повздорили, но потом Уна стала припоминать какие-то старые школьные истории, которые Катю неизменно смешили. Уна умела менять голос и пародировать людей. Это производило неотразимое впечатление. Катя постепенно начала оттаивать. У нее было такое чувство, как будто она заново нашла подругу; она поняла, почему в Праге так дорожила обществом Уны.
Был, должно быть, уже очень поздний час, а они все еще не спали. Сидели на кроватях и распевали песенку, которую Уна недавно услышала. Это была шуточная песенка о злом и строптивом сапожнике: у его славной женушки подгорел обед, так он взял сапожный нож и снял кожу со своей хозяюшки. Катя заливалась смехом оттого, что сапожник сшил из кожи сапожки, и те в полночь начали плясать и человеческим голосом поучать сапожника.
Ей казалось, что никогда она не певала лучшей песенки. Бабушка или дедушка… нельзя было угадать, кто из них, сердито стучал в потолок, явно не разделяя их восторгов.
Уснули они в полном мире, как самые лучшие подруги.
Утром Катя встала с непонятным настроением. Проснулась она первая, открыла глаза и почувствовала огорчение, что она не в палатке. В комнате был беспорядок: на белом столике стояла роскошная дорожная сумка, на кресле валялось пестрое шелковое платье, тут же одна туфля и розовое, не совсем чистое белье. Перед кроватью Уны лежала еще кучка чего-то розового и вторая туфля.
Катя вскочила, распахнула окно; она мылась долго и основательно, но не могла освободиться от какого-то неприятного чувства. Ей недоставало утренней свежести сада, тепленькой заспанной Верочки и тараторящего Енды. Ее охватила тоска. Она посмотрела на спящую подругу и громко ударила книжкой о стол: может быть, проснется. Но Уна только глубже зарылась в подушку. Была видна только прядь волос, утратившая за ночь свой блеск и завивку.
Катя громко кашлянула. «Пора бы ей вставать наконец», — недовольно подумала она, но тут же в ней отозвался иной голос. Это заговорила верная подруга, оберегающая сон Уны: «Бедняжка устала с дороги, ехала от самой Праги, а здесь ее так постыдно встретили! Станда, Енда, Верасек… и доктор. Как он сказал? Замызганное чучелко!» — «А разве не так?» — Этот другой голос был насмешливый. Словно в Кате встретились две девушки с разными вкусами, с разными взглядами. Катя и Катрин. И они спорили. «Да, — сказала Катя, — доктор прав!» Катрин утверждала, что Уна остроумна, красива, что с ней весело; она самостоятельна… «Дерзка!» — добавила Катя, а Катрин отрезала: «Меньше всего тебе следовало бы об этом говорить! Вспомни только, как ты гордилась в школе, что Уна подружилась именно с тобой».
В таком разговоре нет ничего странного. В конце концов, это самое обыкновенное дело, потому что, возможно, каждый из нас носит в себе свою Катю и свою Катрин. Катя говорит: «Я должна еще сделать задание по чешскому языку». А Катрин зевнет, посмотрит на часы и скажет: «Ладно! Чешский — не первый урок. Утром у кого-нибудь спишешь!» — и потом пойдет, сядет у приемника, потому что передают такую замечательную джазовую музыку.
В сказках добро всегда побеждает зло. Когда речь идет о задании по чешскому, бывает иногда наоборот, и у Кати пока что получилось так же. Катя перестала препираться с Катрин. И тут заговорил голос Уны.
— У-уй! — сказала она и села на кровати. — Привет, Катрин, — и зевнула.
Уна надела одну босоножку и тут же застучала ею в ритме танца.
Это была песенка о злосчастном сапожнике:
А когда настало утро,
Закричал несчастный муж:
«Хватит вам, сапожки, прыгать!
Посмотрите, как я плачу,
Чтобы смыть свою вину,
Я и сам готов, сапожки,
Выпрыгнуть из своей кожи!»
