Ознакомительная версия.
Борька сообразил, что забыл загородиться именным букетом. Быстро поднял его к мячу, но было поздно. Курносая заметила, что у Борьки вместо головы что-то… что-то… она ещё не поняла, что именно, но что-то совсем не то, что нужно… ой… ой… ой…
Телефонная трубка вырвалась из девчонкиных рук и, повиснув вниз головой, закачалась на проводе. А сама девчонка, не издав ни единого звука, плечом надавила стеклянную дверь, та распахнулась, и белобрыска вылетела из кабины, забыв на гвозде белую пластмассовую сумочку. Девчонка скрылась с молниеносной быстротой. Телефонная трубка, которая всё ещё раскачивалась, вися вниз головой, верещала на всю кабину: «Ларик, Ларик, куда ты пропала, Лариса? Ты идёшь сегодня на «Королевство кривых зер…»» Щёлк, и в кабине стало тихо. Это Борька повесил трубку на рычаг.
Стёпкино грузило, конечно, не лезло в щель. Провертел дурак в монете дыру. Разве можно портить государственные деньги! Позвонить невозможно, теперь в школу надо идти. Борька всё-таки подержал трубку около того места, где раньше было, ухо, но гудка, который разрешал бы набирать номер, не было. С досадой резко повесил трубку на место, и вдруг — дззинь! Что это! Неужели правда? Неужели добрый автомат сжалился над смешным мальчишкой и выплюнул ему монетку? Борька нажал пальцем дверочку с надписью «Возврат монеты» — ура! В своём уютном местечке лежали две копейки. Целые, не проткнутые никаким рыбаком-дураком для грузила.
Борька сейчас же запихнул монетку в щель, щель её аппетитно съела, и в трубке раздался знакомый гудок, приглашающий набирать номер.
— Берёза? Ты?
— Ага, — рявкнула трубка Берёзиным голосом.
— Слушай, Берёза, какой у нас последний урок был?
— Что?
— Какой был последний урок сегодня?
— А это кто спрашивает?
— Кто-кто, не всё ли равно, кто.
— Не всё равно.
— Ну Борис.
— Бори-ис? Лопухов? Врёшь!
— Честное пионерское!
— А ты что, заболел?
— Почему заболел?
— Так ты ж был на последнем уроке, передо мной сидел.
— Ну и что?
— Ну и ничего. Раз был, чего спрашиваешь? На пушку берёшь?
— Ни на какую ни на пушку. Я… забыл.
— Что забыл?
— Какой был урок.
— А почему забыл? Никогда не забывал, а теперь забыл?
— Заболел. Ты правду сказал, я заболел.
— Чем заболел?
— Это… болезнь… не знаю, как называется. Аппендицит, что ли?
— Бок болит?
— Не аппендицит, а склероз. Память отшибает. Начисто.
— Начисто?
— Начисто.
Трубка удивлённо замолкла.
— Берёза, ну скажи, какой урок был и что задавали?
— А зачем тебе?
— Надо.
— Зачем надо? Ты сроду уроков не учил, а тут «что задавали»? Разыгрываешь, я же знаю.
Борька разозлился да как стукнет по аппарату кулаком.
— Ну если не скажешь, Берёза, берегись! Тогда узнаешь! Так дам…
— Только попробуй, Лопух!
— Ха-ха, не пробовал? Забыл? Синяки прошли?
Трубка замолчала. Борька сообразил, что если Берёза ничего не скажет, то придётся бежать в школу.
— Берёза, эй! Скажешь — не трону.
Трубка молча сопела.
— Берёза, голос потерял?
— Не потерял.
— Ну скажи, а? Я тебе за это… бинокль поглядеть дам, гляди в обе стороны, в ближнюю и дальнюю. Гляди, сколько хочешь, целых пять минут.
— Честно?
— Честно.
— Было литературное чтение, задали стих.
— Какой стих?
— Чепуховый. Полстранички.
— А как начинается?
— Начинается «когда».
— Что когда?
— Так начинается «когда».
— А кончается?
— Сейчас…
Трубка что-то зашептала, забормотала, видно, Берёза бубнил себе под нос стихи наизусть.
— Кончается «там».
— Где там?
— Не где там, а кончается «там».
— Чудно как-то начинается и кончается.
— А я виноват? Ну когда дашь бинокль?
— А какая страница по учебнику?
— А его в учебнике нету. Он в книжке. У полкласса есть, а у кого нет, переписать надо, у кого есть.
— А какая книжка?
— «Басни» называется.
— И.А.Крылов? У меня есть! — вспомнил Борька.
— Ага, Крылов. А чего иа?
— А я почём знаю, написано И.А.
— Наверно, зовут его И.А., — сообразил, наконец, Берёза.
— А про что басня? — допытывался Борис.
— Про рака, про рыбу и про гуся. Нет, не про гуся, а про лебедя. А рыба — щука. Только она не про них, а про товарищей.
