Витя, когда я вернусь, надо найти на Птахе ту пещеру. О ней Илья говорил. Может быть, она хранит какой-нибудь секрет.
Витя! Напиши мне письмо. Я еще успею получить.
Остаюсь твоя знакомая —
Катя».
Витя погасил лампу, долго смотрел в темноту за стеклами веранды и думал в непонятном смятении: «Какое необыкновенное письмо! И Катя необыкновенная. Очень она хорошая девочка. А про пещеру-то я и забыл».
Витя решил утром написать Кате письмо.
Но разве утром напишешь? Федя приезжает на своем Пепле ни свет ни заря.
«В обед напишу», — думал Витя, отправляясь на сенокос, и взял с собой лист бумаги и карандаш.
Но письмо он так и не успел написать.
Был полдень, ребята после обеда купались в Птахе, и вот тогда на берегу появилась Катя! Оказывается, письмо из больницы шло три дня, и за это время Катю выписали.
— Мальчишки! Что я придумала! — Катя бежала к ним с бугра.
Витя удивился. Катя была совсем новой — похудела, глаза огромные, щеки слегка ввалились. Но все равно Катя была красивой, и легкость, быстрота, стремительность чувствовались в ней.
— Что я придумала! — возбужденно говорила Катя, и глаза ее сияли. — Давайте нарисуем карту нашего путешествия? И все там обозначим.
— Давайте! — закричал Витя и хотелось ему все делать, рисовать карту путешествия и, если надо, отправиться в новые странствия. — Да! — вспомнил он. — Вовка! Давай найдем ту, вторую пещеру!
— Во! — удивился Вовка. Ее ж нашли. Сразу, как «Альбатрос» домой перегоняли. Ее Миша-милиционер знал. Правда, найти трудно. Рядом с нашей и под густыми кустами. Так что входа в нее не видать. Заплыли, а там целый дворец! Большая пещера, а воды мало, берега сухие. Ну, как здоровущая комната. Там они и хотели вещи схоронить.
— Жаль, что не мы нашли, — вздохнула Катя.
— Ничего, — сказал Витя, чтобы ее успокоить. — Зато мы карту сделаем.
И ребята опять стали вспоминать свое необыкновенное путешествие.
Вечером делали карту. Для этого в поселковой библиотеке попросили на время карту Дедловского района. Что она там есть, ребятам сказал дедушка Игнат. Ее когда-то начертили геодезисты и, уезжая, подарили библиотекарше Маше.
Нашли Птаху, нашли деревни Жемчужину и Черемуху. Какой же это был маленький отрезок на карте!
— Увеличим масштаб в десять раз! — распорядился Вовка.
Все расчеты произвел он. А Катя рисовала изгибы Птахи между деревнями. Потом нанесла на карту все памятные места: Ершовое озеро, Дозорную сосну, Каменного солдата, Березовый остров, пещеру Летучих мышей.
— А вот здесь, — сказал Вовка, — поляна Схватки!
Витя и Катя, конечно, согласились.
Поля, леса, камыши, кустарники — все изобразила Катя на карте. Около Дозорной сосны она нарисовала маленькую лошадь, около озера — рыбку, возле острова — тоненькую березку, возле пещеры — летучую мышь. Мышь получилась не очень-то здорово.
— Я ее взаправдашнюю не видела, — сказала Катя в свое оправдание.
Около поляны Схватки решили нарисовать наган, и изобразил его Вовка. Наган был немного похож на пушку. Карта вышла великолепная.
— Где же она будет висеть? — спросил Вовка.
— Мы подарим ее Кате! — сказал Витя.
И Катя благодарно взглянула на него.
А Витя подумал, что он знает теперь много ее тайн: и про комету, и про собаку с двумя головами, и про сорок, которые разговаривают человеческими голосами, и про то, что Катя собирается сочинять сказки, как писатель Андерсен.
Витя был взбудоражен и взволнован и просто не хотелось верить, что через два дня надо уезжать из Жемчужины.
Вдруг он подумал, неизвестно почему: «Надо рассказать Кате о Зое». Но рассказать не смог. И очень смутился от этого.
«Но зачем рассказывать?» — угомонил он себя. Однако чувство было такое, будто Витя в чем-то виноват перед Катей. И перед Зоей тоже, странно!..
Шел пятый день сенокоса. Теперь собирали душистое, свежее сено в скирды — высокие, квадратные, с двухэтажный дом. Народу работало много, и работа была веселая, дружная.
Ребята — Вовка, Катя и Витя — тоже работали со всеми: граблями подгребали сено к скирдам.
Приближался полдень. И вот тогда это случилось.
— Смотрите! — крикнул кто-то. — Матвей Иваныч идет!
— Где?
— Как это идет? — заволновались кругом.
— Да вон, вон!
