– Семен Афанасьевич, расскажите что-нибудь! – попросил Петька.
– Про коммуну! Правда, расскажите!
Кто-то постарался усесться поудобнее, кто-то придвинулся поближе.
И мне тоже захотелось в этот особенный день вспомнить коммуну, товарищей, Антона Семеновича, поговорить хоть немного о том, о чем думалось так часто, что постоянно было со мной и при мне.
О чем же им рассказать? Я оглядел их. Рассказываешь всем, а мыслью обращаешься иной раз к одному и речь ведешь для него. Видишь: вон тот, сидя на верхней ступеньке, устремил взгляд куда-то вглубь парка и смотрит туда не мигая и думает о чем-то своем… Он один сейчас, а не с нами, может быть он и не слышит. А этот прислонился к двери, и взгляд у него рассеянный – он тоже пока не слышит меня. Еще один слушает недоверчиво – и так хочется увидеть в его глазах искру не подозрительного, а настоящего, сочувственного интереса! А вот этот и смотрит и слушает, но дойдет ли до него? Поймет ли он, что мой рассказ – ответ не на один наш разговор? А вот Панин… Эх, Панин! Дойдет ли до тебя то, о чем я сейчас рассказываю?
– Так вот, – сказал я, – было это в прошлом году. Готовились мы к походу. Я уж вам как-то говорил, что летом мы всегда путешествовали – по Волге ли, по Крыму ли, но непременно отправлялись далеко, в новые места. Прошлым летом поехали мы на Кавказ. К вокзалу шли строем, а строй у нас был красивый, впереди – свой оркестр. Вы скажете – а вещи как же? Вещи мы складывали в грузовик, там было все: еда, посуда, чемоданы с одеждой. Грузовики шли за последним взводом – за нашими малышами. Однако хоть в строю ничего нести не полагается, старшие ребята в первом взводе несли чемодан. А получилось это вот почему.
Обычно, готовясь к лету, каждый коммунар у нас откладывал понемногу из своего заработка на заводе. Накапливалось порядочно, у иных больше сотни. К этому походу у ребят набралось всего пятьдесят пять тысяч рублей. А коммунаров четыреста – прикиньте-ка, сколько это в среднем на брата?
Переглянулись мои слушатели – быстро сосчитать такое в уме…
– Примерно по сто тридцать, – подсказал Алексей Саввич.
– Видите, сумма серьезная. Стали мы думать: если раздать эти деньги ребятам на руки – растратят зря и на Кавказ приедут ни с чем. И придумали положить в общий чемодан, а уж на Кавказе раздать, и тогда пусть каждый покупает, что ему хочется. Положили мы эти деньги в чемодан. Они едва уместились – как-никак, пятьдесят пять тысяч, и все пятерками да трешками. Антон Семенович посмотрел, посмотрел и говорит:
«Раз деньги на моей ответственности, стало быть этот чемодан должен нести я».
Попробовали мы чемодан на вес – килограммов двадцать, не меньше. Разве же можно, чтобы Антон Семенович такую махину тащил на себе всю дорогу! И вот решили мы дать этот чемодан на хранение первому взводу – комсомольцам. Они, конечно, согласились, и постоянно у них во взводе мельтешил этот самый чемодан.
А поход был нешуточный. Семьсот километров поездом до Горького. Четыре дня побыли в Горьком – походили, посмотрели, где жил Алексей Максимович, где работал, какие там еще памятные, интересные места, устроили экскурсию на автозавод. Потом наняли пароход – да, да, Петя, целый пароход – и поплыли вниз по Волге. Плыли не спеша, останавливались в каждом городе. И Антон Семенович понемногу стал раздавать ребятам деньги – с таким расчетом, чтоб и на Кавказ хватило. При каждой раздаче составлялся список, и ребята расписывались Списки были в другом чемодане, где помещалась вся наша канцелярия. Этот чемодан тоже был в ведении комсомольцев, но его не носили с собой, а клали в обоз.
И вот за десять дней плавания роздал Антон Семенович восемнадцать тысяч пятьсот сорок один рубль двадцать пять копеек – до сих пор помню. А почему так до копейки запомнил, вы сейчас поймете.
В Сталинграде пересели мы с парохода на поезд и покатили в Новороссийск. Поезд попался очень плохой, без света, а выезжали мы ночью и в темноте погрузились. Антон Семенович проверил караулы в каждом вагоне и пошел в первый взвод – спать. А утром, едва рассвело, толкают меня – просыпайся скорей! Едва разобрал, в чем дело, да так и ахнул. Оказалось, когда поезд отходил от последней станции, какой-то человек вскочил в вагон – и хвать чемодан! Потом кинулся к другой двери и выпрыгнул на ходу.
