не вдаваясь ни в какие подробности, да она и слышать о них не желает — она знает одно: ее Рейн не смеет оказаться виновным! Наверняка это кто-то другой виноват.
Мать останавливает Рейна и спокойно, размеренно, словно внушая ему, говорит:
— Рейн, сынок, ты рассказывал им, где я работаю, где аптека, куда окно выходит… Разве мог ты подумать, что они… Ты ведь просто так говорил. А мало ли о чем говорится… Верно? Тебе же и в голову не могло прийти, что они… взломают аптеку и… Ведь так и было! Правда? Почем ты мог знать, тебе и в голову не пришло… Вот так ты и скажешь там… там…
Мать просто не в состоянии выговорить это слово.
Она наставляет сына, искренне веря, что так все и было. А если и было иначе, то все равно говорить надо только так.
Тем временем Рийна потихоньку встает со своего места, осторожно отступает к дверному проему, она хочет незаметно исчезнуть, оставить Рейна вдвоем с матерью. Кто она им такая, чтобы участвовать в их семейных разговорах, она даже присутствовать здесь не смеет.
А мать все учит сына уму-разуму:
— Ты там скажи так… Тогда они не смогут тебе ничего сделать… Ты обо мне подумай… Да как же я людям в глаза смотреть буду… От нас же все отвернутся… Пальцем станут на нас показывать…
Мать держит Рейна за плечи и время от времени тормошит его, как бы заклиная внять ее словам, но Рейн видит только Рийну, видит, как она встает потихоньку, как на цыпочках отступает к двери и исчезает за ситцевыми занавесками.
— Рийна! — зовет ее Рейн, высвобождается из рук матери и бросается вслед за девушкой. — Рийна! Что же мне теперь делать?! Рийна, ну скажи!
Беда, свалившаяся на Рейна, чересчур тяжела для мальчишки-школьника. Ему не справиться с ней одному. Он совсем растерян. И материны советы ему ничуть не помогли собраться с духом. Пожалуй, они только запутали все, вконец напугали и сбили Рейна с толку.
На кого опереться?
К кому обратиться со своей бедой?
К кому, к кому?
Всем сердцем сожалея, что не может помочь, Рийна роняет:
— Ох, не знаю, Рейн… не знаю…
— Обсудим, подумаем еще, — просит Рейн, он как будто верит, что не может не быть выхода из сложившейся ситуации. Надо только искать, искать, и выход найдется!
— Я что-нибудь накину…
Рийна касается его руки.
— Не ходи сейчас.
Она смотрит на дверной проем, в котором стоит мать Рейна.
— Завтра вечером… если сможешь… приходи к «Тюльпану»… часов в семь…
Рийна уходит. Рейн так и остается стоять, держась за дверную ручку. Мать за его спиной снова начинает:
— Я же тебе сказала… Не о чем тебе с ней говорить! Будто эта девчонка что путное посоветовать может… Я же тебе сказала, как себя вести и что говорить… Ты обо всем этом ничего не знаешь… Ты только проговорился, что… Ни о чем таком не подозревая…
Рейн зажимает уши. И так, обхватив голову руками, он бросается в комнату, на кушетку.
Он не хочет сейчас ничего ни видеть, ни слышать.
Он хочет сам разобраться во всем.
Он хочет ясности!
Он хочет…
Чего? Какой ясности? Да бывает ли так, чтоб все было ясно?
«Рейн Эрма! Не может быть! Этого просто не может быть! Что могло его толкнуть на это? Он ведь такой толковый, рассудительный мальчик… Тут, наверное, какое-то чудовищное недоразумение…
…Школа делала со своей стороны все возможное. Мы всячески старались помогать семье Эрма материально.
…Мать Рейна человек на редкость старательный, трудолюбивый. У них с сыном никогда не было никаких конфликтов, какого бы то ни было взаимонепонимания.
…Отношения у Рейна с одноклассниками ровные. Можно даже сказать, что у него в коллективе много друзей. Рейн занимается в фотокружке, играет в баскетбол… О какой-либо обособленности, оторванности от коллектива и речи быть не может!
…На мой взгляд, и дома, и в школе Рейна окружала налаженная жизнь. Ума не приложу, что могло сбить его с пути, что заставило его, так сказать, переступить рамки». (Из беседы классной руководительницы со следователем.)
На судейском стуле с высокой спинкой восседает молодая светловолосая женщина.
На скамье подсудимых сидят понурившись Длинный, Бизнес и Толстый.
В зале суда в первом ряду сидят Рейн и его мать.
Судебное заседание продолжается уже не один час.
— Ильмар Каськ, — говорит судья.
Со скамьи подсудимых, отгороженной от зала, с независимым видом поднимается Длинный.
— Что вы сделали с похищенными в больничной аптеке ампулами морфина и спиртом?
— Я ничего не похищал. Так что с этими ампулами и этим спиртом ничего не делал. Я повторяю еще раз: слышал, что Бизнес, пардон, Велло Вирма собирался поделить все это добро между нашими общими друзьями.
Длинный разыгрывает из себя человека достойного, умеющего постоять за себя, который попал сюда, на скамью подсудимых, по недоразумению или в результате какого-то нелепого стечения обстоятельств.
— Разве среди ваших общих знакомых кто-нибудь употребляет морфин?
— Да… то есть, наверное… Я слыхал, например, что Рийна Кулль…
— Рийна Кулль должна была заплатить за эти ампулы Велло Вирма?
— Вероятно…
— А поточнее?
— Затрудняюсь сказать.
— Спирт и морфин собирались продавать и незнакомым людям?
— Не знаю, возможно и продали бы, если б нашлись покупатели.
— Кто вместе с вами участвовал в ограблении?
— Аптеку взломали Велло Вирма и Феликс Тюкк, Рейн Эрма указал, как туда пройти, нарисовал план.
При этих словах Длинный театральным жестом указывает на Бизнеса, Толстого и Рейна. Потом с виноватой улыбкой добавляет:
— Я стоял на улице, в скверике за больницей. Был, так сказать, любопытным свидетелем. Так сказать, жертва воровской романтики. И, конечно, жертва низкопробных западных фильмов.
— Когда в тот вечер ваши родители случайно заглянули в окно вашей комнаты, там было пусто, но магнитофон играл и звучали песни в вашем исполнении. Почему?
— Хотел, чтоб они думали, будто я дома. Они очень беспокоятся за меня. Особенно, если я вечером задерживаюсь где-нибудь. Мой голос должен был успокоить их. То, что они заглянули в окно, понятно, дурацкая случайность.
— Ваши родители этим самым лишили вас алиби?
— Ну что вы! Это только юристы способны видеть во всем одну подлость. Извините, но это у вас чисто профессиональное.
— Подсудимый Феликс Тюкк. Кто вместе с вами участвовал в ограблении аптеки?
Толстый послушно перечисляет:
— Ильмар Каськ, Велло Вирма, Рейн Эрма. Я эту дежурную не трогал…
— Об этом потом. Ильмар Каськ участвовал или