— Все же Уна замечательная! — прошептала Катрин. — Да, с Уной всегда весело, и, пожалуй, ей можно прощать или, лучше сказать, не замечать некоторых ее особенностей.
Уна приняла из бабушкиных рук чашку с кофе.
— Фу, пенка! — сказала она и сопроводила свои слова звуком, напоминающим рвоту.
Пенка была совсем крошечная и осталась лежать на столе рядом с чашкой. Бабушку все это явно забавляло. А Катя злилась. И еще больше, когда, ожидая Уну во дворе, она натолкнулась на Станду с Верой. Они мирно сидели на скамеечке и штудировали книгу о двигателях внутреннего сгорания.
— Ну, как там… улетело это чучело? — спросил Станда. — Или мы должны его поймать и…
Катя, естественно, и не надеялась, что они будут в восторге от Уны. Она даже не думала, что они будут в восторге от нее самой. По правде говоря, она пришла сейчас к ним посоветоваться, как бы это… Но тут ее рассердило, что они сразу заговорили таким неприятным тоном. С какой стати?
— Почему вы ведете себя так грубо? — спросила она свысока.
— А почему ты такая противная? — ответили они ей в унисон.
Неожиданно появился Енда и тоном знатока заявил:
— Опять на нее нашло!
Это была характеристика Катиного душевного состояния.
И они начали ссориться. Катя употребляла более резкие слова, чем ей хотелось бы. Они сами слетали у нее с языка, и она жалела об этом, но в свою очередь не могла оправдывать враждебные нападки ребят. Станда и Енда стояли на своем, и Верасек к ним присоединилась:
— Не нужны нам такие пугала! Вход пугалам строго запрещен! А если ты или она заявитесь к нашим палаткам, мы на вас натравим собаку.
— Это моя собака!
— Опять ты свое! Не надо повторяться! — решительно ответили ей, и Катя почувствовала, что она проигрывает.
Ей казалось, что она проигрывает все: и каникулы, и Великий Путь… Что ж, тем хуже для нее.
Катя с Уной шли по гаенской улице. Две раздосадованные девушки, не знающие, куда им идти, что делать, о чем разговаривать.
— Где тут у вас теннис? — спросила Уна. — У тебя серьезно нет никого, с кем можно было бы поговорить?
— Есть! — Катя вошла в раж. — Вон идет старый пан Водражка. Дедушка лечит его уже несколько лет. У него что-то с ногой. Можешь с ним побеседовать.
— Катрин! — угрожающе зашипела Уна, и вдруг ни с того ни с сего на ее лице появилась лукавая улыбка; она повисла на Катиной руке и запищала: — Падаю! Катрин, держи меня, я падаю!
Катя ничего не понимала: что это за спектакль? Дорога была пустынна; один старый Водражка, прихрамывая, шел по улице, да навстречу ему семенила женщина с охапкой травы. Она укоризненно взглянула на девушек. У ворот стоял малыш и лизал большое мороженое. Напротив, у магазина, какой-то мужчина подметал улицу. На ступеньках москательной лавки стояла лейка. Наверное, это был тот самый противный продавец. Катя надеялась, что ее подруга не станет умышленно шуметь, чтобы он оглянулся. Но она просчиталась.
— Умираю! — Уна хихикнула и повысила голос: — Эди, придешь на мои похороны?
Сомнений не было: она обращалась к пану Веселому, к «светскому» молодому человеку, который поливал и подметал тротуар.
К Энуне.
Он заметил ее удивление, и ему нелегко было удержать в руках метлу, а на лице сохранить выражение спокойствия. Он произнес как-то неуверенно:
— Хелло, Джун!
Не сразу Катя сообразила, что это удивительное приветствие относится к ее пражской подруге. Еще более удивительным было то, что Уна с паном Веселым, то есть с Энуной, а по-новому — Эди, оказывается, знакомы, что они — старые друзья из одной блестящей компании. Да, такое оказалось возможным. Идеализация светских компаний, блестящего общества, веселых молодых людей и холеных девушек кое-где еще жива.
