— Ну уж, не прибавляй, Данилыч, — не выдержала Марфа Ионовна. — Мне-то всего сорок с лишком было.
— Не в том дело, Марфуша, — возразил дед, — хочу я сказать, что смело мы тогда в новый день глядели и верили в то, что доживем, увидим, как родная земля отстроится и сила наша утвердится. — Дед прихватил узловатыми пальцами дымчатую свою бороду, потом опустил руки и а стол и осторожно разгладил морщинку на красном сукне. — Хочу, ребятки, секрет один выдать. Видимо, время пришло. Когда стукнуло мне шестьдесят годов, такая мне мысль в голову запала: «Как же так, годы мои отошли, а самая жизнь в России только начинается!» И даю я себе задание: дожить до конца первой пятилетки. Хорошо. Смотрю, пятилетку в четыре года выполнили. Спасибо, думаю, один год жизни мне подарили. Только жизнь-то в стране куда интересней становится!.. Дал себе второе задание: дожить до конца второй пятилетки…
Школьники притихли в ожидании. Совсем по-детски, восторженно смотрела на Боровикова Татьяна Яковлевна. Светло улыбалась Варвара Ивановна. У Шуры Овечкиной был такой вид, словно она сейчас кинется обнимать деда.
— Так вот, — досказал свою мысль дед, — даю я теперь новое себе задание: сразу на десяток лет, одним словом, — взмахнул он рукой, — до самого 1950 года… А кто не верит, — под общий смех заключил дед, — того прошу через десять лет в гости на Новые Ключи.
…Деда провожали домой шумной толпой. Звездная ночь стояла над рудником. Круглые белые сопки отчетливо виднелись в ясном воздухе.
Дед подманил Кешу Евсюкова и ткнул новой своей трубкой в небо:
— Это что за звезда?
— Большая Медведица, Петр Данилович.
— Не Медведица, а Ковш. Эх ты, ученик! Ковш, говорю. Не мое у ковшу чета — небесный. — Он хитро подмигнул. — Как помру, буду на том свете водовозить. Бочку захвачу с собой — она тоже с мое пожила, а ковш уже заготовлен.
Спутники Боровикова рассмеялись.
На белую бороду деда, на молодые его глаза, на кряжистую его фигуру изливалось сверху звездное сияние.
И не о смерти — о жизни думали в это время спутники деда Боровикова.
В апреле с неукротимой яростью, словно нагоняя время, развернула свои силы весна, взламывая льды на Джалинде, очищая Становик, Яблонку и ее отроги от снега, покрывая склоны гор буйной зеленью.
Почти весь май стояла дремотная жара.
А в середине июня, к концу весенних испытаний, с беспрерывным однообразием пошли невиданные для этого времени года дожди. Лавины воды изо дня в день обрушивались на Новые Ключи. Все двадцать три фоки, окружавшие рудничный поселок, были накрыты низкими тучами. По крутым улочкам поселка стекали к ключу потоки, волоча камни, щепу, листья, ветви подрытых кустарников. Ключ, обычно мирно шумевший меж двух рядов ольшаника, расширил свои владения, и ольшаник оказался посредине бурной воды. Чтобы попасть в школу, ребятам, жившим на левом берегу ключа, надо было обходить весь поселок, подымаясь вверх по течению, или, разувшись, высоко завернув штанишки, итти вброд. Плашкоут, соединявший оба берега Джалинды, сорвало с троса, и Заречье оказалось оторванным от поселка. Вода в реке взбухала, медленно и грозно накапливалась у дамбы.
Таких дождей не бывало в Новых Ключах и в окрестностях лет пятьдесят.
В классах, где проводились испытания, стоял сумеречный свет; приходилось с утра зажигать электричество, а отвечали школьники под нудную и никому не нужную подсказку дождя, то бормотавшего в отдалении, то приближавшего свой голос к самым стеклам, то сыпавшего частыми горошинами скороговорки в окно. Геннадий Васильевич расхаживал меж парт, заложив руки за спину, и, простреливая и дождь, и тучи, и Джалинду серыми глазками, приговаривал:
— Хорошее, братцы, дело! Хорошее, нечего сказать!
— Хорошо, что хоть малыши закончили учебу, — отвечала Варвара Ивановна, кутаясь в свою оренбургскую шаль.
Кажется, только одна Татьяна Яковлевна не была подвержена действию этих монотонных проливней. Вероятно, потому, что сама Татьяна Яковлевна была переменчива, как погода.
— Деточка, — говорила учительница, поднимая сухонькое лицо, — деточка, я тебя слушаю…
И здоровенный «деточка» вроде Бориса Зырянова или Вани Гладких пересказывал андерсеновского «Свинопаса», читал наизусть стихи Гейне, спрягал, склонял… Но если «деточка» путался, тогда, по сравнению с суровыми морщинками Татьяны Яковлевны, даже косые морщины дождя казались сияющими и доброжелательными.
