— У всякого своя доля i свiй шлях широкий… — такими словами начал своё выступление Павло Остапович.
— В життi, як на довгiй нивi, — сказал он, задумчиво глядя на детей. — I хороше буде у вас в життi, i погане. Але, що б не сталося, завжди будьте людьми. Бо немае на землi нiчого вищого.
И Лидия Михайловна продолжила эту мысль. Она стала у стола, маленькая, круглолицая и, задыхаясь, как после быстрого бега, заговорила:
— Кем бы вы ни были, дорогие ребята, прежде всего будьте людьми. В горьковском смысле слова. Помните, как он сказал — выше сытости. Выше тусклой житейской обыдёнщины. И ещё я хочу, чтоб в вашей жизни спутниками всегда были светлые, умные книги.
Настал черёд редактора «Красного школьника». Инка встала, глубоко вздохнула и заговорила. Вначале она так волновалась, что даже стала заикаться. Бант её съехал на ухо, нос вспыхнул, и, думая о носе и об изуродованной причёске, девочка волновалась ещё больше. Но товарищи смотрели на неё так добродушно, а учителя так ласково, что постепенно волнение улеглось. Инка сказала, что они никогда, никогда не забудут школу и дорогих учителей.
— Ребята! — сказала она в заключение. — Давайте встретимся в школе через… — Она задумалась. — Ну, когда мы будем совсем старыми. Когда нам будет по тридцать лет.
Все начали смеяться и аплодировать.
После торжественной части Инка побежала к подружкам.
— Ой, мне так стыдно, — сказала Инка, вытирая платком разгорячённое лицо, — я так плохо выступала… Ой, ужасно.
В глубине души она считала, что выступала не так уж плохо, и, честно говоря, девочка ждала, что подружки начнут разуверять её. И они сейчас же сделали это.
— Что ты! — возмущённо проговорила Соня. — У тебя была чудная речь, я чуть не заплакала. И ты была такая красивая, правда. Липа?
— Конечно, правда, — подтвердила Липа.
— А нос? Нос был красный? — с тревогой спросила Инка.
— Не красный, а лиловый, как слива, — засмеялась Юлька и дёрнула Стёпку за рукав, — пойдём подышим воздухом.
Но Стёпка не двинулся с места, а стоял и смотрел на Инку, хотя нос у неё и в самом деле напоминал спелую сливу.
После торжественной части был концерт, а потом Илько Васильевич пригласил всех в столовую, и там начался товарищеский ужин.
На другой день детдомовцы принимали их у себя. И в детдоме был выпускной вечер и товарищеский ужин. А потом массовые танцы. Вася Цыган играл на гармонии, а Юлька командовала: «Два притопа, три прихлопа». В те времена не танцевали ни танго, ни фокстротов, и «два притопа, три прихлопа» детям очень нравились. После массовки начались игры, а Стёпка и Инка вышли в сад. Они не сговаривались, это получилось случайно. В саду пахло сиренью и черёмухой. На тополях и каштанах лежал зыбкий лунный свет. Стёпка и Инка дошли до тира, возле которого стояла фигура Макдональда в цилиндре, и сели на скамейку. Из раскрытых окон дома доносились музыка, смех, пение. На небе одна за другой вспыхивали звёзды.
Стёпка протянул руку к измятому банту, упавшему Инке на лоб и засмеялся.
— Пропеллер твой испортился.
Инка обиженно отвела его руку.
— Да ты не серчай… — почему-то тихо проговорил Стёпка и неожиданно прижался твёрдой щекой к Инкиному банту. И неожиданно они поцеловались.
Инка вскочила и убежала от Стёпки. По тропинке, заросшей травой и кудрявым кустарником, девочка добежала до того места, где кончался сад и начинался пустырь. Она оглянулась — вокруг никого не было. Только из темноты кто-то слабым голосом позвал её. Инка рассмеялась. И вдруг ей показалось, что, как во сне, из-под ног её ускользает земля и кто-то невидимый подхватывает её и уносит вверх. И ещё она почувствовала, как вдруг сладко заныло у неё сердце и захотелось петь, плакать, смеяться, — всё вместе.