У меня в мыслях, конечно, одно: чемодан с деньгами! Тут старшие ребята и я с ними недолго думая повыскакивали из вагона – и, давай прочесывать все вокруг. Но вор как сквозь землю провалился. Мы были на последнем перегоне к Новороссийску и знали, что там коммунары пробудут два дня перед посадкой на пароход. Стало быть, нагоним. Что вам долго рассказывать – два дня мы рыскали по округе, устали, конечно, замучились, а хуже всего – пришли к своим в Новороссийск с пустыми руками. Тут оказалось – спросонок я не понял, а потом не спрашивал, – вор-то схватил не тот чемодан, который с деньгами, а другой – со всякой нашей канцелярией. Так что горевать особенно не о чем было, кроме как о собственной нерасторопности. И очень совестно было перед Антоном Семеновичем. Но потом выяснилось еще одно обстоятельство. Собирает Антон Семенович совет командиров и говорит:
«В чемодане лежали расписки ребят в получении денег. Значит, я теперь не могу отчитаться в расходе восемнадцати с половиной тысяч рублей. Как быть?»
Тогда секретарь совета командиров Шурка Жевелий говорит:
«Надо взять новые расписки».
Мы слушаем и думаем про себя: это верно, расписки надо взять, другого выхода нет. Но ведь, может, кто и забудет, спутает. А может быть и хуже: получил пятнадцать, а напишет десять, вот что плохо. У нас ведь ребята разные, есть такие, что пришли совсем недавно прямо из тюрьмы…
И вот на общем собрании Антон Семенович сказал ребятам, чтоб каждый написал на отдельной бумажке расписку на все деньги, сколько получил в дороге. Каждый сел, припомнил, написал. Вечером в совете стали приводить эти расписки в порядок – как ни говорите, четыреста штук! Разложили мы их по взводам, и каждый взвод отдельно подсчитывает.
«Подведут… ой, подведут, черти!» – шепчет мне Шурка.
И я тоже сижу, считаю, а сам думаю: как бы не подвели!
Шурка положил перед собой тетрадку и крупно так вывел: «18.541 р. 25 к.». И вот приходит минута: по взводам все проверено и записано, надо подводить общий итог. Шурка берет карандаш и начинает считать. Считал, считал, потом как бросит карандаш: «Не могу! – говорит. – Считай ты, Колька!»
Колька сел и начал вслух: три да четыре, да пять, да один, да девять… и пишет первую цифру итога: пять. Мы все закричали: правильно! А Щурка шипит:
«Подумаешь, правильно! Рано обрадовались. В копейках никто врать не будет».
Так мы считали. Когда дошли до десятков, Колька ошибся в подсчете – его тут же стукнули по затылку, и никто за него не заступился. А под окном столпились коммунары и ждут.
Наконец досчитали. Объявляет Колька общую цифру: «18.506 р. 25 коп.». Стало быть, недочет тридцать пять рублей всего-навсего. Ну, это еще не беда. Тут только мы почувствовали, до чего устали от волнения. Кажется, легче было вагон дров переколоть. Но все-таки противно: есть кто-то подлый среди нас. Хоть мы и думали про себя, как бы не подвели, а все-таки надеялись, что все сойдется… Шурка высунулся в окошко и говорит:
«Подсчитали. Тридцать пять целковых не хватает».
Там тоже молчат, не радуются. Шурка и говорит:
«А все отдали бумажки?»
«Все», – отвечают ему.
И тут Шурка как хлопнет себя по лбу.
«Ах я старый чурбан! – кричит. – Ах, собака! Нате!»
Выхватил из кармана бумажку и бросил на стол, а на ней – расписка, что Александр Жевелий получил в счет заработка тридцать пять рублей. Мы все и хохочем и ругаем его – дескать, вот голова дырявая, из-за тебя зря расстраивались. А Колька подскочил к окну и кричит:
«Правильно! Тютелька в тютельку! Копейка в копейку!»
За окном все, как один:
«Ур-ра!»
А Антон Семенович спокойно так говорит:
«А по-моему, иначе просто быть не могло».
Вот вам и вся история. Так-то.
– Ух ты! – сказал Петька.
Другие тоже как-то облегченно зашевелились вокруг меня. И тут я перехватываю странный, напряженный взгляд Репина. Он сразу отводит глаза и с наигранным безразличием произносит:
– Король, а горн ты что, загнал?
– Чего? – Король недоуменно поднимает брови.
Всплеснулся шум и тотчас замер. Все стихло, как перед грозой. Удивительно – никто, никто, даже Петька не только не начал разговора о горне, но, казалось, и не вспомнил о нем. А вот Репин помнил, все время помнил.
– Горн, говорю, спустил по дешевке?
– Да какой гори? Про что ты?
– В то утро, как вы ушли, пропал горн. Ты что ж, не знаешь?
– Да ты что, спятил?! – Король вскочил. Голос у него был сиплый, неузнаваемый: – Ты что? Ты… Чтоб я… чтоб я взял?! Ах ты…
Он рванулся к Репину, я едва успел схватить его за плечи:
– Погоди, Дмитрий!