Правда, этого не было на испытаниях в девятом классе.
Класс шел без поражений.
В разгар испытаний Захар Астафьев и Толя Чернобородов вывесили на стене школьного зала восьмой номер «Дружбы». Когда они успели его выпустить? Как выкраивали время? В журнале было отражено все, чем жила страна и школа в эту весну:
«На фронтах второй мировой войны».
«Переписка со школьниками Луцка».
«Юбилей деда Боровикова».
«О пришкольном учебном участке».
«Лекции Кузьмы Савельевича».
«Новые наглядные пособия для школы».
А дожди всё шли. Они обрушивались сплошными потоками, размывая завалины, снося заплоты, образуя на крутых улицах поселка промоины.
…Девятому классу предстоял последний экзамен по географии.
Большая мальчишечья комната в интернате превратилась в географический музей. Весь земной шар был представлен в картах, развешанных над койками, устилавших тумбочки и даже постели. Печка — и та была прикрыта картой Японии. Возле гигантской темнокоричневой груши Африки Трофим Зубарев разъяснял Зое, как происходил раздел империалистами «черного материка». Возле распластавшейся, подобно крабу, Европы Малыш и Ваня Гладких спорили о причинах разгрома Франции. Зажав руками уши, склонился над учебником Толя Чернобородов.
Все это охватил взором Кеша, едва раскрыв дверь комнаты. Юноша тяжело дышал. Непромокаемый плащ, натянутый поверх телогрейки, блестел, вымытый дождем. С капюшона стекала вода. Казалось, что вода лилась из Кешиных глаз, из носа, изо рта.
Трофим Зубарев прервал разговор с Зоей и взмахнул указкой в сторону вошедшего.
— «Тятя, тятя, наши сети…» — начал он.
— Ребята, — нетерпеливо отмахнулся от него Кеша, — ребята, бросайте учебник! Джалинда прорвала дамбу и пошла в разрез…
Кеша, Борис, Антон, Малыш, Ванюша Гладких, набросив на себя плащи, куски брезента, а то и просто в телогрейках, бежали во главе интернатцев сквозь дождевые потоки туда, где разбушевалась Джалинда.
Вода в ней бешено крутилась и кипела. Рванувшись через дамбу, река вторглась в разрез. Мутные черные потоки стремительно ухватили бутарки, лотки, гребки, черпаки, ведра — весь старательский инструмент, унося все, что могли унести, зарывая в слепой жадности в эфеля и гальку то, что было им не по силам вырвать из разреза.
На взгорье ребята увидели Владимирского. Он был без шапки; высокие охотничьи сапоги были забрызганы грязью. Суровое и решительное его лицо было обращено к дамбе. Все собрались здесь: Кухтенков, Брынов, Хромов, дед Боровиков, Назар Ильич, забойщики с горы, обогатители с фабрики, и все смотрели, показывали руками в сторону дамбы.
— Слив надо было сделать, — с сожалением оказал кто-то. — Не успели, а теперь поздно — через край хлещет.
Владимирский нетерпеливо взглянул в сторону говорившего: все это он уже знал.
Дамбу размывало.
— Дамбу, дамбу надо заделывать! — решительно произнес Владимирский. — Петр Данилович, наладьте транспорт… Назар Ильич, позаботьтесь насчет инструментов.
Через минуту Кухтенков и Хромов спускались вниз к дамбе. Горняки, обогатители, старатели последовали за ними. Достаточно было одного взгляда, чтобы Кеша и Захар поняли друг друга, и еще одного взгляда, чтобы мысли Кеши и Захара передались Зырянову, Трещенко, Ване Гладких, Троше Зубареву, — и школьники присоединились к остальным.
Вода хлестала сверху. Вода была внизу. Вода, бушуя и бесясь, сбивала с ног, сводила руки, леденила тело.
Носились туда и сюда таратайки. Дед Боровиков и Назар Ильич нещадно погоняли лошадей. Жены старателей месили башмаками раскисшую почву, перетаскивая на носилках камни, землю, навоз; всем этим заваливали дамбу, укрепляли ее, отстаивая от стихии дождя.
— Такая же история, товарищи, была с рекой Хуанхе, — говорил, еле шевеля синими губами, Трофим Зубарев. — Реке надоело старое русло, и она рванулась в сторону.
— Малыш, — ехидно заметил Ваня Гладких, выплевывая воду, — сбегай, пожалуйста, в интернат, принеси Троше учебник. Мы будем работать, а он — читать вслух.
Но Малыш не отвечал. Он, кажется, и не слышал Ванюшиных слов. Уцепившись руками за камень, стоя на самой вершине дамбы и ежесекундно рискуя быть смытым водой, Тиня Ойкин смотрел в сторону школы.
