— Ничего. Гвозди бы делать из этих людей, — сказал я почему-то.
— А дальше?
— Крепче бы не было в мире гвоздей.
— Хорошо сочинил.
— Это не я. Поэт один. Тихонов.
— А-а. Ну, все равно хорошо. Есть такие люди. Так что стряслось?
— Ничего не стряслось, — сказал я. Я уже и сам был не рад, зачем этот разговор затеял.
— А зачем ты чайник поставил?
— Помнишь, ты меня о Веньке Балашове спрашивал?
— Ну.
— Зачем спрашивал?
— Теперь уже не важно.
Обиделся, наверно, на меня, что я тогда ему ответил. Ну ладно, все-таки спрошу.
— Зачем он тебе понадобился? Что с ним?
— А что с ним? — переспросил он, глядя на меня очень внимательно.
— Д-да я… не знаю, — промямлил я.
— Ну, раз не знаешь — не о чем и говорить, — сказал он.
«Темнит чего-то», — подумал я. А впрочем, я-то тоже… А может, они уже знают о том черном. Это бы здорово было! Но дальше я не расспрашивал. Еще поймет, что я что-то знаю, и начнет допытываться. А я и проговорюсь.
— Чуть не забыл, — сказал я, — тебя капитан Воробьев просил в двадцать ноль-ноль в отдел зайти.
— Сегодня?
— Сегодня. И в воскресенье у вас дела!
— Так, — сказал отец и снова сел за стол, — так.
Даже и не спросил, где я капитана видел.
— У тебя все, что ли? — спросил он.
— Все! — сказал я, и он даже не заметил, что я разозлился.
— Ну, тогда я позанимаюсь еще немного.
Он придвинул к себе учебники и уставился в них, но я видел, что он не читает, а сидит так — думает.
Я вышел на кухню. Мама задумчиво смотрела на чайник. Он еще и не думал кипеть.
— Сказал бы, что с отцом поговорить надо, — немного обиженно сказала она, — а то чайник…
— Не сердись, мам, — сказал я и поцеловал ее в щеку.
Она засмеялась, но как-то вроде грустно.
— Чудные вы, мужики. Секреты какие-то. Что я вам, чужая? И так почти все время одна.
— Ну что ты, мам, — сказал я, и у меня почему-то защипало в носу. — Давай с тобой в кино пойдем. А? Вот сейчас и пойдем. Наплюем на всех и пойдем! А?
Она очень удивилась, но и обрадовалась, кажется. А я, подлец, тут же подумал: чего это я вдруг про кино ляпнул. Вдруг согласится, а у меня еще всяких дел невпроворот. Но она, конечно, отказалась.
— Ну что ты, Сеня? Спасибо, но куда же я? Неудобно. Поля скоро придет.
— Да что с ней сделается, с твоей Полей, — сказал я сердито, но уже так, по обязанности.
— Зачем ты так? — сказала мама с упреком. — Вот и папа тоже… Чем она вам не угодила?
Не хотелось мне ее еще больше расстраивать, а то бы я сказал, что слышал, о чем ей тетка ночью говорила.
— Да нет, мам, я ее… люблю, тетку Полю. Она… добрая.
— Верно, верно, — обрадовалась мама, — она очень добрая. — И вдруг она задумалась, но тут закипел чайник.
— Кипит, — сказала мама, встрепенувшись, — а зачем он мне?
— Я думал, тетка с ребятами придет, а чайник готов. Она чаек любит.
Мама засмеялась.
— Ишь хитрющий, — сказала она. — Ну, иди уж. Вижу — опять торопишься.
Я опять чмокнул ее в щеку и пошел к дяде Саше, не очень, впрочем, надеясь, что он дома. Но он был дома и, засучив рукава, наводил в своей комнате порядок.
— А, Семен, вот кстати, — сказал он. — Давай-ка помогай, а то я один не управлюсь. — Он посмотрел на часы и присвистнул. — Определенно не управлюсь.
— Улетаете? — спросил я.
Он всегда делал генеральную уборку перед тем, как улететь куда-нибудь надолго.
— Нет, дружище, на этот раз не улетаю, — сказал он и заулыбался во весь рот. — Как ты думаешь, сумеем мы этот шкаф передвинуть вот так, чтобы сюда встало… — Он запел: — Сюда встало трю-мо-о-о?!
— Трюмо? — удивился я.
— Ага. Женщины, понимаешь ли, не могут без трюмо.
— Женщины?
— Ага. Женщина. Чудесная женщина. Прекрасная женщина. Восхитительная женщина!
Я уже начал кое о чем догадываться, а в это время открылась дверь и мне уже ни о чем не надо было догадываться. Вошла она, та самая, красивая с Литейного, 37. Она была в халатике и с полотенцем через плечо — только что из ванной. Вот как! А я даже и не заметил, когда она тут появилась.
— Кого это ты нахваливаешь? — спросила она сердито. — Кто это чудесная, восхитительная и прекрасная?
— Действительно, кто это? — спросил летчик. — Ты, Семен, случайно не знаешь?
Тут она заметила меня.
