Генка всё-таки заболел. В понедельник после школы, когда я пришёл его навестить, он сидел с завязанным горлом и пилил какую-то железяку.
— «Моржам» — физкульт-привет! — сказал я.
— Здоро́во, — сказал Генка и чихнул.
— Чем болен-то? — спросил я.
— Не знаю, чихотка, наверное. Чихаю все время.
— А пилишь чего?
— Понимаешь, есть у меня идея. Ты думаешь, если у меня со стихами не получилось, так всё? Дудки. Стихи что. Ерунда. Слова, слова… Вот скульптура — это вещь. Представляешь, бронзовый монумент! Сила!
— Уж не из этой ли железки ты собираешься бронзовый монумент делать?
— Ну, монумент не монумент, а небольшую скульптурку можно попробовать.
— И что же ты собираешься изобразить?
— Учительницу.
Я даже присел.
— Генка, — сказал я, — у тебя, может, не горло, а голова болит? Ты бы с врачом посоветовался.
Но Генка только отмахнулся.
— Ты слушай и не перебивай. Знаешь, какую скульптур-то я собираюсь делать? Абстрактную. Ведь главное что? Идея. Ты думаешь, обязательно, чтобы похоже было? Чтоб тебе и нос, и глаза, и всякое такое? А вот и нет. Идею можно разными способами выразить.
На следующий день Генкина скульптура была готова. Надо отдать ему должное, подставочка у него вышла отлично, ничего не скажешь. Из сосновой доски, ровненькая, лаком покрыта. А вот что к этой подставочке было прикручено, сказать трудно. Обыкновенный железный прут, который к тому же извивался, будто червяк, а на конце было припаяно что-то вроде медных усов.
— Я бы на месте учительницы обиделся, — сказал я. — Ты бы хоть проволоку-то выпрямил.
— А это и не учительница, — сказал Генка.
— А кто же?
— Потом скажу. У меня есть предложение. Послезавтра Восьмое марта. Зайдем к ней, поздравим?
— Можно, — сказал я. — Только не вздумай своего червяка дарить.
Но Генка ничего не ответил.
Восьмого марта мы стояли у двери учительницы. Я держал в руках цветы, Генка — коробку со скульптурой. Он всё-таки её взял.
— Только бы на тётку опять не нарваться, — сказал Генка.
К счастью, на этот раз дверь открыла сама Марина Александровна. Мне показалось, что она ожидала увидеть кого-то другого.
— А-а, это вы, ребята, — сказала она растерянно.
— Вот решили зайти, поздравить, — сказал Генка.
Я протянул цветы, Генка — коробку.
— Ой, какие вы молодцы, — оживилась она. — Да что же мы стоим, проходите.
Мы вошли.
— Ну какие же вы молодцы, что пришли, — повторяла Марина Александровна. — А цветы изумительные! — Она засуетилась, ища вазу. — А тут еще что-то. — Она подошла к коробке. — Посмотреть можно?
— Конечно, — хрипло сказал Генка.
Учительница открыла коробку.
— Это скульптура, — сдавленным голосом сказал Генка. — «Весна» называется.
«Сейчас засмеется», — мелькнуло у меня в голове.
Но учительница и не думала смеяться. Она осторожно вынула Генкину скульптуру и, поставив на подоконник, сделала шаг назад.
— Какая прелесть, — тихо сказала она. — Стебелек и два только-только раскрывшихся листика.
Я посмотрел на скульптуру — и замер. Вот это да! В одно мгновение Генкин усатый червяк превратился в веточку с двумя маленькими листиками на конце. Почему же я раньше этого не разглядел? И как это она сразу всё увидела?
— Ребята, милые, — сказала она, — вы просто сами не знаете, какие вы умницы. Давайте-ка садитесь вот сюда, а я для вас сыграю. А потом будем пить чай. У тётки есть отличное варенье. Вы ведь любите варенье?
Она села к роялю и заиграла. Впервые в жизни кто-то играл специально для нас с Генкой.
Сначала Генка стал собирать старинные монеты. Показывал кому-нибудь свою коллекцию и с гордостью говорил: «Я теперь нумизмат». Ну, нумизмат так нумизмат, плохого в этом ничего нет. Только монетами он не ограничился, а начал ещё и пуговицы собирать. Конечно, не те пуговицы, что к рубашкам и штанам пришивают, а металлические, с гербами разными, якорями. И так он втянулся в это дело, что совсем голову потерял и чуть было до беды себя не довёл.
Как-то раз в воскресенье затащил он меня в музей. И, конечно, в тот зал, где монеты выставлены. Ходит он вдоль стендов и облизывается, как кот на сметану. И вдруг незаметно исчез.
Я покрутил головой туда-сюда — нет Генки. Хотел уж было уходить, смотрю — выскакивает мой нумизмат из какой-то двери в углу зала. Волосы взъерошены, глаза квадратные и рот открыт.
Тут я сразу неладное почувствовал.
