и гневно воскликнул:
— Чтоб ему провалиться — теперь-то он джигу наяривает! В такую пору ничего лучше не надумал!
Очень-очень скоро к нему приблизилась смутная фигурка мальчика.
— Я подумал, — запинаясь, произнес Давид, — что, может, я бы помог. Ну, с деньгами, понимаете.
— Слышь-ка малец, — взорвался Перри с явным раздражением, — как я сразу тебе толковал, не по твоей это части. Розовые облачка, певчие сойки и черничные кустики тут ни при чем. И можешь «играть это», как ты сам говоришь, до судного дня, но добра тут не выйдет, и хотя, по чести сказать, когда ты играешь их и прочие штуки, живенько да бодренько выходит, но нынче от такого проку нет.
Давид сделал шаг вперед, и его обеспокоенное личико появилось в лунном свете.
— Но я говорил о деньгах, Перри, — объяснил он. — Они были добры ко мне и взяли к себя, когда никто не захотел, а теперь я желал бы что-нибудь для них сделать. Этих монет не так много, и они не серебряные. Всего сто шесть, я считал. Но, может, они хоть как-то пригодятся. Это… это будет… начало, — после когда-то любимого слова его голос сорвался.
Но Давид сразу продолжал с новой силой.
— Вот, смотрите! Это подойдет? И он обеими руками протянул свою шапку, провисшую под весом золота.
Перри Ларсон разинул рот и вытаращил глаза. Ошарашенный, он протянул руку и дрожащими пальцами прикоснулся к кучке сияющих дисков, которые в мягком освещении казались маленькими родственниками луны, рожденными на земле. В следующую секунду он резко отскочил.
— Вот те на! Мальчик, где ж ты добыл деньги?
— Папа дал. Он ушел в далекую страну, знаете.
Перри Ларсон сердито фыркнул.
— Слышь-ка, малец, ну хоть раз, коли можешь, скажи по-простому! Верно, даже ты не ждешь, что я поверю, будто он прислал тебе их из… оттуда, куда он ушел!
— Ох, нет. Он оставил их мне.
— Оставил тебе! Ну, как скажешь, малец. Да только при нем ни цента не нашли!
— Он дал их мне раньше, когда мы были на обочине.
— Дал их тебе! А где же, во имя всего святого, они были с тех пор-то?
— В маленьком шкафчике в моей комнате. За книгами.
— Вот те раз! — пробормотал Перри Ларсон, робко протягивая руку к одной из монет.
Давид беспокойно смотрел на него.
— Они… подойдут? — спросил он, запнувшись. — Это не тысяча, только сто шесть, но…
— Подойдут! — взволнованно прервал его мужчина. Он рассматривал монету, поднеся ее к глазам. — Подойдут! Уж подойдут. Чтоб я лопнул! Подумать только, такое-то богатство за пазухой держал! Да столько временить. Теперь уж я в любые небылицы поверю. Ничем уж меня не удивишь.
И он торопливо направился к дому.
— Но я не держал их за пазухой, — поправил Давид, стараясь успевать за широко шагающим мужчиной. Я сказал, что они были в шкафчике в моей комнате.
Ответа не последовало. Ларсон дошел до крыльца и замешкался у дверей. Из кухни все еще доносились рыдания. Других звуков не было. Однако мальчик не мешкал. Он поднялся по ступенькам и прошел через открытую дверь кухни. У стола сидели мужчина и женщина. Оба они прикрывали глаза руками.
Быстро перевернув шапку, Давид опрокинул свою ношу на стол и уважительно отошел назад.
— Если вам будет угодно, сэр… возможно, это как-то поможет? — спросил он.
При звоне монет Симеон Холли и его жена резко подняли головы. Рыдание замерло на губах женщины. Мужчина коротко вскрикнул. Он торопливо протянул руку и почти уже схватил золото, но вдруг переменился в лице. Издав резкое восклицание, он отпрянул.
— Но откуда взялись деньги? — потребовал он ответа.
Давид разочарованно вздохнул. Стоило ему показать это золото, обязательно начинались расспросы — вечные расспросы.
— Конечно, — продолжал Симеон Холли, — ты не… — тут его глаза встретились с прямым и открытым взглядом мальчика, и он не смог закончить предложение.
Прежде чем Давид успел ответить, от кухонной двери послышался голос Перри Ларсона.
— Нет, сэр, ничего такого, все чисто, как я погляжу, хотя, как по мне, так звучит-то вовсе безумно. Отец евойный дал.
— Его… отец! Но где же… где же оно было все это время?
— Он говорит, сэр, в евойной комнате, в шкафчике за камином.
Симеон Холли повернулся, изумленно нахмурившись:
— Давид, что это значит? Почему ты хранил золото в подобном месте?
— Ну как же, ведь с ним нечего было делать, — озадаченно ответил мальчик. — Мне оно не было нужно, понимаете, а папа сказал, что его надо хранить до тех пор, пока оно не понадобится.
— Не было нужно! — гаркнул Ларсон в дверном проеме. — Провались я на этом месте! Похоже на мальца.
Но Давид поторопился возразить.
— Мы с папой никогда ими не пользовались. Только покупали еду и одежду, а здесь, внизу, вы даете мне все это.
— Мать моя! — вмешался Перри Ларсон. — Парень, ты и думать не думал, что мистер Холли сам-то должен отдавать деньги, чтобы добыть это для тебя?
Мальчик резко обернулся. Он был явно потрясен, а в его глазах стоял вопрос.
— Что вы хотите сказать? Вы говорите, что… — выражение его лица внезапно изменилось, а щеки залились краской стыда. — Ну конечно… конечно, ему приходилось все покупать, так же, как папе. А я даже не думал об этом! Тогда они в любом случае ваши! Они принадлежат вам. Может, этого недостаточно, но все же они помогут!
— Это десятидолларовые золотые монеты, сэр, — важно произнес Ларсон, — и тут их сто да шесть. Всего ровнехонько тысяча шестьдесят долларов, как я прикинул.
Симеон Холли, несмотря на свой знаменитый самоконтроль, почти вскочил со стула.
— Тысяча шестьдесят долларов! — выдохнул он. А потом обратился к Давиду:
— Мальчик, во имя небес, кто ты такой?
— Я не знаю, — просто Давид.
Он говорил устало, с горестными всхлипами. Давид был утомлен, сбит с толку и немного сердит. Раз уж золото никому не было нужно, он хотел бы забрать его наверх и положить в шкафчик за камином или, если это вызовет возражения, хотя бы взять его назад и уйти к той прекрасной музыке и добрым людям, которые всегда поймут, что он хочет сказать своей игрой.
— Не стану говорить, — робко вступил Перри Ларсон, — что я хоть самую малость разберу в Господних путях, мистер Холли, но и до меня доходит, что эти деньги для вас вроде как небесное благословение.
Симеон Холли вновь опустился на стул. Он не сводил глаз с золота, но вокруг его рта залегли суровые складки.
— Эти деньги принадлежат мальчику, Ларсон. Они не мои, — сказал он.
— А он
