— Как же так? — обратился Евгений Иванович к Владимиру Викторовичу.
— Даже конкурс объявляли, — вздохнул тот, — да то работа в колхозе, то походы, то спортивные соревнования, игра в изыскателей — честное слово, нашим сорванцам просто некогда было думать.
— Очень печально, — пожал плечами Евгений Иванович, — что такой достопримечательный городок остался без названия.
— Да ведь много, много лет подряд целые поколения школьников нашего интерната, — загорячился Владимир Викторович, — каждые каникулы будут приезжать сюда, на эту поляну, будут строить, жить, веселиться и работать в своем родном городке. Для такого городка и название должно быть особенным, оно всегда и всем должно нравиться, должно звать вперед. Такое боевое название скоро не придумаешь.
Евгений Иванович остановился, оглядел всех провожающих и покачал головой.
— Очень жаль, что вы подвели нашего уважаемого писателя!
— Можно мне сказать? — пискнула, едва дыша, Ирочка и покраснела; ее огромные, как у овечки, глазищи уставились прямо на меня. — Я давно придумала название, да все боялась сказать. Можно?
— Говори, говори, не стесняйся, — подбадривали ее многие.
— Вот и Владимир Викторович и доктор иногда называют нас сорванцами, в шутку, конечно. Ну и пусть будет «Городок сорванцов».
Все засмеялись.
— Какое там в шутку! — громко воскликнул Владимир Викторович. — Когда в нашем городке даже сам начальник штаба набивает себе температуру…
Южка опасливо оглянулась на бабушку и даже сквозь загар стала вся пунцовая.
— Владимир Викторович, ну, зачем вы? Ведь я же вам одному призналась, — притворно-плачущим голосом упрекнула она.
Впрочем, никто, кроме Вали Гавриловой и меня, кажется, не понял намека.
— Го-ро-док сор-ван-цов. Го-ро-док сор-ван-цов, — несколько раз глубокомысленно повторил по слогам Саша Вараввинский, — по-моему, не особенно удачное название.
— Сегодня на вечерней линейке проголосуем вопрос о названии, — сказала Южка, поглаживая Джека, и добавила: — А если мы никогда не будем баловаться, честное слово, станет очень скучно, правда, Джек? — И она поцеловала собаку в самый нос.
Евгений Иванович попрощался с нами. Бабушка вздохнула, в последний раз обняла Южку. Мы повернули обратно.
Мое сердце не позволяло мне быстро подниматься в гору.
Взгорок горы скрывал наш городок, и только самые его высокие точки — алый флаг на мачте и голубой флаг на штабной палатке — были видны между макушками сосен.
Пришлось мне отстать от других, остановиться передохнуть.
«А может быть, и правда назвать свою повесть «Городок сорванцов»?» — подумал я про себя и снова не торопясь продолжал подниматься.
Постепенно показался весь городок: зеленые палатки с белыми ромбами номеров — улица Пионерская впереди, улица Туристская — направо, дальше Госпитальная… за ней проспект Гагарина. По ту сторону площади Радости на кухне и в столовой суетился дежурный отряд… Высокие оранжевые сосны окружали поляну…
Вышел Валера, приставил горн ко рту и заиграл сбор на ужин. И тотчас же забегали повсюду ребятишки…
Случайный ветерок развернул голубой шелковый флаг. И предстала перед моими глазами нашитая на флаге эмблема — белый шатер на фоне золотого восходящего солнца.
Собственно говоря, вы, дорогие мои читатели, смело можете захлопнуть книгу: ведь я написал слово «конец».
А мне, должен признаться, ужасно жаль расставаться с моими героями, так жаль, что хочется рассказать о них еще кое-что. Когда я писал свою повесть, то не мог относиться к своим юным героям равнодушно: всех их, кроме Эдика, я искренне и горячо любил.
…Чтобы никто не мешал мне писать, я уехал в далекую деревню за много километров от Москвы.
На улице зима, мороз разукрасил белыми папоротниками оконце в той маленькой комнатушке, где стоит моя кровать и стол с черновиками этой самой рукописи. За перегородкой в русской печке весело потрескивают дрова, самовар поет тоненькую комариную песенку, старенькая бабушка — хозяйка — воюет с ухватами и чугунами, сейчас она меня позовет пить чай, подвинет ко мне кринку коричневого топленого молока, противень горячих румяных пышек…
Пока самовар еще не поспел, я сижу за столом. Карандаш, не поспевая за моими мыслями, быстро бегает по странице; я черкаю и перечеркиваю, вновь заполняю листы…
Может быть, ты, дорогой читатель, кончил мою книгу и удивленно сказал:
— А здорово автор придумал — целый палаточный городок, битком набитый веселыми жителями!