— Ничего не понимаю, то про гуся, то про лебедя, то про товарищей.
— Выучи — поймёшь.
— А как называется?
— Я забыл.
— Погляди.
В трубке что-то зашлёпало, это, наверно, Берёза побежал глядеть название и зашлёпал по полу. Потом трубка радостно рявкнула:
— «Лебедь, щука и рак» называется. Ну когда дашь?
— Что когда дам?
— Бинокль.
— Ха-ха! Бинокль захотел! Шиш я тебе дам. Могу с маслом. Хочешь с маслом? Могу без масла.
— Что без масла? — не понял Берёза.
— Шиш!
— Шиш? Ах, ши-иш?!
Трубка сначала не поверила в обман. Ей показалось, что она просто ослышалась, не поняла, а потом, когда Лопух повторил свои подлые слова, до того взорвалась, стала орать, хрипеть, визжать, что, казалось, вот-вот разлетится на куски. А Борька стоял и слушал. Молча. Если бы у него было нормальное лицо, то на нём, вероятно, отразилась бы довольная ухмылочка, на которую со стороны ужасно противно смотреть.
Когда трубка начала понемногу стихать, Борис спокойным голосом спросил:
— Ну, Берёзочка, всё? Приветик! — и бряк! повесил трубку на её обычное место.
Девчонкина сумочка висела на гвозде. Белая, пластмассовая, словно кружевная, только плетение у кружев очень крупное. Сквозь дырочки видно то, что в ней лежит. Вон голубеет бумажка, похожая на билет в кино. Наверно, девчонка действительно собиралась на «Королевство кривых зеркал».
И ещё в сумке есть что-то. Оно завёрнуто в газету и с любопытством глядит на Борьку, чуть-чуть высунувшись из-за кружевного края. Это «что-то» было большое, сумка из-за него сделалась толстухой. Борька пощупал его руками, оно оказалось мягким, податливым. Что это могло быть? Вытащить бы его из сумки и поглядеть. А что? Вот он сейчас возьмёт и поглядит. Кто ему запретит?
Борька оглянулся по сторонам и вдруг через стеклянный бок кабины увидел… её. Белобрыску! Переминаясь с ноги на ногу, она стояла недалеко от автомата и огромными, круглыми глазами глядела на Борьку. Брови не улетели в космос, пока ещё были на ней, только не над самыми глазами, как обычно, а примостились где-то на лбу. От этого лицо девчонки было ужасно удивлённым.
Борька понял — она вернулась за сумочкой, но боится войти в кабину.
«Ах так? За сумочкой пришла? Боишься меня? Ха-ха!» — мысленно торжествовал он и на её глазах хвать с гвоздя сумочку. Подбежал к девчонке, помахал сумочкой перед её носом и… помчался по улице.
Бежал Борька не очень быстро, потому что знал: девчонка не будет его догонять. Ведь лицо её стало совершенно перепуганным, когда он махал сумочкой.
Но вдруг за его спиной шлёп-шлёп-шлёп. Что такое? Борька оглянулся. Девчонка с перепуганным лицом бежала за ним, смешно шлёпая по асфальту белыми тапочками. Ого! Вот это да! Бежит! Перепугалась, а всё равно бежит. Ненормальная девчонка какая-то.
Борька ускорил бег. Шлёпанье за спиной тоже участилось. Не отстаёт. Вот чудно. Наверно, у неё в сумочке что-нибудь очень ценное. Ну, конечно, как он сразу не догадался. Надо удрать во что бы то ни стало.
Борька припустил со всех ног. Шлёпанье за спиной стало тише и постепенно смолкло. Отстала курноска-белобрыска! Борька пошёл шагом, держа букет перед футбольным мячом. Куда бы это зайти, чтобы чужих глаз не было, и тогда поглядеть, что в сумке.
Свернул в переулок. Чей-то двор. Никого. Только бельё сушится на верёвке. Наволочка вздулась от ветра и стала похожа на облако. Смешно. Висит на верёвке облако, сушится.
Двор показался знакомым, но когда Борька здесь был и зачем, он не мог вспомнить. Сел на пустую лавочку около белья. От глазастых окон дома спрятался за огромную простыню. Вытащил свёрток из сумочки и начал разворачивать. Как назло, завёрнут он был в две бумаги. Сначала газета, потом серая толстая, обёрточная. Развернул, а внутри оказалась… вата. Белоснежный комок лежал перед Борькой и медленно распрямлялся. В бумагах он был сжат, а теперь радовался свободе.
Борька недоумевал. Не могла девчонка бежать за ним из-за этого комка. Пощупал вату. Ага! Внутри что-то твёрдое. Маленькое. Стал разрывать вату, и вдруг за спиной писклявый голос как резанёт:
— Не твоё! Отдай!
Ознакомительная версия.