— Правда, Матвей Иваныч! — прошептала Катя и толкнула Витю в бок. — Смотри.
С бугра, от дороги, опираясь на палку, тяжело шагал к скирдам сена грузный человек, и в его фигуре Витя узнал Матвея Ивановича.
«Он же больной, — подумал Витя. — Ему нельзя ходить!» Мимо ребят, навстречу своему председателю, уже бежали люди. Бросив работу, бежали все: Федя, Илья, тетя Нина, повариха Емельяниха, прямо задыхаясь от своего огромного живота. Бежали другие мужчины и женщины. У всех были радостные, взволнованные лица. Что-то подхватило Витю, жаркие чувства — восторг, боль, счастье — наполнили его. Рядом бежали Вовка и Катя.
Матвея Ивановича обступили.
— Иваныч, ну, как ты, родной?
— Зачем пришел?
— Сердце-то, сердце как?
— Смотри, совсем здоровый наш Иваныч!
Люди шумели, улыбались друг другу, что-то говорили и — Витя видел — были счастливы…
Матвей Иванович сел на ворох сена, говорил тихо и, вроде бы, совсем некстати:
— Спасибо, спасибо…
И его больное лицо с синими кругами под глазами было счастливым. Нет, не все лицо — глаза. Молодые, зоркие, подернутые предательской влагой глаза были счастливыми. Витя ни у кого никогда не видел таких глаз — счастье просто заполняло их.
И Витя подумал, что он все может сделать для этого человека, даже умереть за него, если надо. Только бы жил он, только бы не болело его уставшее сердце, только бы всегда был он на этой земле, с этими людьми.
Наверно, и другие думали и чувствовали так же. Протолкалась, раньше никем не замеченная, медсестра в белом халате — Витя сразу узнал ее — и плачущим голосом завела:
— Убежал! Прямо из палаты убежал! Я только до кухни, а они… Прихожу — нету. И дед Антон одежду выдал! Вокруг заволновались, зашумели.
— Матвей Иваныч! Вам же нельзя двигаться! — продолжала сестра все тем же плачущим голосом. — У вас же постельный режим!
— Ничего, Таня, ничего, — слабо говорил Матвей Иванович. — Я здесь быстрее отдышусь. Ты смотри, какой простор кругом! И сеном пахнет. А у тебя там одни лекарства да склянки.
И опять вокруг заулыбались, закивали головами.
— Верно!
— Воздуха одного попьешь — и уже здоров!
— Да мы Иваныча нашего в один момент на ноги поставим, — сказала Емельяниха. — Сейчас я ему сливок да кашки гречневой с сальцем.
— Точно! Обед как раз!
— Ты с нами, Иваныч, пополудничай.
— Уж не обижай нас!
— А я что? Ведь голодный на их больничных харчах.
Илья и Федя подхватили Матвея Иваныча под руки и осторожно повели к полевому стану.
Емельяниха припустилась вперед, чтобы все приготовить. За двинувшейся толпой семенила медсестра, как белая курочка, и причитала.
Витя шел рядом с Матвеем Ивановичем и думал…
Вечером разразилась гроза. Хлестал тяжелый дождь, часто вспыхивали молнии, и тогда листья на деревьях за стеклами террасы казались белыми. И дорожка, которая вела к калитке, тоже была белой. Вспыхнет молния, и за деревьями, за забором виден далекий край неба. После молний все погружалось в темноту, и гром сотрясал землю.
Лампочка на столе горела неровно, мигала.
В комнате папа и мама укладывали вещи.
А Витя сидел за столом, прислушивался к грозе и писал в своем дневнике:
«4 июля.
Эврика! Я нашел! Теперь я знаю, что мне нужно, чтобы быть счастливым. Я хочу быть таким, как Матвей Иванович. Чтобы у меня была любимая работа и чтобы — и это самое главное! — меня любили и уважали люди. Как его. Я знаю: это очень трудно — чтобы так. Но я буду стараться. Всю жизнь. Потому что для счастья — это самое главное. Все остальное — потом. Завтра мы уезжаем из Жемчужины. Почему так тревожно? И непонятно как-то. Даже плакать хочется».
«Даже плакать хочется» Витя жирно зачеркнул и написал под конец:
«Кажется, я, в самом деле, стал совсем взрослым. Скоро мне исполнится четырнадцать лет».
28. До свидания, Жемчужина!
На следующий день Витя прощался с Жемчужиной. И получился этот день какой-то суетливый, пестрый, что-то надо было делать, укладывать, увязывать. И некогда было подумать обо всем.
О чем подумать? Витя и сам не мог понять, только было такое ощущение, что надо побыть одному, и подумать, подумать…
«Неужели прошел только месяц? — удивлялся Витя, укладывая свои вещи. — Кажется, прожита здесь большая-большая жизнь».
И что-то очень важное, принципиальное случилось с Витей в этой жизни.