На другой день, рано утром, Стёпка уезжал в Одессу. Провожать его пришли коммунары и вся седьмая группа. Все прощались с ним за руку, по-комсомольски, а Маруся Коваленко обняла и поцеловала его. Хлопцы плотным кольцом окружили Стёпку, обнимали его, дарили на прощанье блокноты, книги. Инку оттёрли в сторону, и она даже не могла протиснуться к нему.
Наконец паровоз загудел, и поезд медленно тронулся. Стёпка, счастливый, растерянно-взволнованный, вскочил на ступеньку и вдруг увидел Инкино заплаканное лицо. Он спрыгнул, и, Инка, разорвав кольцо ребят, бросилась к нему.
— Счастливого плаванья! — сказала она сквозь слёзы.
…Потом Стёпка снова вскочил на ступеньку, а поезд побежал быстрее, быстрее и исчез.
Прошло много лет. Радостных и горьких, трудных и очень счастливых. И много воды утекло за эти годы.
Дети, о которых рассказывалось в этой книге, стали взрослыми, разъехались в разные концы страны. Мечта Стёпкина сбылась, он стал штурманом и плавал по морям и океанам. Инка жила в небольшом городке на Украине, преподавала в школе литературу. Большие расстояния разделяли их. Но Инка и Стёпка всегда помнили друг о друге. Вначале они переписывались очень часто, чуть ли не каждую неделю. С годами все реже и реже. Иногда переписка их прерывалась из-за причин неожиданных и серьёзных. Так было, когда корабль, на котором плавал Степан, попал в Испанию. Три года команда корабля томилась в фашистском застенке. Вся страна встречала героев Испании. И вскоре после этого Инна получила от Степана длинное письмо. Инна перечитывала его много раз, а это место запомнила наизусть:
«Мы объявили голодовку, и несколько дней я ничего не ел и не пил. Только тебе я могу сказать: это было страшно. Я не буду описывать всего, что пережил и перечувствовал. Расскажу только об одном моменте. Однажды вечером я услыхал, как в стене моей камеры журчит вода. Она булькала и переучивалась точно так, как в нашей фляге… Помнишь, когда мы с тобой отправились в разведку? Ты жалобно попросила хоть один глоток воды, а я смерил тебя презрительным взглядом. Тогда, в тёмной одиночной камере я понял, что правильно поступил, удержав тебя от этого глотка.
А вода в стене всё журчала. Похоже было на то, что бежит, перепрыгивая через камни, холодный, чистый родник. Но откуда он мог взяться в этой плотной стене? Тогда я решил, что тюремное начальство нарочно придумало такой фокус, чтобы замучить меня. Я зажал ладонями уши, закрыл глаза. А когда через несколько минут отнял руки, то не услыхал журчания, и я понял, что это была галлюцинация…
Но я вспомнил о фляге и о нашем походе. В цепи воспоминаний возникло ещё одно: выпускной вечер в нашей школе. Ты стоишь на сцене в синем платье с голубыми точечками, и точечки эти очень идут к твоим глазам. И вспомнился Рэм. Что бы с вами ни случилось — пойте! И я забыл о жажде и голоде. Я стал петь. Я пел целые дни «Марш Будённого» и «Картошку», «Барабанщик» и вот эту:
В ряд палатки стоят
И пылает костёр…
И тогда песня заглушила всё страшное — жажду, голод, пытки. И сейчас я пишу тебе эти строки и пою песню нашего детства:
В ряд палатки стоят
И пылает костёр.
Пионеров отряд
На ночёвку пришёл.
Помнишь, милая? Я пою эту песню и знаю, что никогда, никогда не угаснет наш костёр».
Когда Инна собралась ответить на это письмо, Степан был уже где-то в Индийском океане.
И опять переписка их прервалась. Потом чёрной тучей налетела война. И ещё прошло много лет. Радостных, горьких и очень счастливых. И ещё много воды утекло за это время, и много вихрей пронеслось над теми, о ком говорилось в этой книжке. Но до сих пор помнит Инна строки письма Степана: «Я пою эту песню и знаю, что никогда, никогда не угаснет наш костёр».
И мысленно она отдаёт салют своему детству.
Коптёлкой беспризорники называли детприёмник.
Герой одноимённой повести английской писательницы Бернет.
Триместр — часть учебного года, равная трём месяцам.
Муссолини Бенито — главарь итальянского фашизма, фашистский диктатор Италии в 1922–1943.
Будь готов! Всегда готов! (нем.).