— Ты чего? — спрашиваю.
— Понимаешь, там комната с пуговицей… Я туда случайно, а тут она входит… — забормотал он.
— Какая ещё комната с пуговицей?
— Видишь, — говорит, — там дверь. Я подумал, что это ещё зал, и вошёл. Оказалось, не зал, а служебное помещение. И в нём всякие невыставленные экспонаты. Я хотел уйти, смотрю — шкаф открытый. А из него торчит рукав не то вицмундира, не то шинели. А на рукаве пуговица. Блестит, прямо сверкает. Схватил я эту пуговицу — р-р-раз… А тут какая-то женщина входит. Я испугался до смерти. А она мне: «Ты что, мальчик, тут делаешь? Тут нельзя». И выпроводила…
— Ты что же, — говорю, — украл, значит? Музейную ценность?!
Хотел я его треснуть, но очень у него в тот момент вид был жалкий.
— Вот что, — говорю. — Сейчас же иди извинись и отдай пуговицу. Скажешь: так, мол, и так, временное помутнение разума.
— Не могу, — говорит.
— То есть как это — не можешь?!
— Нет у меня пуговицы. Проглотил я её. Когда та женщина вошла, то я её в рот засунул и от страха проглотил.
Тут и я растерялся. И вдруг вижу: по залу милиционер идёт.
— Всё, — говорю. — Уже тревогу объявили.
Генка аж позеленел. А милиционер проходит мимо нас и идёт прямо в ту злополучную комнату.
— Ну точно, — говорю. — Иди сдавайся сам. Пока не поздно.
И Генка на трясущихся ногах поплёлся туда. Я — за ним. Входим. Милиционер стоит около шкафа и рукав рассматривает.
— Вам чего, ребята? — спрашивает, а сам достаёт из шкафа шинель и… надевает на себя!
Тут я всё понял. И так захохотал, что еле на ногах удержался. Понял и Генка, и милиционеру мы всё рассказали.
Теперь, когда я хочу над Генкой подшутить, говорю ему: «Ну, сэр, какие нам пуговицы подавали сегодня на завтрак?»
В первый день весенних каникул вдруг повалил снег. Крупный и тяжёлый, как намокшие куски ваты, он шлёпался на асфальт и сразу таял. Одна нахальная снежинка даже залетела мне за шиворот. Я рассердился и вернулся домой с твёрдым намерением заняться чем-нибудь полезным и серьёзным. Вот тут мне и пришла идея вести дневник.
«Все великие и даже не очень великие люди вели дневники, — думал я. — Потом учёные их изучают, статьи про них пишут, спорят между собой. Нужная, выходит, вещь.»
В конце концов, если я даже не стану очень великим, то всё равно интересно.
Выйду на пенсию, сяду на диван и подумаю: «А чем, интересно, я занимался лет этак пятьдесят назад? В весенние каникулы?» Открою дневничок и всё там прочту.
Я достал чистую тетрадь в клеточку и красным фломастером крупно написал на обложке: «ДНЕВНИК». Потом подумал и приписал: «ЖИЗНИ». Так что получилось внушительно: «ДНЕВНИК ЖИЗНИ». Это чтобы со школьным не спутали. Теперь можно было заполнять первую страницу. И я начал:
24 марта
Сегодня первый день каникул. Погода паршивая. Идёт снег. Только что по радио передали, что из Англии пришёл циклон. Ветер западный, 10–12 метров в секунду. Температура ноль градусов. Твёрдо решил, как многие знаменитые люди, вести дневник. Дневник — вещь важная и интересная. На пенсии пригодится…
Тут я остановился и стал думать, что бы ещё написать. Хотел было добавить про влажность воздуха и про атмосферное давление, но передумал.
В дверь позвонили. Я пошёл открывать и впустил Генку. У него были мокрые брови и ресницы, а с кепки и даже с кончика носа капала вода.
— Здоро́во, — сказал он. — Ну и мерзкая погода. Как назло. Только каникулы начались — и вот тебе здрасте пожалуйста.
— Между прочим, — сказал я, — англичане говорят, что не бывает плохой погоды, а бывает плохая одежда.
— Чушь, — ответил Генка. — В водолазном костюме, что ли, ходить. Ну а ты чего делаешь?
— Дневник веду.
— Какой ещё дневник?
— Обыкновенный. Дневник жизни.
— Это как?
— Ну, жизнь свою описываю. Где был, что видел. Как все известные люди делали. Лев Толстой, например.
— Зачем это тебе?
— Для потомков может пригодиться. Это сейчас тебе не интересно, что у меня по русскому за третью четверть или как какие брюки на мне надеты. А вот лет через сто пятьдесят знаешь как им всё это важно будет! Вот напишу я сейчас, что ко мне Генка зашёл, а учёные через сто лет прочтут мой дневник и ну давай спорить и дискуссии разводить. Кто такой Генка? Что за человек? Как фамилия? Загадка века.