— А-а, сватушка пришел! — сказала она весело, подошла ко мне, взяла меня легонько за уши и поцеловала в обе щеки. Сперва в одну, потом в другую. — Здравствуй, милый сватушка!
Мне стало жарко, и я буркнул:
— Какой еще сватушка?
Они засмеялись.
— Семен, — торжественно сказал дядя Саша, — Семен, я тебе обязан счастьем всей моей жизни! Ты верный друг! И я никогда этого не забуду! — И он протянул мне руку.
— Будет смеяться-то, — сказал я.
— Он не смеется, Веснушечка, — сказала красивая. — Верно, верно, я тоже тебе благодарна. Если бы не ты…
— Ладно, — сказал я. — Не стоит благодарности. Жизнь, она… того… чертовски трогательная комбинация.
— Ого! — сказал дядя Саша.
— Это из одного кинофильма, — честно сказал я. — Дядя Саша, вот ваши три рубля.
— Не пригодились?
— Нет. Ну, я пошел. Не буду вам мешать.
— Ух! — сказал дядя Саша. — Ты сегодня с церемониями, как английский лорд.
Я на этого «лорда» ничего не ответил. Уже в дверях я только сказал той красивой:
— Знаете что, не называйте меня, пожалуйста, «веснушкой». Я Семен.
— Я не хотела тебя обидеть, — сказала она смущенно, и я ей все простил. — А меня зовут Галя.
— А отчество? — спросил я вежливо.
— Просто — Галя, — она засмеялась. — Ну, тетя Галя.
«Какая она тетя», — подумал я. Наверное, немного постарше М. Басовой. Но Галей мне почему-то называть ее было неудобно, и я сказал:
— Нет, уж лучше отчество.
— Алексеевна она, — сердито сказал дядя Саша. — Ты какой-то… занудный сегодня, Семен. Стряслось чего-нибудь?
И этот туда же.
— Нет, — сказал я, — ничего не стряслось… Просто я хотел с вами посоветоваться, но… — И я развел руками.
Дядя Саша швырнул на пол тряпку, которой вытирал шкаф, подошел ко мне, взял за плечи, повернул и усадил на тахту.
— Давай! — сказал он и сел напротив меня в кресло.
— Я не помешаю? — спросила Галя… Галина Алексеевна.
— Нет, — сказал я, — но лучше в другой раз. Вы заняты.
— Слушай, ты, — сказал дядя Саша. — Помнишь, когда ты составлял свой, — он усмехнулся, — хронометраж. Я тебе сказал тогда, что не считаю время, потраченное на друзей, потерянным. Выкладывай!
Я замялся. Как бы так рассказать ему, чтобы он не понял, что все это со мной случилось? Ну, в общем, кое-как, крутя и вертя, спотыкаясь и запинаясь, чего-то придумывая, а чего-то не договаривая, я ему рассказал историю, которая будто бы в прошлом году случилась с одним моим приятелем. Только про подвал не сказал. Когда я кончил, дядя Саша долго молчал, а Галина Алексеевна смотрела то на меня, то на него.
Потом дядя Саша внимательно взглянул на меня, и я постарался выдержать его взгляд.
— Ну, а как он поступил, этот… твой приятель? — спросил он.
— Н-не знаю, — сказал я.
— По-моему, — сказал дядя Саша, — и та девчонка, которой он дал слово молчать, и сам он… твой приятель… довольно… х-мм… глупые люди.
— Она не глупая! — сказал я и осекся.
— Как же не глупая? — сказал дядя Саша. — Зачем же тогда она тебе… то есть твоему приятелю рассказала? И он глупый, что дал такое слово. Нельзя о таких делах молчать! Понимаешь, нельзя.
— Но он все-таки дал слово, да еще девочке, — сказала Галя.
— Я сам однажды дал глупое слово одной… девочке, — рассердился дядя Саша. — А потом и я и эта… девочка кусали себе локти.
Галя засмеялась, а летчик продолжал все так же сердито:
— Я бы на месте твоего приятеля все рассказал бы кому надо. Но только прежде убедил бы эту глупую девчонку…
— Она не глупая! — почти закричал я. — Она ведь тоже дала слово.
— Она его уже нарушила, рассказав все этому… твоему приятелю, — сказал дядя Саша жестко. — Значит, не только глупая, но и нечестная.
Фу-ты, ну-ты! Час от часу не легче.
Не надо было рассказывать. Сам бы управился, а теперь вот слушай разные разности про Машку, да и про себя тоже…
— Я пришел посоветоваться, а вы только ругаетесь, — сказал я обиженно.
— А ты-то чего обижаешься? — спросил дядя Саша хитро. — Мы ведь про приятеля твоего говорим.
— Ладно, — сказал я. — Что было, то было, но раз уж так получилось, то что бы вы сделали?
— Я бы пошел к этой глу… — начал дядя Саша, но Галя дернула его за рукав, — к этой девочке, — поправился он, — и убедил бы ее, что она взяла с меня слово неправильно, и пусть она вернет его мне обратно. А дальше я бы поступил сообразно обстоятельствам.