Отвечу тебе: ошибаешься. Я действительно жил в этом городке и лечил там ребят. И все эти сорванцы, описанные мною, живые, подлинные, притом самые обыкновенные мальчики и девочки из школы-интерната; я даже имена им оставил, а фамилии чуть-чуть изменил, а то еще вдруг обидятся или, наоборот, возгордятся.
Да, все, что здесь написано, сущая правда: как городок строился, по каким законам жил и какие там случались необыкновенные происшествия, — все это действительно было. Только в повести описываются приключения одного' лета, а на самом деле я ездил в городок три лета подряд, лечил там ребят и одновременно очень осторожно наблюдал за ними. Я не обмолвился, написав словечко «осторожно». Выбирая какого-нибудь мальчика или девочку для своей книги, я должен был следить за их поступками, за разговорами осторожно, потихоньку: они никак не должны были догадаться, что мне взбрело в голову вылепить из них героев. А то одной девочке я нечаянно проболтался, так она стала вокруг меня вертеться, перед подругами «задаваться» да нос задирать. И пришлось мне ее из своей книги вычеркнуть совсем.
Буркнет мальчик интересное словечко, выкинет какую-нибудь шалость, или появится у него особенно смешное или, наоборот, задумчивое выражение лица, я сперва только запомню, а уже вечером потихоньку запишу в блокнот. И пришлось мне держать свой блокнот на дне чемодана, чтобы мои пронырливые будущие герои ненароком не пронюхали и не прочли бы там о себе.
Теперь я в школе-интернате свой человек. Ребята ко мне привыкли, но считают меня за писателя, так сказать, «третьего сорта». Для них я прежде всего доктор, который их лечит в полотняном городке. Они делятся со мной своими горестями и радостями, советуются о разных своих делах…
За три года я набрал уйму записей в блокнотах и героев отыскал человек тридцать. Этого было, конечно, чересчур много; половину ребят, половину приключений и целую кучу мелких эпизодов пришлось выкинуть.
Мои герои, наверное, очень бы удивились, узнав, как часто, буквально каждый день, я о них думаю и как бесцеремонно их перебрасываю с одной страницы книги на другую, перевожу из одного класса в другой или совсем выкидываю.
Читатель, может быть, спросит: а по каким признакам вы выбирали своих героев?
Когда я собирался ехать в первый раз в городок, я ведь никого не знал. Школьники бегали по двору интерната, занимались своими делами и нисколечко не интересовались мною. И я со страхом спрашивал себя: кого же из них выбирать? Их же целая сотня!
Случайно я оказался в автобусе рядом с одной черноглазой девочкой, ну, понятно, разговорился, узнал, что ее зовут Верой, что она перешла в шестой класс. Другие почему-то называли ее Южкой, и тогда я решил: а хорошо бы главную героиню назвать таким необычным именем. Стал я за Южкой в городке следить — в то лето она еще никакой должности не занимала, а, между прочим, была здорово шаловлива и бойка. И мне очень захотелось, чтобы на следующий год начальником штаба в полотняном городке непременно выбрали бы именно ее.
На том памятном сборе дружины я сидел в заднем ряду и волновался, как школьник перед экзаменом. Выберут Южку или провалят? Выбрали! И как же я был счастлив!
Впоследствии Владимир Викторович мне несколько раз говорил, что он очень доволен Южкой как председателем совета дружины. Наши четыре закона были окончательно разработаны перед вторым летом при ближайшем ее участии.
Как начальник штаба, она сперва повела дела великолепно: вместе с другими членами штаба сколачивала крепкую дисциплину и порядок в городке, следила за выполнением четырех законов, но напоследок у нее все рухнуло. Из-за чего? Из-за собачки…
В общем, к концу второго лета образ Южки в моей голове был выкован — садись и пиши книгу. Но вот что мне очень мешало. Взрослые меняются сравнительно медленно. Каким был Владимир Викторович в первое лето городка, таким примерно он остался и на третье лето, а вот ребята, «к сожалению», растут очень быстро, их характеры, запросы, стремления с каждым годом меняются, их кругозор расширяется, а я ужасно медлительный писатель и никак за их ростом не поспевал. Они и не догадывались, какие мне создавали трудности. Еще одна история.
