мисены [29], но ее ловили и сажали обратно. Мать щипала ее, ругая последними словами. Пастухи бросали ей вслед камнями: так уж заведено обычаем, если невеста покидает родную деревню. Это было проявлением своего рода инстинкта самосохранения, появившегося в те далекие времена, когда клан только зарождался: покидая свой клан, люди тем самым как бы ослабляли его. А уж если где-то на стороне создавался семейный очаг, то тут и говорить нечего — это был чистый урон.
— Если наши девушки станут выходить замуж за чужаков, кого же брать в жены нашим парням? — говорили люди.
Хотя в отношении Чернушки речь шла вовсе не о замужестве, а о муке мученической.
…Как тут не вспомнить еще об одной свадьбе. Надо сказать, что отец жениха был очень беден, и куда бы он ни шел свататься, он всюду получал отказ. Али был по призванию сказителем и жил своими сказаниями, развлекая и каида, и другие зажиточные семьи. Ему пришлось долго искать, но в конце концов он нашел-таки жену для своего сына в семье, жившей в лесу. Когда же наступил день свадьбы, он снова отправился на поиски, ибо теперь ему нужен был мул, чтобы привезти свою будущую сноху, но ни одной милосердной души, которая согласилась бы ему помочь, он так и не сыскал. Человек этот не отличался особой щепетильностью, поэтому, надев новые сандалии из еще не просохшей кожи, он вместе с братом запряг быка, на котором пахал землю, и двинулся в путь.
В деревне мужчины и женщины принялись судачить:
— Какой стыд — везти женщину на быке!
— Такого еще никто не видывал.
— Позор на его голову!
Однако нашлись и другие, которые говорили:
— И на нашу тоже.
— Теперь пойдут досужие разговоры.
— Что подумают о нас другие кланы?
— Что у нас нет мулов.
— Или что у нас никто не хочет помочь ближнему.
— Не позволим запятнать нашу честь.
Они оседлали нескольких мулов, прихватили свои ружья и тоже двинулись в путь. То было время, когда цвели пахучие травы и все вокруг благоухало.
После ухода жандармов в день битвы с мятежниками в деревне все перевернулось вверх дном, словно в день страшного суда. Одни оплакивали своих родных, тех, кого убили. Другие — своего отца, дядю, родственника, взятого в заложники и сосланного на каторгу.
— Это день бедствия!.. — стонала толпа.
Вдруг кто-то сказал:
— Я участвовал в битве и видел среди разбойников сына Айши.
Толпа замерла, потом смятение вновь овладело ею. То и дело слышались вопли, крики: «Где мой отец? Где мой брат? Где отец моих детей? Где мой дядя?»
Спустилась ночь, засверкали звезды. Белой полосой разметался Млечный Путь. Деревья торчали из земли, словно чьи-то тени. Собаки заливались лаем от одного конца деревни до другого. И вдруг вспыхнул яркий огонь, взметнувшись к соломенной крыше, — это загорелся дом Айши. Бурлящая толпа кинулась гасить пожар. Но огонь уже охватил дом со всех сторон, его красноватый отблеск полыхал высоко в небе. И ни стона, ни жалобы никто так и не услышал.
— Слишком поздно.
— Они, должно быть, внутри. Да упокоит Аллах их души, — сказал кто-то тихим голосом.
— Так им и надо, получили по заслугам.
— Кто-то, видно, поджег дом со всех четырех углов.
Дом пылал как факел, трещали горящие ветки. И вот хижина рухнула разом. В ночи прокатился гул голосов. Толпа кружила вокруг.
— Это небесная кара!
— Совсем еще мальчишка, а связался с бандитами!
— Пропадет ни за что.
— Пусть умрет медленной смертью.
— Столько несчастий обрушилось из-за него на нас.
— Его дом сгорел вместе с матерью и хромым братом.
— Аллах наслал огонь, чтобы он увидел, в каком огне будет сам гореть в аду.
— Мы все это видим, мы все свидетели.
Толпа пылала негодованием. Хотя обычно люди эти проявляли большее понимание и человечность.
Когда старший сын каида вошел к нему в комнату, каид сидел, скрестив ноги, и был похож на орла: его, по всей видимости, ничто не тревожило. Свершив задуманную месть, он чувствовал себя вполне счастливым, уверовав в свое могущество. Мать, третья жена каида, села рядом с сыном, голова ее была закутана в платок, а ноги, окрашенные хной, были босы.
— Отец, ты не должен был этого делать. Это слишком. Кто знает, откуда ждать беды. Разве можно так жестоко преследовать людей.
Отец замер. Он знал, что двое старших сыновей не разделяют его взглядов, но надеялся, что с возрастом это пройдет, что они, постигнув смысл власти, со временем станут ему хорошей сменой и найдут оправдание его поступкам.
— С этими людьми нельзя церемониться. Любое добро, которое для них делаешь, оборачивается злом. Ведь только благодаря мне они остаются в живых в голодные годы.
Он испытывал разочарование, вспоминая свою доброту к этим людям, у которых такая короткая память.
— Если ты с этим пришел ко мне, прочь с глаз моих! — охваченный яростью, крикнул он.
— Нельзя так жестоко преследовать людей, — повторил сын, выходя из комнаты.
Внешне он был очень похож на отца. Ладно скроенный, сильный и молодой. Лоб у него был такой же широкий, только нос немного расплющен. Женщина не проронила ни слова. Она слишком хорошо знала характер своего мужа и его гневные вспышки. И только спустя некоторое время сказала, раскачиваясь из стороны в сторону:
— Да, мой господин. Все эти голодранцы, которых ты кормил, затаили зло против тебя. Вместо благодарности за нашу доброту они платят нам ненавистью да завистью.
Весь кипя от злобы, каид поднял глаза на жену и, размахивая руками, заговорил:
— Ты права, жена! Придется отыскать этого сукина сына, даже если он надумает спрятаться во чреве своей матери. Я найду его и заставлю за все заплатить сполна. Я сотру его с лица земли.
Наступила кромешная тьма, и толпа в конце концов разошлась, но продолжала гудеть внутри домов. В ночи слышался плач. Выли шакалы, привлеченные запахом крови. Не переставая, лаяли собаки. Падучие звезды бороздили небесную высь, исчезая где-то на востоке, за сьеррой. Дом Айши все еще дымился слегка.
Два человеческих существа превратились в пепел, и никому не было дела до их трагической судьбы. Их пепел развеется по земле в том страшном мире, что задыхался, став пленником с веревкой на шее.
Дом на прогалине — так называли место, где жила сестра Мусы. На маленькой полянке всегда было зелено. Весной она была сплошь усеяна нарциссами и казалась райским уголком, отгороженным темной стеной леса. Стволы пробкового дуба стояли тесно, один
